Людоед

Я его боюсь!

«Храни себя, храни!» — самодельная надпись красного цвета на бетонном заборе, за которой следовал поворот с шоссе на главную улицу известнейшего подмосковного поселка Габаево со множеством элитных дач, строившихся здесь еще с начала двадцатого века. Вообще-то перед надписью когда-то еще красовалось «Россия, Русь!», но эти два слова почему-то замазали краской горчичного цвета, из-под которой они все равно проступали, хоть и блёкло. Назар всякий раз усмехался при виде сего граффити. Почему упрятали «Россию» и «Русь»? Будто эти два слова неприличные.

Свернув налево, он ехал на своем черном «Бентли флаинг спур», что значит «Бентли летучая шпора», по поселку, мимо респектабельных двух- и трехэтажных особняков, в которых обитали далеко не бедные люди — например, миллионеры Потапов и Лихоногов, кинорежиссер Хвостинский, рэп-музыкант Синий, — но многие дома выставлялись на продажу, причем уже с тех пор, как они с Региной поселились тут два года назад, мечтая купить один из таких домиков, хотя цены на них запредельные.

По приказу цифрового ключа ворота послушно раздвинулись, и «летучая шпора» медленно въехала на заснеженную территорию четырех двухэтажных домов, разделенных невысокими заборами. Все они сдавались таким, как Назар и Регина, обеспеченным, но еще не имеющим собственного особняка. Сдавал известный в середине девяностых Гавриил Харитонов, мелькнувший в политике и бизнесе недолго, но успевший купить себе виллу в Марбелье. В Габаеве он отгрохал четыре роскошных дома, за каждый из них он просил не просто по сто тысяч, а ради прикола — сто и одну тысячу рублей в месяц. И люди снимали, ни один из четырех не пустовал.

На первом этаже — сто квадратов, кухня и огромная гостиная с камином и даже с бильярдом, в который они поначалу взялись играть, но Назар всегда побеждал, а Регина проигрывать не умеет и не любит, так что сейчас они обычно порознь друг от друга катали шары. На втором этаже — большая спальня и три гостевые комнаты, в которых лишь изредка ночевали разные гости.

Поставив «летучую шпору» под навес, где дремала Регинина «Альфа-Ромео Джульетта», Назар вышел, тряхнув длинными каштановыми волосами, сладко потягиваясь, в предвкушении того, как он сейчас сообщит Регине умопомрачительную новость. Просто так подобные известия не объявляют, и он напустил на себя безрадостной скорби, окружил свое вхождение в просторный холл первого этажа вздохами, портфельчик в отчаянии швырнул на диван.

— Что случилось, Наз? — мгновенно заценила его мрачность Регина. Она сидела на другом диване, у окна, с айфоном и с бокалом настоящей испанской риохи «Эль Кото».

Ничего не ответив, он направился к холодильнику, достал оттуда банку соленых огурцов, бутылку «Белуги», налил полный стакан, бросил три кубика льда, сел за стол и намахнул. Огурец весело захрустел, как морозный снег под ногами.

Регина не на шутку всполошилась, отставила в сторону айфон и бокал, села напротив:

— Да что произошло, Назар?

— Произошло, Рина, — тяжело выдохнул он.

— Да не томи, Наз!

— Даже не знаю, с чего начать. Новость страшнейшая.

— Ну?!

— Мы скоро будем богатые.

— Что-что? Вот зараза!

— Мы скоро купим себе дом и участок, Регинка! Такие, о каких мечтали! Шеф дает заказ. И еще мы себе тоже где-нибудь в Марбелье или в Сен-Тропе купим домишко!

Регина вскочила, снова села:

— Это что, с первым апреля?

— Нет, на полном серьёзе.

— Рассказывай!

— Огромный проект. Штук десять серий, а то и больше, как сумеем раскрутить. Баблища немерено дают.

— О чем? О Донбассе?

— Да пошел этот Долбас куда подальше! Я вообще думаю: если Сапегин дает такой заказ, нас с тобой ввели в особый круг избранных.

— Да о чем заказ-то?! Сейчас по башке получишь!

