Немой набат

1

— Прими, Господи, прах его с миром. Дозволь сказать последнее «прости». Память о тебе будет светлой.

Дмитрий Шубин после литии в кладбищенской церквушке начал говорить у разверстой могилы стертым ритуальным шаблоном, но печалуясь искренне.

Тяжелую весеннюю землю копальщики круто швыряли по одну сторону могилы. Чтобы опустить гроб, кинули вдоль пару грязных досок. Старшой, знавший, что скудные похороны сводят к дежурным причитаниям, сноровисто шагнул на гнутый настил, подал напарнику веревочные концы:

— Заводи...

Но Шубина покоробила торопливая кладбищенская деловитость. Он поморщился, дернул рукой старшому. Тот притормозил приготовления, и Дмитрий продолжил громко, отчетливо:

— Степан Степаныч Соколов-Ряжский, царствие ему небесное, прошел жизнь достойно, хотя задача сделать человека счастливым не входит в план сотворения мира. Зато в жизнеустройстве его не было червоточин. Но особо хочу изложить, что покойный в тяжкие минуты, выпадающие человекам, умел подставить плечо, вырвать из бездны отчаяния. У его последнего пристанища мы, брошенные в водоворот новой эпохи, не уврачевавшей старых обид, осознаём ценность таких забот... Жить бы ему да жить! Но, занедужив, попал в руки дохторов, вместо насморка поставивших неизлечимый диагноз. — Он нарочно, с нажимом сказал через «х», вкладывая в него известный ему смысл. — Семьдесят четыре годка! Эх, дела наши скорбные! Что ж, до чего не удалось долететь, будем идти, хромая. Как писала Цветаева, ведет наши полки Богородица.

Опоздавший на отпевание Виктор Донцов и телохранитель Вова с букетом красных роз встали за земляным валом, разглядывая тесную кучку провожающих, полукругом обступивших могилу. Донцов знал лишь Дмитрия и Нину Ряжскую — она держала под локоть бесслезную, выплакавшую горе мать. Трое пожилых мужчин, видать дальние родственники. А те две женщины — пожилая в черном платке и молодая в вологодской шали, с краю, вполоборота, — похоже, особняком.

С Ниной Донцов общался, когда она просила помочь заболевшему отцу. Виктор велел помощнику исполнить, но тот старался не по совести. Помощники — особое племя. Испорченные близостью к власти, соразмеряют усердие строгостью спроса. Потому Донцов отчасти корил за недосмотр и себя. Когда Нина сообщила скорбную весть, в душе шевельнулось чувство, заставившее, отшвырнув текучку, быть на похоронах.

— Только без пышностей, — предупредила Нина. — Без шикарных венков. Главное, добрую память в потомках сохранить. А почести... Бог с ними, с почестями...

Виктор вспомнил, как наставляла его после Бауманки Нина на раменском заводе. Но тут девушка в шали повернулась в фас, глянув в его сторону, и Донцов обомлел. К своим сорока он встречал немало красивых женщин, но такое прекрасное, одухотворенное лицо видел впервые. Не просто красивое, а именно прекрасное и именно одухотворенное!

Между тем Вера Богодухова пребывала в угнетенном настроении; упоминание о бездне отчаяния вскрыло давнюю рану, перенесло в страшный день, когда не стало отца. Она не знала здесь никого, кроме Ряжской и Шубина, которые ежегодно в тот календарный день навещали их — с плечистой бутылкой любимой отцом чешской «Бехеровки». Но рюмку за упокой не поднимали, просто вели разговоры о житье-бытье. Вера не хотела ехать на похороны, однако мать настаивала:

— Достойный человек! Поколение знатное, нас на ноги ставило.

Но обостренная кладбищем память о давнем кошмаре, изменившем жизнь, не мешала внимать траурной церемонии. Взгляд скользнул по двум мужчинам напротив — один с букетом красных роз, — они выпадали из серой толпы собравшихся. Потом внимание привлек рабочий, ловко правивший бухту грязной веревки. Из кармана его спецовки слышалась мелодия «Билайна», он судорожно извлекал застрявший мобильник, наконец достал и нырнул за толстоствольную березу. Земная суета вернула ощущение реальности. Вера включилась в происходящее, осознав, что Степану Степановичу Соколову-Ряжскому предстоит покоиться под сенью мощной березы, давнего символа России. И подумалось ей, будто и скромное прощание, и могучая береза у изголовья покойного наделены сокровенным, даже сакральным смыслом. Слегка сжала мамин локоть:

— Спасибо, что я здесь.

