«Лето Господне»
Третий сезон международного детско-юношеского конкурса имени Ивана Шмелёва: кто победит?
1 декабря 2016 года завершился прием работ на третий сезон Международного детско-юношеского конкурса «Лето Господне» имени Ивана Шмелёва. Работы традиционно принимались с 1 сентября. За три месяца получено около шестисот творческих сочинений со всей страны — от Республики Саха (Якутии) и Приморского края до Астраханской области и Башкортостана. Из стран ближнего зарубежья заявки на участие в конкурсе прислали школьники Беларуси, Молдовы, Казахстана и Украины.
Во время заочного этапа конкурса поступившие работы будут прочитаны и оценены членами экспертной отборочной комиссии конкурса. После выставления ими баллов заочного этапа будет определен список тридцати финалистов конкурса. Им, уже во время очного этапа, предложат бесплатно посетить Москву и написать еще одну небольшую творческую работу.
За счет президентского гранта молодые таланты вместе с сопровождающими — родителями или учителями — разместятся в столичных гостиницах, встретятся с известными писателями и поэтами, посетят с автобусными и пешими экскурсиями самые замечательные места города и области.
А пока ребята будут удивляться московской старине и современности, экспертная конкурсная комиссия выберет из числа финалистов нескольких победителей конкурса, которых в храме Христа Спасителя наградит митрополит Калужский и Боровский Климент.
Представляем некоторые работы победителей предыдущего конкурсного сезона и надеемся, что в 2017 году эксперты конкурса отыщут среди молодых конкурсантов тех, кто составит будущую славу русской литературы.
Сергей Арутюнов, редактор конкурса «Лето Господне» имени Ивана Шмелёва, доцент кафедры литературного мастерства Литературного института имени А.М. Горького
Инна Игнатенко, учащаяся 7-го класса МБОУООШ села Казинка (Липецкая область)
У Бога милостивое сердце!
Я сегодня молюсь о Всевышнем
И прошу, чтоб Он нас не забыл.
Чтоб на грешника, как на праведника,
У Него бы хватило сил!
Лия Тезиева
Случай, совсем не достойный того, чтобы рассказывать о нем, произошел именно со мной. Когда это случилось, я сама себя считала маленькой, мне было 10 лет. Сейчас мне кажется, что я повзрослела, хотя мои родители почему-то так не думают. Скоро мне будет 14 лет. Я получу паспорт. Но я считаю себя взрослой не поэтому. В моем сознании что-то переменилось, когда поняла, что хочу быть милосердной. Постараюсь обо всем рассказать так, как это было, без прикрас. А должна я это сделать в первую очередь для себя!
Лето... Солнце... Мы счастливые и босые бегаем по «порядку» (так в селе называют изворотливую улочку, вдоль которой гнездятся дома). Нас притягивает к себе неведомой силой шершавый и выцветший деревянный забор в сад к бабке Марусе. Толкая друг друга, ищем дырочку, чтобы хоть одним глазком заглянуть туда, куда никому из детей никогда не было хода. Перешептываясь, ждем, когда бабка Маруся зайдет за чем-нибудь в дом. Никак не могу решиться перейти к описанию нашего недоброго развлечения.
Это сейчас понятно, что наши действия были очень злыми, а тогда казалось, что это просто шалость.
Помните про дырочки в заборе, к которым мы испытывали интерес? Так вот, за этим забором, под раскидистыми яблонями, на железной кровати лежал мальчик-подросток. Мы знали, что звали его Федором. Близко мне доведется увидеть его только один раз... Но об этом позже. А сейчас он лежал под шатром из марли, бережно сделанным бабкой Марусей. В самой глубине сада проводил он свои дни, похожие один на другой. Казалось, что здесь не разрешалось находиться даже тишине. И яблоньки-то старались меньше шевелить листьями, чтобы не причинить мальчику беспокойства в этом мире.
Все знали, что Маруська (так бабку Марусю называли соседки, висевшие по вечерам на заборе и поджидавшие около домов своих коров из стада) наседкой кружит вокруг больного внука.