— «Его пальцы, как толстые черви, жирны. А слова, как пудовые гири, верны», — медленно процитировал Назар.

— Не может быть! — выпучила глаза Регина. — «Тараканьи смеются глазища, и сияют его голенища»?

— Так точно. О нем.

— Да об этом дяденьке уже столько спама навалили!

— Тем не менее. Нам под новым ракурсом. Как он гнобил советское кино.

— Гнобил кино? Класс! Быстро мне тоже водки со льдом!

— Слушаюсь! — развеселился Назар, зная, что, если Регина начинает отдавать приказы, значит, в ее умной головенке уже завертелось, след взят, хвост пистолетом, нос по ветру, тема распознана. Он налил себе и ей «Белуги», они громко чокнулись, опрокинули, и теперь уже словно две пары ног побежали по морозному снегу. Огурцы что надо! И сразу дико захотелось есть, на плиту устремилась сковородка с недоеденными вчера картошкой и грибами, на стол пришли холодец из коробочки, буженина, французский паштет, холодное дефлопе, получившее ход в России после «О чем говорят мужчины», и даже рокфор, хотя Регина с пеной у рта всегда доказывала его неуместность до окончания основной трапезы. Откупорилась новая риоха «Эль Кото», и полетела мысль, нанизывающая на себя идеи.

— То, что он гнобил, в этом можно не сомневаться, — жуя, говорил Назар. — Давай навскидку, кого именно?

— Ну как кого! В первую очередь этого — Эйзенштейна, — легонько попрыгивая на своем стуле, мурлыкала Регина. — «Броненосец “Потемкин”» во всем мире признали лучшим фильмом всех времен и народов, а он его запретил. И самого Эйзенштейна в конце концов свел в могилу. Слушай, Назар, отличная идея! Каждую серию начинать на кладбище, на могиле очередного загубленного им деятеля кино. Ну-ка, ну-ка! — Регина прыгнула в Интернет. — На Новодевичьем кладбище, четвертый сектор. Фото! Глянь, Наз! Черная каменная плита. Ты стоишь перед нею, длинноволосый и красивый, и начинаешь текст о яркой, но короткой жизни великого режиссера, загубленного диктатором.

— На кладбище? — задумался Назар.

— А что не так?

— Мрачновато.

— Да ладно тебе!

— Я вообще-то, если честно, его боюсь.

— Кого?

— Ну кого-кого? Его!

— Он давно уже в могиле сгнил, Назик!

— Откуда ты знаешь? Может, он, как граф Дракула, выходит из земли и идет к тем, кто смеет прикоснуться?

— Не болтай ерунду, любимый. А если не секрет, сколько обещают?

— Если даем заяву и получаем одобрение на синопсис, сразу нам откалывают кусок стоимостью в джип «Гранд Чероки». Когда сдаем синопсис, сумма втрое больше. За сценарий и дальше за каждую серию, соответственно, по нарастающей.

— А нельзя ли озвучить конкретику цифр?

— Ее пока не утвердили, но думаю, получим столько, что мама не горюй!

— Зашибись! Назик-спецназик, я тебя обожаю!

— За нас!

— За нас! И за заказ! Итак, ты стоишь перед могилой Эйзенштейна на Новодевичьем кладбище и говоришь...

Кинокладбище

Назару Белецкому еще не исполнилось тридцати, а он уже считался одним из самых успешных парней в мире кино и телевидения.

Еще с детства он дал себе заповедь: звучать решительно, чтобы все тебя знали и уважали. Безукоризненно учился, из школы вынес золотую медаль, легко поступил на журфак МГУ, потому что отец всегда говорил: журналисты — лучшие люди, только надо стать не замухрышистым журналюгой-папарацци, а таким, как Влад Листьев, Александр Любимов, Леонид Парфенов, Сергей Доренко — элита отечественной высокой журналистики.

На третьем курсе влюбился в однокурсницу Таню Чижову, закрутил с ней роман, но быстро сказал себе: «Стоп! С этой застенчивой киской далеко не уйдешь», — и с легкостью бросил бедняжку, заставил избавиться от ненужного эмбриона, отвалил денег. Ведь впереди — цель: стать звездой!