Пораженный, Донцов не спускал глаз с женщины в темно-фиолетовой шали, но боковым зрением подметил, что к нему близится кто-то, вывернувший из-за соседнего ряда надгробий. Услышал приглушенное:

— Простите, кого хоронят?

Вскинул плечом, выражая недовольство бестактностью:

— Ряжского...

— Ряжского?.. Уж не Соколова ли Ряжского?

Этот удивленный возглас заставил повернуться. Перед ним стоял модно одетый человек, а когда Виктор для уточнения его статуса бросил взгляд на обувь — высокие, от кутюр, беспроигрышного темно-синего цвета полуботы «Дино Бигони»! — то понял, с кем имеет дело. Видать, борзой кобель.

Утвердительно кивнул головой.

— Соколов-Ряжский... — дивился незнакомец. — Вообще-то он Соколов, фамилию жены добавил, чтоб отскочить от других Соколовых.

— Вы его знали?

— Они с отцом начинали, потом разошлись — на переправе в новую жизнь. А теперь, выходит, опять вместе. Об-балдеть! — Он выразительно сдвоил «б». — Но я-то почему подошел? Горе чужое, а вот будто меня кто под бок толканул. Не свыше ли?

Помолчали. Но незнакомец оказался говорливым.

— Кладбище захудалое. Разве я отца здесь захоронил бы? Ваганьково бы взял! Да могила семейная, из прошлой жизни. И надо же, Соколов-Ряжский рядом! Отец о нем часто вспоминал, а на погосте — встренулись! Мой полгода назад преставился, по надгробию хлопочу. Да-а, жизнь суета сует, сквозняк. Как ни голоси, как ни колеси, а сойдемся на кладбище.

Бубня без умолку, он часто поправлял узел галстука. «Руки деть некуда, — неприязненно подумал Виктор. — Как Жириновский нос теребит». Сознание резанула фраза «Ваганьково бы взял!». «Взять Ваганьково». словно авто модной марки.

Гроб опустили, и Донцов, приняв букет у телохранителя Вовы, пошел бросить горсть земли.

Когда над могилой поднялся холмик с временной табличкой на штыре, Нина поклонилась в пояс, сказала:

— Автобус ритуальный, он ждет. Двигаем потихоньку.

Последним подошел Донцов. Приобнял за плечи, сказал соболезнования, потом невзначай спросил:

— Мужчины пожилые — это родственники?

— Где у нас, Виктор, родственники? Сослуживцы папины, бывшие.

— А две женщины — вроде мать и дочь?

Но Нина всегда оставалась сама собой, проницательной и слегка насмешливой. Она сразу раскусила смысл вопросов и ответила по сути донцовского интереса:

— Богодуховы на поминки не едут.

— Кто такие Богодуховы?

— Это история долгая, трагическая. Как-нить опосля.

Шубин, попрощавшись с Донцовым, сказал жене:

— Меня не ждите, догоню. Один хочу побыть, сказать кое-что Степан Степанычу.

Но говорить Дмитрий собирался не с покойным тестем, а с самим собой. Свежий могильный холмик, могучая береза, скромный похоронный обряд пробудили в нем грустную, но величавую мысль. Ему подумалось, что именно сегодня по-настоящему уходит в вечность бывшая эпоха большого стиля, которая то ли Соколова наделила высокими людскими достоинствами, то ли сама заняла у его поколений нравственный капитал. Да, утвердился Шубин, сегодня — прощание с эпохой. Степан Степанович Соколов-Ряжский... Вспомнил, как заводской приятель тестя Подлевский, который в перестройку подался в бизнес, подтрунивал над Соколовым, называл его «дефис Ряжский» — мол, вынырнул Степан из орды однофамильцев. Шубин криво усмехнулся: уж он-то знал истинную причину «удвоения» фамилии.