В этот раз, когда уставшая старушка зашла в дом, кто-то из нашей ватаги придумал озорство, чтобы привлечь к себе внимание мальчика. Мы стали дразнить его, насмехаясь над именем: «Федя-бредя, съел медведя! Медведь Федьку подловил и на ухо наступил!» Теперь мне очень стыдно за то веселье, какое распаляло нас больше и больше... Сами того не понимая, мы завелись так, что не заметили, как хозяйка показалась на крылечке с тарелкой, чтобы кормить внука. Она взметнулась, вдруг увидев разволновавшегося Феденьку. Он непонимающе старался уловить незнакомые звуки, долетавшие извне. Оставив впопыхах тарелку на столике под яблоней, баба Маруся, как коршун, раскинула руки-крылья, словно пытаясь поймать наши недобрые звуки, чтобы они не тревожили самое дорогое для нее существо на свете.
— А ну-ка, улепетывайте домой! Как же вас земля-то носит? Ну, знамо дело, у Бога милостивое сердце! Вот и не наказывает вас! Креста на вас нет! — в сердцах шипела она. Кричать ей было нельзя: Федора боялась растревожить еще больше.
Нам пришлось кинуться врассыпную, чтобы она не разглядела наши лица, ведь мы понимали, что затея с дразнилками ничем хорошим для нас не обернется. Но наказания не последовало, и все мы наверняка ночью спали спокойно.
На рассвете солнце разбудило нас ласковыми лучами. Утро в деревне начинается очень рано. Прежде чем съесть свой завтрак, необходимо накормить всю живность на подворье. Мы с бабушкой «управились» (накормили поросят, посыпали зерна птице, всех напоили), и я до обеда была свободна. Мои друзья уже собрались у пруда порыбачить, но клева не было, и потому развлечение переросло в утомительно скучное занятие. Решили пойти по домам. Путь проходил мимо сада бабки Маруси. Почему-то мы подумали, что дырочки в заборе после вчерашней шалости могут быть забиты. Сделать это должны были, чтобы больше никто не посмел сунуть свой нос куда не следует. Но нет, дырочки были на своих местах. Только кровать была пуста. Не могу сказать, что каждый из нас подумал в тот момент. Видимо, ничего. Долго тратить время не стали, а пошли каждый своей дорогой.
Я появилась дома раньше положенного, и хорошо, что рыбалка не задалась. Ведь сегодня был очень радостный день! Как же я забыла? Вчера бабушка сказала, что сегодня день пенсии. А это значит, что мы с ней пойдем в магазин за гостинцами. В день пенсии она была особенно щедрой, звала в магазин и покупала то, что я хотела. Наскоро умывшись, побежала догонять бабушку, которая уже выходила неспешно за калитку...
Мы шли, и я радовалась каждой травинке на пути. Внимательно старалась смотреть под ноги, чтобы не наступить на муравьев, дружно идущих паровозиком в муравейник под кустом. Состояние радости и беззаботности переполняло меня.
Вот заходим в магазин. И тут я понимаю, что от радости скоро не останется и следа. На фоне красочных витрин, как темное пятно, вырисовывается фигура бабы Маруси. Обычно она всегда, чуть наклонив голову влево, приветливо кивает всем односельчанам. А тут, сверкнув в мою сторону обиженным взглядом, поджала губы и почти уже прошла мимо.
Я полушепотом промямлила:
— Здрасте, баб Марусь!
— А не надо мне твое «здрасте», для другого кого-нибудь оставь! Ишь, вежливая какая! — качая головой, ответила она.
— Марусь, что-то я не пойму, чем это ты недовольна? Али не с той ноги сегодня поднялась? — вступилась за меня бабушка Настя.
Я стояла ни жива ни мертва. Подумала, что лучше бы бегала по порядку и обошлась бы очень даже неплохо и без гостинцев.
— А это ты, Настена, у внучки своей спроси-ка! Она вчера с моим внуком дюже добро «здоровкалась». Вымахала здоровая, а ума-то, видно, маловато, раз дитя больное дразнить удумала, — дрогнувшим голосом сказала она.