Назар хотел как можно раньше начать хорошо башлять, и не где-нибудь ишачить на разгрузке, а по-взрослому. Отец работал инженером на телевидении, помог, он стал мелькать на телеэкране, там — небольшая роль в сериале, здесь — уже чуть побольше, попал в новостные программы, делал репортажи, сводки новостей. И — примелькался.

Талантливого парня заметил Сапегин, генеральный директор телеканала «Весна», который он сам же и создал в середине девяностых.

А тут и знакомство с другой молодой да ранней, Региной Шагаловой. На два года моложе Белецкого, она прославилась до него, сама написала сценарий документально-исторической антиутопии «Ах, если бы Колчак!..», предложила его мастодонту теледокументалистики Скворчевскому, и тот сделал увлекательный фильм о том, как процветала бы Россия, если бы в Гражданской войне победил адмирал Колчак.

У журналиста главное — нос, и Белецкий сразу нюхом почуял, что с этой девушкой ему надо состыковаться. О какой-то там любви и мысли не возникало, но он с ней познакомился, стал кружить голову, а в итоге они сошлись. Их подружил Крым, и они потом в шутку говорили, что если у них родится сын, назовем его Крым Назарович Белецкий, а если дочка — Таврида Назаровна, и друзья с ними не на шутку спорили, что Тавриду будут дразнить Ставридой.

Что же с Крымом-то получилось? Вокруг него тогда четвертый год кружили вихри антагонисты по имени Крымнаш и Крымненаш. А Белецкий подкинул Шагаловой неожиданную идею: «Так не доставайся же ты никому!» Вполне в Регинином духе антиутопии, по мотивам идеи романа Василия Аксёнова «Остров Крым». Мол, скандальный полуостров должен стать полностью независимым, эдакой федерацией наподобие Швейцарии, где сосуществовали бы регионы проживания русских, украинцев, татар и греков. Можно для прикола и итальянцев подселить, как укоренялись когда-то на его территории генуэзцы там всякие, венецианцы.

Фильм о том, как Крым мог бы стать Швейцарией, понравился всем, он не оскорблял ни украинскую, ни российскую сторону, а просто утверждал: «Ребята, а давайте сделаем так!» Конечно, и в Раде, и в Думе, и в Меджлисе нашлось немало крикунов, требовавших предать Белецкого и Шагалову суду и расправе, безучастным остался только итальянский парламент, а в целом зритель воспринял сие произведение с благожелательной усмешкой. Главное же, что фильм под названием «Наш — не наш» сделал его создателей знаменитыми, и уже под следующий проект им отвалили деньжищи немалые.

Вторую свою полномасштабную работу Назар и Регина назвали «Е или А». Это означало «Европа или Азия». Заказ хорошо оплачивался, требовалось доказать, что поступки генерала Власова следует считать не предательством, а попыткой создать основу для российской демократии. Белецкий и Шагалова предложили более элегантный ход: Россия всегда металась между Европой и Азией, вместо светлого пути в прекрасную Европу всегда уходила в грязную азиатчину, а тех, кто пытался ввести русских в братскую семью европейских народов, объявляла предателями. Князь Даниил Галицкий получил благословение папы римского и стал первым и единственным королем Руси, но его соперник Александр Невский, разгромив благородных шведов и немцев, несших нам свет Европы, увел Русь под иго Орды. Князя Андрея Курбского не зря называют первым русским диссидентом, он противостоял кровавому Ивану Грозному, желая, чтобы Русь стала Европой. Мазепа являлся преданнейшим другом Петра Первого, видя в нем европейского государя, но, когда Петр не захотел дружбы с королем Карлом, он встал в ряды шведов. Вот и генерал Власов, будучи человеком чрезвычайно просвещенным, сдался немцам, видя в них освободителей России не только от большевизма, но и от зловонного болота азиатчины. Его Пражский манифест, к 75-летию которого, собственно говоря, и был сделан заказ на фильм, являет собой программу великих демократических преобразований, коих наша несчастная страна не знала никогда в своей истории. Поэтому американцы и хотели вывезти его из Германии в Штаты, дабы он там продолжил свою деятельность по пропаганде либеральных ценностей для России.