Снова с печалью подумал, что сегодня не только хоронили трогательно-заботливого тестя, но с ним ушла в историю не очень ласковая, зато не стяжательская, добросердечная эпоха, сохранившаяся в закоулках памяти словно ржавые несрезанные гроздья пожухшей сирени. Философски вздохнул и, как ни чудно, испытал душевное успокоение. Завершилось время метаний, раздвоений, суетливой беготни мыслей, головоломной медвежути. Прошлое умерло. После шикарного кутежа на обломках СССР вступила в права другая эпоха — новые смыслы и обычки, взлом бытия, немилостивые государи, ставящие интересы выше ценностей. Жестоковыйное, накопительское, беспощадное к людским страданиям время — словно беспристрастное лицо манекена, но по-своему привлекательное, с перспективой, не прощающее промедления на развилках выбора. Правда, и старорусские традиции вернулись: не умеет эскадроном командовать — дать ему в управление губернию.

Аркадий Подлевский тем временем петлял среди частокола невысоких надгробий, двигаясь к семейному захоронению, и дивился происшествию. Никакие высшие силы его под бок не толкали, это сочинилось для фасону. Бродил по кладбищу в ожидании работяг, ушедших за цементом: они ладили фундамент под плиту коричневого мрамора с богатейшим декором, заказанную гранитчикам. Подлевский намеревался соорудить повыше, размашистее, но директор кладбища, не скрывая разочарования, — выгодный клиент! — наложил запрет на излишества: кляуз не оберешься. Вышло околомодье, но все равно «рашен майнд» — русский дух. Зато изготовят надгробие вне очереди.

На чужой погребальный обряд его навел случай. Но Аркадия поразило совпадение: Соколов, которого отец победно разгромил на поприще добывания земных благ и с которым до конца жизни заочно мерялся по части каких-то нематериальных «дисциплин», сравнялись кладбищем. Подумал удовлетворенно: «Уж по надгробию-то мы верх возьмем!»

А еще Подлевскому приглянулась смазливая бабенка на соколовских похоронах. Опаньки — и мысли перескочили на мирское: надо разузнать, кто такова, а обхаживать, шатать женщин мы умеем. Нажал мобильник, который всегда в руке, вызвал шофера:

— Иван, сейчас выйдет молодуха в фиолетовой шали. Ее надо до дому проводить. Понял?

Не успел дойти до родительской могилы, вякнул ответный звонок:

— Аркадий Михалыч, докладаю. Их двое. В ритуал не сели, идут на рейсовый.

— Та-ак... Значит, вот что, садись с ними в автобус — и чтоб сегодня же доложил адресок. Ключи оставь под сиденьем.

Дав указания кладбищенским работягам, Подлевский поехал в офис, где его застал новый звонок от шофера:

— Аркадий Михалыч, домик-то — избушка с консьержкой! Едва проскочил, а в лифте последний этаж нажал. Они на седьмом вышли. Там три квартиры, номера записал.

— Годится. Наведем справки.

Он всегда ковал железо горячим.
 

2

Телохранитель Вова зорко прощупывал глазами дорогу и ждал, когда Власыч, переварив текущие ньюс, переговорив по мобильнику, приступит к отвлеченным рассуждениям. Была пятница, они гнали в «Черепаху», а в таких случаях подопечного тянет философствовать. Дабы не отвлекать телохранителя от прямых обязанностей, Власыч — он за стеклянной ширмой — велел оборудовать «мерс» внутренней связью.

В прошлом телохранитель Вова был «прикрепленным», как называли охрану высших партийных чинов. Успел застать славные времена — на излете, — когда личка жила без особых хлопот, заботясь лишь формальным сопровождением. Зато летала на самолетах с отменным бортпайком, а поздними вечерами где-нибудь в Ливадии или под Гаграми «деды» со стажем, слегка поддав, позволяли себе наперегонки гонять по горному серпантину в служебных тачках. Заводить друзей вне секретной среды запрещалось, мужики годами варились в тесном кругу, через пустой риск расходуя молодецкую удаль.

— Грамотеет в шинелях с наганами племя пушкиноведов, — раздалось в ухе. — Чьи строки?

— Пушкин, — с ходу ответил телохранитель Вова.

— Это про твоих бывших. Мандельштам... А вот скажи: допустим, нужна черепица на дачу. Есть финская и наша, дешевле. Какую возьмешь?

— Если на рупь дешевле, зачем мне наша?