В синеве глаз обида утонула в горькой печали. Как расстались баба Настя и Маруся, я не увидела, потому что просто мухой вылетела из магазина.
Не помню, сколько пробежала, и не знаю, сколько бы бежала еще. Но вдруг больно упала, споткнувшись о камень, и разбила коленку. Жгучая боль пронзила на миг, я разревелась, уткнувшись лицом в пушисто-пыльный лопух. Было почему-то очень стыдно, горько и еще непонятно как...
Через какое-то время слышу, зовет меня баба Настя. С непонятным чувством щемящей тоски в сердце поплелась домой. Иду, а ноги не слушают, передвигаю их насильно, знаю, что если зовут, то надо идти.
— Сядь-ка, милочка моя! — то, как это было сказано, настроило меня на серьезный тон разговора. — Что это с коленкой? Летчица!
— Упала, когда бежала! — проглатывая слезы, я погорилась (по-нашему, по-деревенски, — «поделилась своим горем»).
— А что бежала-то? От себя, что ли, хотела спрятаться? Поверь мне, детонька, от себя ни-ку-да не убежишь... — продолжала бабушка.
— Ба, ну прости меня! Все кричали, и я вместе с ними, — у меня не было других слов для оправдания.
— Что кричали? — голос бабушка не повышала, но, слыша, как она протяжно выговаривает слово «что», я понимала, что настойчивость ее очень серьезная.
— Ну, эту... дразнилку. — я перешла от всхлипываний к тихим вздохам.
— Да нет, ты мне повтори, что кричали, — опять упор на слове «что» заставляет меня даже не краснеть, а гореть.
— Мне стыдно... — выдохнула я.
— А что тут стыдного? Вчера-то не было стыдно? — не унималась бабушка.
Я готова была провалиться в погреб прямо подо мной, но не могла произнести того, что вчера вместе с другими кричала во все горло. Вот в этот момент и поняла: бывают мгновения в жизни человека, когда трудно даже сделать вдох...
Пауза в нашем разговоре была совсем недолгой, но мне показалось, что она длилась вечность...
— А ты знаешь, почему Феденька не такой, как вы? — глаза бабушки смотрели вроде бы на меня, но я обернулась, так как мне показалось, что она смотрит дальше. — А ведь люди его обидели! Не хотели, а обидели. Помочь должны были, а не помогли. Промучилась мать, когда пришлось мальчонке появляться на свет, а никто и не помог... Мала ты еще, чтоб все тебе объяснить. В общем, повредили ему голову, вот и стал ребенок инвалидом. Представь-ка, всем на Новый год красивые подарки подарят, а тебе достанется сломанная кукла. Каково будет тебе знать, что у всех счастье, а тебе печаль в праздник?
Я сидела, потупив взгляд в пол, и представляла, как мои любимые куклы болеют и плачут. И стало мне их жалко-жалко.
— Матери сказали, в сорока церквах милости просить у Бога для Федора, — продолжала свой рассказ бабушка. — Она и Федором-то его назвала, потому что Федор — Богом данный. Благословила Маруська свою дочку, чтобы хватило у той сил вымолить у Бога милости для деточки. Ведь молитва матери обязательно должна дойти до Бога! Да и сама Маруся только и молит Боженьку о том, чтобы Он пожалел дитя малое. Да еще просит, чтобы не забрал Боженька к себе Марусю раньше Феденьки: «Кто ж за ним ходить будет? Кто ночи не будет спать? Нельзя ему без меня!..»
Я перестала всхлипывать, впитывала каждое слово, сказанное бабушкой Настей, и чувство стыда перерастало во мне в чувство гнева на себя.
— Стесняется Маруська, что Федюнька не такой, как вы... А ты с ребятками так больно обожгла ей сердце, что теперь она внучка своего и в сад-то не может вынести. В доме без солнышка держит, чтобы злоба людская до него не добралась. Вот и подумай теперь вчерашним днем, чем твое озорство обернулось...
Хлопнув натруженными руками себя по коленкам, бабушка встала, на миг взглянула мне в глаза так, что я даже не поняла, чего во взгляде было больше — осуждения или жалости к моей неразумности. На этом разговор закончился, но вскоре мне пришлось его снова вспомнить.