Назар и Регина выработали свой утонченный стиль — никого не обижая, показывать, что бы случилось, если бы человек остался жив и оказался правителем... нет, пусть даже не России, а, скажем, Крымской Швейцарии. Или Поволжской Франции.

И все же фильм «Е или А» имел более острое политическое звучание, чем «Наш — не наш», недовольных и возмущенных осталось больше. Зато режиссер, он же ведущий, и сценаристка взошли на новую ступень славы и благосостояния.

И вот теперь — новый заказ, куда более значительный, хотя и страшноватый. Идея кладбищ, поначалу претившая Белецкому и казавшаяся зловещей, постепенно укоренилась. Из нее родилось и название — «Кинокладбище».

За пару дней набросав трехстраничную заявку, соавторы приехали к Сапегину. Важный медиамагнат мгновенно прочитал и заценил:

— Годится. «Кинокладбище». Неплохо. Ну что же, дети мои, пишите синопсис.

Без стыда, без совести

Назар и Регина зарылись с головой в материал. Весна боролась с неуступчивой зимой, и стояли недружелюбные холода. Снег то растает, то вновь нападает. Пронизывающий ветер стучал в окна. Наконец стало теплеть, на ветках орешника вылупились зеленые огоньки. А Белецкий и Шагалова писали синопсис, целых две недели. Послали по электронке, но Сапегину он не понравился.

— Слабовато. Поймите, ребята, задача большая, бить надо наотмашь, смело и свободно, — нудел он, вызвав обоих к себе в Останкино. — Ничего не боясь. Правда, не правда — вам нет дела. Посмотрите сериал «Жена Сталина». Лет десять назад был такой. Только он художественный, где можно сослаться: «Я так вижу», — а вам надо сделать документальный, такой же наглый и бессовестный. Вас учили, что в словаре журналиста слово «совесть» отсутствует? Все любят повторять избитое «Сине ира эт студио»...

— «Без гнева и пристрастия», Тацит, — перевела эрудитка Регина.

— Правильно, — кивнул Сапегин. — А надо другой девиз: «Без стыда, без совести». Только так можно побеждать врагов. Возьмите мировую историю. Если кто прославился как великий триумфатор, он всегда действовал по этому принципу. А сейчас этот принцип и вовсе главенствует в мире. Посмотрите, как действует коллективный Запад, — все основано на лжи. Причем самой беспардонной, наглой. А Россия все никак не поймет этого, все играется в справедливость, правду, истину. В совесть дурацкую. Обратите внимание, что слово «совесть», которое не должно быть ведомо журналисту, вообще присутствует только в русском языке.

— Разве? — удивился Назар.

— А ты не знал? — фыркнула Регина.

— А ну-ка... — Белецкий залез в айфон и в переводчике нашел в английском. — Вот, есть. Совесть — conscience.

— Но это также и сознание, — возразил Сапегин. — То есть осознание того, что, если ты совершишь дурной поступок, тебя накажут. А если преступление, то и вовсе могут казнить. Но если разрешить дурные поступки, то русские дурачки останутся со своей совестью, а все остальные, осознав, что все дозволено, станут совершать все то, о чем втайне мечтали. Так что смотрите «Жену Сталина» и вооружитесь моим лозунгом.

И они поехали в свое Габаево смотреть на компьютере телесериал Массарыгина и Тодоровской, снятый по книге Ольги Трифоновой «Единственная». Поначалу особой бессовестности они не замечали, но потом понеслось нагромождение откровенной лжи, в финале Сталин признается жене, что он ее отец, а Надежда Аллилуева Сталину — что она ради его пользы подсыпала Ленину яд.

— Странно, что в самом конце не показали, как он лично ее застрелил, — сказал Назар, когда досмотрели последнюю, четвертую серию.

