Когда невыносима тишина

* * *
Полы деревянные крашены желтой краской,
Я посадила сосну в ледяной песок.
Апрель прибывает, берег становится вязким,
Летит и летит на север тоненький лепесток.

Перчатка, пергамент, свиток — все это станет лесом,
Гулко сосна живая кроною зашуршит.
Время как уравнение с тысячью неизвестных,
Где направление режет встречной судьбы бушприт.

Серые, злые скалы, плещется жизнь в стакане,
Падают на ладони капли воды живой.
Так переходят реку, так бинт прижимают к ране,
Так выживают книги в пропасти огневой.

И ничему не сбыться, эта весна — навеки,
Если стоишь у моря на ледяном песке.
А за горою — горы. А за рекою — реки.
Реки впадают в детство, ветка дрожит в руке.


* * *
Вот месяц ножик из груди достал.
Живая ночь, подъезд, огни, вокзал.
И поезда надрывное стаккато,
И облака сквозь тьму плывут куда-то.

Мы пили лихо, смерти вопреки,
Слова и души делались легки,
Бежал ручей, и ехали машины.
У каждого из нас свои вершины

И бездны. Жизни плавился овал,
Когда нас мрачный призрак миновал,
Но на вопросы наши не ответил.
Суров и светел.


* * *
Когда невыносима тишина
И белый снег идет на белом свете,
Когда дойти, допить, дожить до дна,
Как безответный адрес на конверте,

Когда сквозь рост, который та же боль,
Не замечаешь ничего иного,
А прошлое поделено на ноль
И света нет в конце пути земного —

Ну что с того? Хрустит морозный лед.
Идет под небом человек живой.
Он хлеб в авоське как судьбу несет,
Объятый тишиною гробовой.


* * *
Они лежат как рыбы на снегу,
Живая боль пульсирует в боку,
Их плавники закатно-алы.

Темно на дне, на сердце горячо,
Их выбросил стремительный крючок
Туда, где льды прозрачны, как бокалы.

Они лежат на белой простыне
В чужом районе и чужой стране,
«Не спать, не спать», — пульсирует в затылке.

Последний месяц лета вышел вон,
К чему весь этот праздник или сон,
Хрустальный свет, открытые бутылки?

Они лежат. Их дни наперечет,
Живое небо с облака течет,
Смывая алое со снега...


* * *
Усталый день сыграет в ящик,
Дорогу спрячет снегопад,
И от пропущенных входящих
Печаль как будто от утрат.

Но до последней капли крови
И до предсмертной полосы
Наутро красишь губы, брови,
Берешь из ящика трусы.

Бессмертной маленькой сардинкой
Плывешь в вагоне через тьму.
И тянешь жизни паутинку,
Не понимая почему.


* * *
Смерть на рассвете пальчиком грозит,
Подходит и стирает окончанья.
И остаются: заоконный вид
И музыки нелегкое звучанье.

Работа над печалью тяжкий труд,
Но кто сказал, что может быть иначе,
Когда привычен кольцевой маршрут
И на сердечной карте обозначен?

Так неуклонен и привычен тот,
Кто за полночь подходит к изголовью
И говорит: засыпь землею рот,
И все тогда само произойдет
И назовется неземной любовью.