Я думала о том, как же загладить вину перед бабушкой Марусей и ее внуком. Хотела пойти попросить о прощении. Но, видимо, долго думала. Однажды утром, пока я кормила кур, бабушка делась куда-то со двора. Вернулась вскоре чернее тучи, прошла, что-то причитывая себе под нос.
— Ба, где ты была? Я уже всем насыпала зерна и водички свежей налила, — по привычке отчеканила отчет о выполненном задании.
— Горе у Маруськи. Феденька сегодня ночью ушел к Богу, — огорошила ответом бабушка.
За завтраком ни слова не произнес никто. Снова мне стало стыдно за то, что причинила зло больному ребенку. Я была уверена, что и моя вина есть в том, что Феденьки не стало...
— Бабушка, миленькая! А почему если у Бога милостивое сердце, то Он не вылечил Феденьку? Почему же Боженька забрал его к себе? Почему?! — сквозь вырывавшиеся рыдания я просто выпалила свое непонимание происходящего.
Бабушка остановилась, слегка повернула голову в мою сторону. Я не увидела, а скорее почувствовала ее взгляд, подтверждающий правильность того, что она сейчас скажет:
— А ты не сомневайся, что у Бога милостивое сердце! Добрый Он! Бог-то, видимо, не захотел мучить дитя, чтобы Феденька рядом с недобрыми людьми жил... Вот и позвал мальчонку к себе, чтобы уберечь от зла. Ангел он, Феденька-то...
Помните, в самом начале я обещала рассказать о единственной встрече с Федором? Так вот, это случилось в Троицу. Светило ласковое солнце. Изумрудная шелковая трава просто переливалась, играя с лучами солнца в пересмешки. А все село собралось, чтобы проводить Федора в последний путь. И в нашей сельской церкви Святой Параскевы Пятницы я стояла к Феде близко-близко. Бабушки распевали жалобно песни, пронзающие насквозь сердце. Все крестились, думая каждый о своем. Не знаю, как другие, а я молила Бога о том, чтобы Он был очень милостив на небе к этому мальчику. И обещала Всевышнему, что буду стараться жить так, чтобы и у меня сердце стало милостивым.
Здесь-то я поняла, что значит сказанное бабушкой Марусей: «Креста на тебе нет!» Она так сказала, потому что силу крест придаст тому, кто носит его у милостивого сердца. А чтобы иметь милостивое сердце, нужно стараться жить так, чтобы не стыдиться своих поступков.
Не успела я попросить у Федора прощения. Долго еще при встрече с бабушкой Марусей я боялась произносить свое «здрасте». А вчера набралась смелости, подошла и говорю:
— Простите, баба Маруся, что Феденьку дразнила! Мне очень стыдно и горько...
Она погладила меня по голове, обняв, прижала к себе, шмыгнула носом и сказала:
— Бог прощал и нам велел! Конечно, прощаю. Спасибо, что не забыла...
И я поверила, нисколько не сомневаясь: «Да, раз Бог прощал и всем велел прощать других, оступившихся в жизни, значит, у него самое милостивое сердце!»
Ирина Артемьева, 11-й класс Гнилицкой православной гимназии
(Нижний Новгород)
«Но здесь мой дом, здесь я родился...»
Открываешь глаза и ловишь лучи утреннего солнца на переплетах книг. Жмуришься, невольно смеясь. И в душе — радость. И столько в ней нездешнего света, окутывающего тепла, что замираешь — лишь бы сохранить, не расплескать. Но откуда она?.. И вдруг (хотя и знаешь, что совсем это не «вдруг», не случайно) осознание приходит: я дома. У меня есть дом на огромной, прекрасной и странной земле. Я чувствую, знаю его... Он в книгах, знакомых с детства, вошедших в меня с голосом мамы, книгах, которые полюбила сначала за буквы, потом за слова, а потом за душу, живую и неповторимую.