— М-да... — глухо откликнулась Регина. — Или задушил, изнасиловал и на дольки изрезал. И съел. Он же людоед.

— Стало быть, Сапегин хочет, чтобы мы тоже так же нагло врали в своем «Кинокладбище».

— Это, конечно, подло, я согласна. Но признай, что он прав: смелость города берет. И даже не смелость, а именно наглость. Без стыда, без совести. А иначе сожрут. Чем наглее ложь, тем больше в нее верят. Выше нос, Назарий!

— Черт, а ведь он, может быть, и прав... — задумался Белецкий. — И девушки любят наглых. Будь ты хоть правильнее матери Терезы, ты им по барабану. Обаятельный вор, хам и врун увлекательнее, чем весь такой пушистый зануда.

— Это точно! — засмеялась Шагалова. — Если бы ты вел себя менее нагло, я бы в тебя не влюбилась. Да и наш пупсик, скорее всего, был обаятельный наглец. Потому и добился такой власти. И бабы его любили, и народ боготворил. И оппозицию он громил с невероятной наглостью. И Гитлера распатронил. Ты знаешь, он мне даже становится симпатичен. Именно в свете идей Сапегина.

И они заново уселись за синопсис. Дом в Габаеве, на улице Герцена, снова превращался в штаб-квартиру нового фильма, как уже было, когда они работали над «Е или А». Назар откинул сомнения в отношении стыда и совести и чувствовал внутри себя «летучую шпору», к тому же пришло понимание важности принципа, предложенного Сапегиным.

И правильно сказала мудрая Регинка, Сталин сам был такой, а значит, имеем право с ним расправляться по его же законам. Он топил в клевете неугодных репрессированных, и мы будем его топтать в грязь нагло и бессовестно. По всем пунктам уже сложившейся мифологии, но придумывая и новые пункты, связанные с кино.

— А шеф молодец, уважаю, — признался Назар. — Без экивоков, не стесняясь, сформулировал свой принцип. Обычно все хотят выглядеть хорошенькими, а исповедуют именно это. А он прямо заявил. Мол, действуйте смело по моим указкам.

— Как Геббельс: «За все буду отвечать лично я».

— Даже не так. Он ввел нас в свой круг. Делайте как я — и добьетесь таких же результатов. А главное, честно. Хирург же перед операцией не врет пациенту, что не станет в нем ковыряться скальпелем. Он еще хорошее слово подобрал: триумфатор. И чтобы быть триумфатором, надо забыть о совести.

— И скромности, — добавила Регина. — Ты иногда бываешь излишне скромным. Уверена, если ты сам озвучишь суммы, то их и получишь. А ты ждешь, когда тебе их назовут, потому и получаешь в разы меньше, чем эти зубры могут тебе дать.

— Ладно, согласен. Итак, с Эйзенштейном мы разобрались. Его Сталин душил и гнобил долго и методично, первые фильмы сошли с экранов, «Бежин луг» вообще уничтожен. Во второй серии «Ивана Грозного» режиссер показал ужасы опричнины, за что и был отравлен на балу. Где там?

— В Доме кино. Считается, что инфаркт миокарда.

— Никакого инфаркта. Шеф не одобрит. Инфаркт, да, но вследствие отравления. Кто там следующий после Эйнштейна?

— Эйзенштейна, а не Эйнштейна.

— Хорошо. Допустим, следующий Пудовкин. Тоже начинал с принципов революционного искусства, получал по зубам, ломал самого себя в угоду режиму.

— Слушай, Наз, я что тут подумала... А ведь наш пупсик уничтожал все революционное, возвращал не только классические формы правления страной, но и классические формы искусства. Он был контрреволюционер, понимаешь?

— Согласен.

— А настоящий человек может жить только революционно. Любой реакционер — подонок. Жизнь есть революция, родившаяся в недрах небытия. А реакционер возвращает человека из жизни в небытие.

— Регинка, не пугай меня! Ты такая, блин, умная, что даже страшно. И что-то давненько мы с тобой не занимались революционной жизнью. Секс и синопсис начинаются и заканчиваются на «эс», но они не одно и то же.