— А вполовину?

— Вполовину — мусор, деньги на ветер.

— Грамотеешь, грамотеешь... — раздумывая о чем-то, пробурчал Власыч. — А если по чесноку? Чтоб ценой и качеством?

Телохранитель Вова быстро вошел в житейскую тему, природная смекалка подсказала:

— Тираж нужен. Ежели весь поселок уговорю нашу взять, цену можно срезать. Но вполовину не отдадут.

— Понял, понял, — весело отозвался Власыч и отключил связь.

Водитель Серега с густой татуировкой на запястьях скосил глаза на телохранителя: о чем это они?

Донцов был доволен. Телохранитель Вова, как обычно, вывел его на любопытные выводы. Телохранитель Вова... Мужику под шестьдесят, но даже юнцу Сереге велит называть себя Вовой, говорит, удачная была кликуха, а он суеверный, в его деле без фарта никак. Много повидал, этот Вова, много разговоров слышал, и легли они на природную закваску. В минуты дорожного безделья Донцов любил подкинуть телохранителю дурацкий вопросик, знал: Вова с его здравой, практичной выправкой скажет что-то дельное.

Виктора не интересовала черепица. Отказавшись перебрасывать прибыль за рубеж, — ну, кое-что он в Европе припрятал на черный день! — Донцов, глядя вперед, вложился в станкостроительный заводик. Дело новое, конкуренции нет, а завтра, глядишь, можно вылезти в лидеры перспективной отрасли.

Но рынок — под импортом. А донцовские станки, хотя простые — пока! — по цене вровень с германскими. Кто их возьмет? Виктор и без телохранителя знал, что для удешевления нужна крупная серия. Но практичный ум Вовы подсказал, как действовать. Договориться с путейцами о поставке нескольких станков, а может, скинуть цену, если они переоснастят сразу всю дорогу.

Отключив связь с телохранителем Вовой, набрал Кривцова, условился о встрече.

— Есть разговор!

С магистрали машина свернула на боковую улицу, затем в квартальный проезд и встала у двухэтажного дома со скромной неоновой вывеской над едва приметной, облупившейся железной дверью: «Черепаха». Когда Донцов прикатил сюда впервые — кстати, с Кривцовым, который поручился за него, — телохранитель Вова наметанным глазом определил:

— Бывший детсад, доконно. А вот и детплощадка, ноне — парковка. Уютное местечко для высшей лиги слуг и печальников народа.

Ресторан «Черепаха» внешне выглядел непрезентабельно, даже удручающе. Но за пыльной дверью во всем блеске открывалось скромное обаяние новой русской буржуазии. Владелец заведения Жора Бублик — по слухам, в прошлом браток, присвоивший общак, и вовсе не Жора и не Бублик, а лицо азиатского происхождения — притащил из Италии девяностых тогдашнюю моду на контрасты: фешенебельные клубные рестораны, где собиралась деловая, а отчасти и политическая знать, не били в глаза пышной рекламой, поражая изысканностью интерьеров. Но «Черепаха», понятно, переплюнула итальянских предков по роскоши. Зеркала в широких золоченых рамах, резной дубовый декор по стенам, потолки в пасторальных росписях, причудливые полотна в стиле модерн, по углам роскошные трехламповые жирандоли в старинном стиле. При первом взгляде на это изящество Донцову померещилось сравнение со светским храмом. Но когда поднялся на второй этаж, предназначенный для людных застолий, образ храма уступил подобию расписных кремлевских палат.

Доступна «Черепаха» была лишь обладателям клубных карточек, обретение которых дозволялось по рекомендации завсегдатая ресторана. И хотя снаружи не было охраны, в предбаннике дежурили два «дверных доводчика» — два крепких молодца с припухшими ниже глаз скулами — верная боксерская метка, — не допускавших в заведение посторонних. Сюда наезжали великосветские хайлайфисты, солидные клиенты — не кутить и не в поисках интимных приключений, а в своем кругу «сверить часы» в оценке текущих событий или поразмышлять с заглядом в завтра. Впрочем, еще при первом визите Донцов обратил внимание, что на открытой гардеробной висело изрядное число пальто и шляп в стиле унисекс, годных и для мужчин, и для женщин.