Дом — в наших с папой прогулках по старинному Нижнему, когда я, маленькая, шестилетняя, держала папу за руку и слушала его, всегда смотрящего вдаль и будто бывшего незримым очевидцем того, о чем говорил. Все мои знания о слове и любви Христа, о святых, о русской истории, об Александре Невском, о царской семье — оттуда. И крепкое, держащее до сих пор чувство, что я не потерянная, оторванная, блуждающая комета, а часть пусть и невыразимо маленького, но глубокого и великого течения — тоже оттуда.
Мой дом — и в Дивеевском монастыре. В три года я бродила среди могучих соборов и думала: откуда столько цветов на земле? Я иду уже долго-предолго, а они все не кончаются. Теперь же приезжаю и думаю: откуда такой покой? Мои бесконечные страхи, метания словно стыдятся выползать со своей суетливой приземленностью. И, вернувшись оттуда, знаешь, что вся наша жизнь — тоска по этой тишине, горячее стремление и тяжелый путь к ней.
Еще дом мой — в открытых на Троицу окнах нашей гимназической церкви и в душистом и терпком аромате трав, покрывающих пол. В маленьких детских головках, притягивающих июньское солнце, в березовых букетах, в лицах друзей-одноклассников. И в ощущении того, что эти люди, стоящие рядом, охвачены радостью и благодатью Троицына дня и связаны с тобою этим светом с самого далекого детства на всю жизнь.
Мой дом — в музыке. В возносящем пении церковного хора, в беспрестанно стремящемся и уводящем в небо Бахе, в Моцарте, который радуется и благодарит за эту радость, в открывающем душу Рахманинове. В музыке, одаривающей меня мыслью и вдохновением.
Где же еще мой дом? Он в ликующей Пасхальной радости, в серых вербочках, в развалившемся деревенском доме и в печальных полях вокруг, в трепетании свеч и разговорах с папой, в чистой бумаге и готовящейся к бою ручке, в слепящей ясности мартовского неба и любви...
Мне, наверное, и дня бы не хватило, чтобы пересказать, где же все-таки мой дом. И может быть, я вижу его так только из своего немудрого возраста, но я твердо верю, что, только поняв свой дом как родной мир добра и света, я ощутила детскую, дающую возможность полета радость.
Ульяна Фролова, учащаяся 7-го класса Воскресной школы храма Святого Иоанна Предтечи (Калуга)
Как я понимаю православие
Основание веры — духовная нищета
и безмерная любовь к Богу.
Прп. Макарий Великий
Каждый из нас хоть раз в жизни задумывался: а зачем же я живу? Для чего? Мне в силу жизненных обстоятельств пришлось задать себе этот вопрос очень рано...
Я шла к вере долго и, как кажется в силу возраста, мучительно, через трения, с массой вопросов пробираясь к самой себе. Сейчас, оглядываясь назад, могу сказать: я благодарна Богу за эти испытания, ибо без них моего «падения в небо» могло бы вовсе и не случиться.
Я родилась в совсем не религиозной семье, мои родные не посещали храмы даже в праздники, в нашем доме никогда не было разговоров о Боге и Евангелии, зато были другие — о Достоевском и Лермонтове, Бахе и Рахманинове. Меня воспитывали на примерах литературных героев и классической музыки. Но только сейчас, по истечении нескольких лет, я понимаю: вот оно где было, настоящее воспитание! Ни одного слова не было сказано моими родителями о Боге, но в то же время все слова были только о Нем, ведь Он живет в произведениях великих писателей, поэтов, композиторов, Он незримо присутствует в каждой строчке, не захочешь — и не разглядишь никогда, а будешь искать истину — обретешь ее.
Меня крестили в младенчестве, и не потому, что собирались воспитывать в христианской вере, просто был четкий стереотип, что крестить ребенка нужно лишь потому, что это традиция, а то люди и осудить могут: «Как же, дитя растет некрещеным!» Мама решила «не забивать мне голову», мол, вырастет, сама решит, верить ей или нет. До моих пяти лет ей это удавалось, о Боге я не думала. Никто не сказал тогда, что его нет, а я и не пыталась спорить. Да и зачем?