— Да, Эрос зовет, Эрос не ждет! — воскликнула Регина. — Слышу звуки флейты. Немедленно в темные чащи!

Назар преклонялся перед ее умом и эрудицией, она обожала его смелость и мужское обаяние. Еще пару лет назад никто бы и подумать не мог, что они — парочка.

Регина свято верила в целебные свойства регулярного ежедневного секса. Флейта и темные чащи возникли из стихов Гёте «Манит флейтой Эрот в темные чащи».

— Итак, кто там у нас следующий? — спросил Белецкий, возвращаясь через полчаса из темных чащ любовной постели к рабочему столу. — Ах да, Пудовкин. Поклонник и подражатель Эйнштейна... Эйзенштейна. Нашему монстру он стал нравиться только после того, как тот сломал его об колено. «Минин и Пожарский», «Суворов», «Нахимов» — фильмы советского официоза. Но он все равно время от времени бунтовал. И тоже был отравлен, как Сережа Эйзенштейн.

— Не получается, Назыч, — возразила Регина, все еще нежась в кровати, но уже озаренная экранчиком айфона. — Пудовкин умер в Юрмале в июне пятьдесят третьего, а наш пупс в марте того же года.

— Да и хрен бы с ним! Яд очень замедленного действия.

Эйзик и Алик

Вернулись холода, заканчивается апрель, синопсис под девизом «Без стыда, без совести» летит от одного советского киношника к другому, и про каждого надо доказать, что его гнобил кровавый тиран.

— Постой, что, и Григория Александрова?

— Здесь, Назик, новый поворот, еще интереснее. Кондовый натурал, Сталин ненавидел гомиков и решил разлучить Эйзенштейна с Александровым.

— Погоди, а точно доказано, что они это самое?

— Ты опять?! Точно доказано будет то, что будем доказывать мы. Трифонова уверяет, что держала в руках медицинскую книжку Аллилуевой и там чуть ли не двадцать абортов. Наверняка такая книжка не сохранилась, иначе бы та же Трифонова выложила ее в Интернете. А в Интернете ее нет. Я прочитала все исследования про этих двух гавриков, ничего не подтверждается. Мало того, есть медицинские свидетельства, что Эйзенштейн был импотентом. Он жил с Перой Фогельман, но секса у них не было, и она предавалась любовным утехам на стороне. Но любила Эйзика самозабвенно. Есть также свидетельство самого Эйзенштейна о том, как он за границей ходил в публичные заведения для гомосеков, пытаясь обрести себя среди них, но так и не обрел. А Александров, тот вообще славился как бабник первостатейный, ни одну юбку не пропускал. Даже имел романы с Гретой Гарбо и Марлен Дитрих.

— Значит...

— Ничего это не значит. Мы даже не станем сомневаться, ты спокойным голосом скажешь: «Как всем известно, Эйзенштейн и Александров состояли в гомосексуальном браке. Не случайно Эйзенштейн свои карикатуры подписывал псевдонимом Сэр Гей».

— Так он в таком случае таковым и являлся. Ты сама себе противоречишь.

— Не являлся. Псевдонимом Сэр Гей он подписывал карикатуры, которые публиковались в журналах «Огонек» и «Петербургский листок» в десятые годы. А понятие «гей» в значении «гомик» впервые употребила американская писательница и теоретик литературы Гертруда Стайн только в 1922 году. Она сама всю жизнь была лесбиянка. Но нам на это начхать. Мы без стыда и совести определим Эйзика и Алика в качестве педиков. Можно даже добавить: «Мне довелось читать их письма, написанные весьма откровенно». И всё, не надо даже эти письма предъявлять. И тут мы развиваем тему несчастной любви двух благородных геев, коих разлучил безжалостный непродвинутый натурал.

— Ну-ну, — рассмеялся Белецкий, — а у Сорокина-то Сталинюга и с Хрущом перепихивается, и с Гитлером.