Кухня здесь была отменная, о чем напоминало витиеватое меню. Осетрину подавали звеньями, во всю толщину рыбы. А после ответных российских санкций появился синий вкладыш с дерзким уведомлением: «У нас вы никогда не пожалуетесь на отсутствие рокфора или хамона».

Для Донцова резервировали столик, но, едва он переступил порог, справа раздались возгласы:

— О-о! Донцов!

— Власыч, причаливай к нам!

За круглым столом на пятерых сидели четверо филигранных — по классификации Жоры Бублика — клиентов, среди них, кстати, два Виктора, и Донцов в очередной раз поприятствовал, что в дружеском кругу за ним утвердилось «Власыч» — не в качестве возрастной заслуги, а для удобства общения: и звучит, и сразу ясно, о ком речь.

На горячую закуску заказав говяжью мексиканскую кесадилью — пальцеоблизательно! — вслушался в застольный разговор.

— Он, конечно, отмотивировал их по полной. И министра, и губера, — веско говорил Виктор Жмур, худой, кадыкастый, в строгом чиновном прикиде, с безвкусным желтым галстуком. Жмур начинал скромным помощником адвоката, но судьба, по его словам, сделала то ли мертвую петлю, то ли сальто-мортале, и он, едва не сгинув, почти утонув, вынырнул на стремнине бизнеса. Теперь Жмур — член совета директоров крупной компании и, поговаривали, удачно «обставился» пакетами акций, а кроме того, вошел в клан офшорной аристократии, успешно вывозил за рубеж честно уворованные деньги. — Засуетились, как тараканы после дуста. Он им дал месяц, а их сиятельства за сутки полигон закрыли.

Донцов сообразил: судачат о балашихинской свалке. После прямой линии с президентом она стала символом нынешних порядков. Свалка мусора! Сколько вокруг нее свистопляски! И впрямь тянет на символ.

— Как бы т-такая торопливость боком не вылезла. Куда т-теперь московский хлам везти? Ну, назначили другие полигоны. Но это н-новые покатушки, иной километраж. А времязатраты? Цены выше. У-у-у! Н-неразбериха — с ум-ма сойти. Нелегальные свалки пойдут, начнут сбрасывать мусор в кустах, все Подмосковье изгадят. Для ГАИ новый грев, откроют охоту на нелегалов. Как п-писал классик, од-дин коверкает, другой расковеркивает. — Валерий Шлёнский, совладелец крупной айтишной фирмы, говорил неторопливо, с легкой запинкой.

— О чем вы, люби-друзи? Все образуется. Нормальный российский формат. Капля, попадая в море, становится морем. Типичный сюжет эпохи. Российские обыкновения. — Жмур обожал изъясняться формулами.

— Не скажи. Очередное бубнилово, и только. Пустое: ставлю дюжину шампанского против бутылки колы. Одну проблему закроют, десяток новых наплодят. Кругом безладица. — Это другой Виктор — Шаринян, герметичный по части эмоций. Но сегодня, кажется, и его прорвало. — Кстати, восьмое аграрное правило утверждает, что избыток одного удобрения не может компенсировать нехватку другого. Оно применимо ко всему. А ты что, Власыч?

Донцов сидел с полным ртом, и тот, который напротив, Гаврилкин из Минразвития, пришел на помощь:

— Дайте ему прожевать, это не бычки в томате. С голодухи не догоняет, об что речь.

— И не м-манты с джусаем, — подыграл Шлёнский. — Да, кстати на кстати. Переносить технические законы на жизнь не комильфо. Бердяев, например, писал, что штопанием дыр капитализма м-можно создать новую общественную ткань. Прав он или нет, не суть важно, однако м-мысль заслуживает уважения.

Донцов поднял ладонь в знак готовности к ответу, сделал глоток минералки и после короткой паузы, завладев вниманием, внятно, расставляя слова, сказал:

— Меня напрягает, что мусорной свалкой занимается лично президент. Дурдом! В одиночку-то всем сопли не утрешь.

— Вынужден заниматься... — многомысленно поправил Жмур.

— А это что в лоб, что по лбу. От перестановки слагаемых сумма не меняется.

— Слагаемые — это царь и бояре, — расшифровал Шаринян.