Когда мне исполнилось пять, умер мой дедушка, которого я любила, кажется, даже больше родителей, больше всего, что только у меня было. Он был моей путеводной звездой, центром моей маленькой вселенной, все свои знания он передавал мне, и у нас было очень много общего. Это прозвучит ужасно не по-христиански, ненормально и дико, но он был мне тогда вместо Бога. И после его смерти каждый раз перед тем, как сделать или сказать что-то, я думала: «А одобрил бы он это? Счел бы он верным этот мой поступок?» Сейчас понимаю, так же и христиане спрашивают себя: «А угодно ли это Богу?»
Мне никто не врал, не говорил, что дедушка уехал и совсем скоро вернется. Конечно, смерть столь близкого человека перевернула с ног на голову весь мой мир, я абсолютно не понимала, что мне теперь делать. Кто подскажет верный путь? Сомнения, сомнения, сомнения... Смерть — всегда больно. Особенно для маленького ребенка. Вот тогда-то и началось самое трудное — осознание этой потери. Я, как, наверно, любой ребенок в такой ситуации, стала выдумывать себе сказки, уверять себя, что мы с ним еще обязательно встретимся... И это какое-то время «работало», но, к сожалению, очень недолго. Вскоре я поняла, что его нет, что он ушел навсегда... Тогда и возникли первые серьезные вопросы: «А если он ушел, то куда?» и «Как мне теперь жить?». Ну что я могла надумать в свои пять лет? Да ничего, собственно. Только светлая память о дедушке всегда оставалась.
Прошло четыре года... К десяти годам моя старая боль вновь всплыла наружу, достигла своей кульминации, уже просто разрывала меня на части. Я понимала — мне нужно что-то, во что я могла бы верить, что-то, что удержит меня на плаву в жизни. И начались поиски... Я изучала все — от буддизма до славянского язычества, перечитывала массу литературы, порой противоречащей друг другу. Мама вздыхала и терзалась, что не может мне помочь, она так надеялась, что меня минует участь человека, постоянно ищущего смысл жизни, как она в свое время. Моя мама — католичка и сама избрала этот путь в сознательном возрасте. Ее осуждали, не понимали, от нее отвернулись близкие люди. Она не желала того же своей дочери.
Я читала, читала, читала... В школе — Повесть временных лет, дома — жития святых земли русской. В школе изучала российскую историю, дома — историю Ветхого и Нового Завета. В школе изучала литературу, дома — искала образы Святой Руси в классических произведениях, читала древнерусскую литературу, жития святых, которые понимала не только как описания их жизни, но и как указания путей спасения. У меня рождались такие стихи:
Я ищу Тебя в каждом новом дне,
В свете фонаря на моем окне,
В каплях тишины,
В отблесках луны.
Как найти Тебя?
Расскажите мне.
Чтоб найти Его,
Надо мудрой быть,
Все грехи простить,
Обиды позабыть.
Научиться нужно главному — любить.
И любовью этой мир весь озарить.
Лишь спустя год после начала своих поисков и терзаний я пришла к православию. Да, меня, как маму, тоже осуждали и не понимали, но разве это имело значение, когда стоишь на пороге истины?
Я нашла Его. Нашла тот образ, на который хотела быть похожей. Просто в один момент все стало складываться так, что меня вытолкнуло к православию, словно волной. А началось все, как ни странно, с княгини Ольги.
Я, всегда очень увлеченная историей, прочла «Легенду о княгине Ольге» и была потрясена. Передо мной встал образ сильной, смелой, «стальной» женщины, способной на жестокие поступки — с одной стороны, и доброй, справедливой правительницы земли русской, истинной христианки — с другой, шедшей к вере через испытания, а в дальнейшем обустраивавшей Русь и способствовавшей распространению православия на Руси. Сильна христианская вера, коль ее принимают столь сильные и самобытные люди! В этот-то момент я и поняла: это мой путь, моя вера. Да, все началось именно с нее, с княгини Ольги, со святой равноапостольной княгини Ольги. Ей я писала стихи:
Над градом дым, и погибают люди.
Одно лишь слово застывает на устах.