— Вот-вот, — одобрительно кивнула Регина. — И что, Сорокина по судам затаскали? Или стали требовать от автора предъявить интимную переписку Никитушки и Адика с Иосифом Виссарионовичем? Ничего такого. Он в новейшей путинской Российской энциклопедии фигурирует как выдающийся современный русский писатель.

— Почему путинской?

— Ну а какой же? Была сталинская, потом хрущевская, потом брежневская. В девяностые ни горбачевская, ни ельцинская энциклопедии не появились. Зато в позапрошлом году вышли тридцать пять томов Большой российской энциклопедии, сокращенно БРЭ... Ладно, хрен с ней, возвращаемся к Эйзику и Алику. У нас тут такой поворот: Сталин сам не был педросом и другим не давал, строго пресекал. Разлучал влюбленных ковбоев, гнал их с Горбатой горы в Сибирь. Хотел и Эйзика с Аликом строго наказать, но дал им возможность исправиться. А потом все равно гнобил.

— Давай посмотрим, когда он за них взялся.

— Да хоть когда. Допустим, после показа их следующего фильма — «Октябрь». Что там ему могло сильно не понравиться?

— Думаю, то, как показано руководство революцией.

— Правильно. Надо глянуть, его самого они в октябре семнадцатого в каком виде вывели?

Они внимательно просмотрели все фильмы Эйзенштейна, когда с ним вместе работал Александров. Всемирно знаменитый «Броненосец» начинался с цитаты из Троцкого: «Дух революции носился над русской землей. Какой-то огромный таинственный процесс совершался в бесчисленных сердцах. Личность, едва осознав себя, растворялась в массе, масса растворялась в порыве». Это, конечно, могло не понравиться Сталину, люто ненавидевшему Троцкого. Ага, вот как, оказывается. Троцкий намеревался лично курировать кинематограф, и только тогда Сталин занялся важнейшим из искусств. А в фильме «Октябрь» эти два чудика вообще не показали Сталина во время революции 1917 года. Ну и как он должен был на такое реагировать? Разумеется, затаил злобу. А тут родная жена стала с ним спорить, что Эйзенштейн гений и ему все дозволено...

— У нашего пупсика с Надюшей было сплошное упоение, покуда отец не разрешал несовершеннолетней дочке встречаться с бандитом и террористом, — развивала свои теории Регина. — И зря она вообще согласилась за него замуж. Как только родились дети, Кобочка стал гулять направо и налево.

— Но это только в фильме «Жена Сталина» он таким показан, кобелирующим, — снова возразил Белецкий.

— Наз! Ты опять за свое? Мы его горскую блудливость берем априори. Ограничивая тему до «Сталин под юбками у актрис». А взаимоотношения с Надюхой мы усложняем тем, что и она влюбляется, причем в тех, кого муженек гнобит, она берет их под свою защиту, и на этой почве разрастается конфликтище.

— У нее, насколько мне известно, постоянно башка болела, — заметил Белецкий. Он с самого начала понимал, что Регинка его — девушка скверная и беспринципная, но она так эффектно несла всю свою скверну — словно черное знамя, и от этого почему-то все сильнее нравилась Назару.

— Головные боли известно отчего, — не моргнув глазом, поставила диагноз Регина. — От отсутствия хороших оргазмов. Но когда она ездила лечиться, там отрывалась по полной программе. В кино это, кстати, уж очень целомудренно показано.

— Думаю, нам надо Аллилуеву лишь косвенно затрагивать, — усомнился режиссер.

— Напротив, — возразила сценаристка. — Наше кино будет еще одной ареной страстей между кремлевским мужем и кремлевской женой. Надюша и Коба лупят друг друга киношниками. Назон, разве не видишь перчика в этой линии?

— Да вижу, вижу. Кстати! — вдруг осенило Белецкого. — Ведь Коба это сокращенное от «кобель»!

Регина внимательно посмотрела на своего сожителя, в восхищении выдохнула:

— Гениально! Молодец, Назар! Гениально! — Она встала из-за своего макбука, качая бедрами, приблизилась и села к нему на колени, обвила тонкими и гибкими стеблями рук. — Дай поцелую. И что-то я уже устала работать головным органом, не пора ли в темные чащи?