Донцов сперва кивнул, но сразу добавил:

— Ну-у, не совсем. Бояре, они жалованные, наследная знать. По мне, так важен факт: не проблемы экологии, а мусорная свалка в Балашихе! Антресоли демократии...

И осекся.

В зал вошла женщина, поразившая Донцова на похоронах Соколова-Ряжского. Одета просто, но по цветовой гамме изысканно. Нежно-голубая с белым отливом шифоновая блуза навыпуск, синяя юбка-карандаш и, как вишенка на торте, свободно повязанный розово-красный шейный платок и скромные тоже розоватые туфли «Мери Джейн» с ремешком на подъеме. Рядом шел мужчина. Именно рядом — он смотрелся живым аксессуаром. Лицо его показалось Виктору знакомым, но где он встречал этого лощеного, подтянутого господина в серой с отливом тройке и ботинках со стразами, Донцов вспомнить не мог.

— Т-ты чего запнулся? — удивился Шлёнский. — Об антресолях демократии это в самый раз.

— Погоди, забыл сделать важный звонок. — Донцов поднялся из-за стола, на ходу доставая смартфон, вышел в предбанник.

Решение созрело мгновенно. По сотовой связи вызвал телохранителя Вову, продиктовал:

— Запомни фамилию. Бо-го-духова. Фамилия редкая, в Москве Богодуховых немного. Мне нужны адреса и телефоны всех женщин этой фамилии в возрасте до тридцати. Подключи связи. Имени не знаю. Когда справишься?

— Если повезет, сегодня.

— Что значит «повезет»?

— Если старый приятель с пятницы на субботу дежурит.

— Ну, действуй.

Отключив мобильник, Донцов с матерным уклоном в свой адрес подумал: «прошляпил! чего, дурень, раньше не беспокоился? сколько раз мелькало: “Найти, найти ее, разыскать!”. А где я этого хмыря видел?»

Вернувшись за стол, где продолжали обсуждать политическую пыль, поднятую мусорной свалкой, Донцов уже не принимал участия в разговоре.

— Н-неприятности? — участливо спросил Шлёнский.

— Нестыковочка нарисовалась. Как говорится, судороги жизни, — отмахнулся Виктор и, словно бы соскакивая с неприятной темы, равнодушно поинтересовался: — Кстати, не знаешь во-он того, костюмчик с отливом? У окна, с женщиной...

Шлёнский пожал плечами, но Гаврилкин ответил:

— Подлевский Аркадий, с Госимуществом связан. Акциденциями живет, случайными доходами, фрилансер, искатель профита. Виртуоз сиюминутности. У него кликуха Игрок, хотя впрямую финансами не занимается. По природе игрок, любит рисковые ставки. Но везет человеку — всегда с избытком кэша! Альпари — вровень, честно, ухо-на-ухо не любит. Зато, бел-свет, в ступе дно прошибет. Мы с ним на крупной земельной сделке пересеклись.

— Ты же не купец, — удивился кадыкастый Жмур.

— Я курировал от ведомства, а он выставил мелкую фирму — без году неделя, капитал мизерный. Она и выиграла, паровоз ему навстречу. В общем, элитное жульё, по типу прежних залоговых аукционов, когда подставные карлики главный куш хапали. Этого Подлевского еще зовут «мистер иногда».

— Не понял, — отозвался Шаринян.

— Ты с Кавказа, а по части моды недоучка. Пиджаки как носят? На верхнюю пуговицу застегивают иногда, на среднюю — всегда, на нижнюю — никогда. А он любит на верхнюю. Теперь понял?

Донцов, краем глаза наблюдавший за Подлевским, увидел, как тот подтянул узел галстука, и вспомнил: кладбище! Тот хмырь в дорогих ботинках, который спросил, кого хоронят. Часто галстук поправлял, словно удавкой себя затягивал. Он, он, земля ему стекловатой. Настроение испортилось вконец. Выходит, на похоронах они оба обратили внимание на эту женщину — да, да, редкой, вдохновенной красоты! — но этот игрок сразу подсуетился, а ростопша Донцов предавался пустым мечтаниям, откладывая на завтра то, что требовалось делать немедля. Теперь тихо кури в сторонке. Эх, яблочко да на тарелочке... Получил прямой в челюсть.