«О Хельга, пощади, мы не забудем!» —
Мольба о чуде слышится в домах.
Молчит княгиня...
Плотно сжаты губы.
Нет, ей враги живыми не нужны.
Они с ней поступили слишком грубо.
Им не понять всю боль покинутой вдовы...
А потом я узнала о великом старце Николае Гурьянове, необыкновенном, светлом человеке, пастыре, подвижнике, молитвеннике, примере человека, беззаветно служащего Господу. Посмотрев много фильмов и прочитав много книг о нем, я окончательно пришла в православную церковь, стала посещать воскресную школу при храме. Почему именно он, а не кто-то другой? Не знаю. На все воля Божья. Сейчас старец Николай для меня — как духовный отец, а остров Залит, на котором я никогда не была, — самая настоящая духовная Родина.
Неисповедимы пути Господни. И все приходят к Богу по-разному. Кто-то от большого счастья, кто-то, как я, — от горя. Но все без исключения получают самое главное — великую радость соприкосновения с Высшим миром, с миром святости, воцерковления, которую ни одна земная радость никогда не заменит.
Как же я понимаю православие? Это истина, любовь, солнечный свет, способный осветить даже самое темное пространство. В православие невозможно прийти тихо и аккуратно, обдумывая каждый шаг, туда можно только упасть, и тебя там обязательно подхватят. Это истинная, живая вера, в которой равны все. И не важно, богатый ты или бедный, больной или здоровый. Мы все равные перед Богом, мы все Его дети. Мы все — нищие на паперти. У нас самих нет абсолютно ничего, и мы просим подать нам хоть что-то. Мы — овцы, затерявшиеся в поле непонимания и лжи. Он — наш пастырь и наше единственное спасение. Он — наша правда и сила. Милостив и человеколюбив Бог, ибо дает нам не по нашим желаниям, а по нашим нуждам. И пусть каждый найдет в жизни свою правду. Свою истину. Свою веру. Аминь.
Как же мал человек, когда он один! Даже на пути к Богу нам всегда нужны другие люди — опора и поддержка. И как же чудно, что все мы разные и, дополняя друг друга, можем вместе находить истину и творить дела во имя Божье. Я истинно благодарю Господа за всех людей, встретившихся на моем пути исканий. Я просила Бога показать мне княгиню Ольгу в реальной жизни — и Он показал мне ее. Я просила дать мне человека, который будет помогать мне в жизни мирской и духовной, — и Он дал мне такого человека. И именно ей, моей учительнице и помощнице, рабе Божьей Ольге, я и посвящаю, с огромной любовью и благодарностью, эту работу.
Александр Матвеев, учащийся 10-го класса Королевщинской СОШ д. Дубоцкое (Тверская область)
Хлеб
Пару раз в месяц приходит машина с просроченным хлебом. Фургон автолавки битком забит запакованными в пакеты булками, батонами, сдобой. Люди, выстраиваясь с мешками перед открытой дверцей, кричат водителю, чтобы он добавил в мешок пакет с пряниками или лепешками.
Хлеб стоит недорого, всего 200 рублей мешок. Кому-то надо собаку кормить, кто-то корове гостинец припас. А кто-то, поглядев на пакет, скажет: «Ерунда, здесь просрочки-то всего неделя» — и чаю выпьет с плюшкой.
Именно так и делала баба Маня, сидя за столом со своей внучкой. Она просматривала пакеты, читала непривычные названия. Ленка, сидевшая на диване, постоянно тискала клавиши телефона. Глянув на стол, она вытянула лицо:
— Ба, ну вы совсем одичали здесь! Ты знаешь, что это такое?
— А что такое?
— Про-сро-чка!
— Ну так, Лен, он же потому и дешевле намного, а самый такой, что в магазине.
— «Самый такой»! Никто нормальный не возьмет и близко в городе товар, который неделю как просрочен.
— И что? Он же хороший.
— Хороший. Да там куча микробов, и так неизвестно, с какими он добавками, а еще и несвежий. Ты бы видела, как эту просрочку мужики грязными лопатами в машину загружают, плюют, ногами по нему ходят.