Ты звал меня, Дон Жуан!

— Только ты хорошенько подумай, куда влезаешь, — сказал Белецкому один его друг.

— В смысле?

— Товарищ Сталин ведь и наказать может за клевету.

— Да ладно тебе!

— А проклятие Тамерлана помнишь?

Но после этого мимолетного разговора, несмотря на внешне легкомысленное отношение, когда он ехал на своей «летучей шпоре» в Габаево, в душе ныло нехорошее предчувствие, как в фильме ужасов, когда вроде бы ничего не происходит, но нечто зловещее потихоньку нагнетается. В какой-то миг он даже резко оглянулся на заднее сиденье, не сидит ли там товарищ Сталин.

Дома он с радостью увидел Регину, сидящую за макбуком и увлеченно что-то там штудирующую.

— Привет, примерный муж! Голодный?

— Не очень. Но завтра хочется шашлык забабахать. Я, кстати, тут такой мангалище приглядел за восемьдесят тысяч. Давай завтра купим и устроим праздник? Два года.

Два года назад они впервые слились в любовном экстазе.

— Отличная идея! А работа?

— Работа не Питт, от Джоли не убежит.

— Это ты смешно сказал. Сам придумал?

— Слушай, Ринчик, а что бывало с людьми, распускавшими клевету на Сталина?

— Что-что? Тебя что, мистика посетила?

— Так, слегка крылом коснулась, — вздохнул Белецкий, плюхаясь на диван.

Регина внимательно окинула его взглядом и сказала:

— Троцкий, например, живя уже в Мексике, писал о нем все, что хотел, по закону Сапегина, без стыда, без совести. Известное дело, за это его ледорубом угостили.

— Нет, я не про тех, кто при жизни нашего любимца получил наказание, а после его смерти уже.

— А, поняла. В полночь товарищ Сталин встал из гроба, отряхнул китель, слегка почистил сапоги и пошел по ночной Москве в квартиру номер тринадцать, где проживал профессор Самотютькин, написавший о нем клеветническую книжонку. Не трясись от страха, Назарчонок, все это чепуха. Уж так оболгать нашего пупсика, как это сделал Хрущ... И ничего страшного, прожил себе Никита Сергеич тихо-мирно, ну, сняли с должности, ну доживал свой век как простой гражданин СССР. Тень оболганного диктатора к нему не являлась. А хочешь, пригласим его на завтрашний наш пикник? Иосиф Виссарионович! Слышите нас? — громко позвала Регина и ответила жутким голосом, как бы долетевшим из замогильного далека: — Слы-ы-ы-шу!

— Перестань! — поежился Белецкий.

— Приходи к нам завтра на шашлыки! Придешь? Приду-у-у! Если можно, с Надеждой Сергеевной! Ла-а-адно! Будем вас ждать. Нам без мертвецов скучно!

— Ринька! Не шути так. Есть шутка, а есть жутка.

— Остроумно, — рассмеялась Регина. — Ладно, кончаем дурака валять. Я кое-что новенькое накидала. В отношении Аллилуевой. Предлагаю сделать тоньше, чем в «Жене Сталина». Мол, мы ничего не утверждаем, но есть мнения авторитетных историков, что Сталин был любовником Ольги Аллилуевой, родившей от нее дочь Надежду, и он потом на собственной дочери женился. Могла ли она ради мужа подсыпать яд Ленину? Вай нот? И даже не исключается версия о том, что Сталин лично убил свою жену, потому что она с открытым забралом поперла против его политики. Короче, мы не будем опровергать все имеющиеся мифы об этой сладкой парочке. Кстати, давай еще раз посмотрим «Намедни». Парфёша, конечно, галопом по Европам, но его стилем ведения фильма стоит воспользоваться. Врет и не краснеет, и вообще он красиво врет, собака.

Ночью Назара мучил часто повторяющийся сон о котятах, которых они с ребятами закопали в детстве, а теперь раскопали, а котята живые, огромные и злющие, жаждут мести.

— Слушай, Ринька, — обратился он к Регине, обнаружив, что она тоже