— Господи, прости нас, грешных, — вздохнула баба Маня. — До чего народ дошел. Мой братик... Лешка... в войну с голоду помер, маленький, семь годиков. Если бы хоть кусочек хлеба, хоть черствого, хоть какого... А они... Ногами... Мы и крошке рады были.
Перед глазами бабы Мани одна за другой вставали картины военного детства. Вот она собирает липник (липовые листья), чтобы напечь из него лепешек. Вот мамка делит эти лепешки среди ребятни, а у самой лицо темное, усталые глаза ввалились от голода. Похороны Лешки... Постоянная мысль о хлебе, о кусочке, хоть самом малом...
Баба Маня прожила долгую жизнь, в свои восемьдесят два она еще многое делала сама. Пенсия была небольшая, но ее хватало. Взяв полосатую вязаную сумку, баба Маня шла в магазин купить что-нибудь вкусненького. Там всегда был свежий товар, три раза в неделю привозили свежий хлеб. Но хлеб не был товаром для бабы Мани, к хлебу у нее навсегда осталось такое трепетное уважение, что говорить о нем как о просроченном для нее было немыслимым. Так же немыслимо было считать просроченным что-то важное, святое, не имеющее цены.
Переживший голод иначе смотрит на жизнь. Сытый, если не сказать, зажравшийся перестает ценить вообще все. Чтобы стать таким, не нужно иметь миллионов. Весь ужас в том, что нас, зажравшихся, становится все больше и больше. Мы очень многого хотим... Купив одну вещь, нам в тот же день хочется другую, мы все поголовно мечтаем похудеть, лопая безмерно что попало. Недавно одна дама в автобусе жаловалась на то, что у нее украли телефон с сапфирами. Так и получается, что мы сами не знаем, чего хотим. А если в мыслях одни приобретения, то о душе думать некогда.
А тонны хлеба, вывозимого на свалки, стали обыденностью.
Первый вопрос — зачем производить столько, чтобы потом выбрасывать?
Второй — почему бы не отдать изъятое с продажи тем, кому оно облегчило бы жалкое существование? Таких людей у нас вовсе не мало!
С точки зрения экономики, возможно, найдутся какие-то ответы. С точки зрения морали — нет.
И лишь потому, что хлеб для православного человека всегда был даром Божиим. «Хлеб наш насущный даждь нам днесь», — гласят слова молитвы... Иисус Христос разделил хлеб на Тайной вечере между своими учениками... Просфору мы принимаем вместе со святым причастием после исповеди... Значит, и отношения хлеб требует особого. Кто-то из мыслителей сказал, что народ, который не уважает прошлое, может потерять и будущее; мне кажется, что эти слова относятся и к хлебу.
Памяти Валентина Григорьевича Распутина
Серым мартовским днем мне захотелось пройтись по деревне. Сделав большой круг, я не встретил ни души и уже было собирался домой, как увидел вдалеке деда Мишку, который торопливо и нервно шагал по дороге. Он опирался на своего «коня» (так в шутку был назван длинный кол — постоянный спутник деда в последнее время). Лицо старика было сосредоточенно. Сразу было видно, что человек думает о чем-то своем. Мне вдруг захотелось поговорить, узнать, что тревожит его.
— Здравствуйте, Прохорович!
— Здравствуй!
— Куда торопитесь?
— В магазин. Друг у меня умер. Помянуть надо.
Такая новость меня неприятно удивила. Кто умер? Друзей у деда Миши было немного, жил он одиноко, да и характер был у него не простой. Кто же умер? За последнее время уже столько односельчан переселилось в мир иной, что любая смерть отдавалась болью в душе. С каждым вновь ушедшим все больше ощущалось, как умирала деревня.
Кто же на этот раз?..
— Дедушка Миша, а кто умер?
— Распутин Валентин Григорьевич!
На душе стало тяжко-тяжко, словно камень какой-то повис. Я такого ответа не ожидал. Книги Распутина я тоже любил.
— Вы тоже любите его книги?
— Да я не только книги его люблю! Я знал его! Виде
- Комментарии