Вечер был испорчен вдрызг. Вдобавок не повезло с приятелем телохранителя Вовы, он не дежурил, и поиски Богодуховой подвисли до понедельника. Хотя какое это имеет значение? Ведро выплеснул, а над стаканом трясешься.
 

3

На голую Клементину они набрели случайно. Рано освободившись в последний день демографической конференции, Вера Богодухова с новыми подругами — толстушкой Лилей из Питера, очкастой Светой из Саратова — отправилась в старую часть Женевы и в лабиринте улочек, в скверике близ костела, увидели прелестную обнаженную девушку — полную жизни, не тронутую модой модельной истощенности. Рядом — матовой кофейной полировки фортепьяно с выдвижной банкеткой, а чуть в стороне — деревянные столы с лавками, где хлопотал официант.

Несмотря на скудные бюджеты, они не могли отказать себе в удовольствии выпить эспрессо в компании со знаменитой бронзовой Клементиной. И, наслаждаясь спокойным комфортом безмятежной Швейцарии, делились впечатлениями об этих трех — всего трех! — днях.

Командировка в Женеву «засветила» Вере год назад; она готовила пятиминутный доклад о влиянии демографических «ям» на состав населения. Хлопот было много. Реферат, полный текст, перевод на английский — слава богу, сама «языкастая». Затем эпопея утверждения у завсектором Улитина — фамилия под сонливый характер. И все это, не исключено, впустую из-за нехватки у института средств на командировку. Но судьба улыбнулась, и Вера впервые очутилась на заманчивом западе. В благословенной Женеве, на берегу знаменитого озера с гигантским фонтаном, в европейской штаб-квартире ООН — в сводчатом зале, где с потолка свисают разноцветные бетонные «сталактиты», в ухоженном дипломатическом предместье Женевы, где среди зелени истошно и смешно вопят павлины.

Все было в диковинку.

— Девки, а ну-ка, сверим впечатления, — верещала саратовская Света. — Меня потрясли чистота и порядок.

Питерская Лиля кивнула:

— Это само собой. А в восторге я от озера. Миллион раз видела по телику фонтан, но «живьем» — это нечто! Восьмое чудо света. Или какое там по классическому счету? Седьмое?

— Вера, а ты?

— Мысли разбегаются. Пожалуй, девочки, все-таки Стул. — Она произнесла это слово так, что оно звучало с заглавной буквы.

— Стул, да! Это бесподобно, фантастика! — восхитилась восторженная Лиля. — Грандиозный образ. Все бури и сквозняки века.

— Мощный, так и стоит перед глазами, — поддержала Света.

Увидев этот женевский Стул на площади у зданий ООН, Вера сперва ничего не поняла. Гигантский, трехэтажного роста, деревянный стул с прямой спинкой, у которого одна из ножек неряшливо сломана на высоте пяти метров, — это было жуткое, но и притягательное зрелище. Стул-инвалид, под которым мог свободно проехать трейлер. Сюр... И лишь прочитав надпись у бетонного подножия, поняла: это памятник жертвам противопехотных мин, символ искалеченных судеб.

Сверив впечатления, они намеревались двинуться дальше, но увидели, что мужчина лет сорока, в джинсах и ковбойке, сидевший за соседним столиком, поднялся, подошел к фортепьяно, открыл крышку, удобнее подвинул банкетку, чтобы музицировать.

— Вот они, свободные нравы в их истинном воплощении, — комментировала Лиля. — У меня была мысль сыграть Шопена, но думаю, неудобно. Да и можно ли? Вдруг пианино лишь для антуража? А он ни на кого не обращает внимания, ему сумления до лампочки.

Случайный пианист ударил по клавишам, и у девиц физиономии вытянулись до глубокого декольте. Он играл «Подмосковные вечера».

Зачарованные, они с упоением слушали русские позывные, неофициальный российский гимн. И где? В средневековом центре старой Женевы! Здесь он звучал поистине волшебно. И когда смолкли аккорды, эмоциональная Лиля обратилась к мужчине на инглиш:

— Ду ю лайк Раша?

Он громко рассмеялся:

— Господи! Да я неделю как из Москвы. Слышу, вы лопочете по-русски, дай, думаю, развеселю девчат.

Дальше все было как в сказке. Незнакомец, закрыв крышку пианино, подсел за их стол, невзирая на смущенные протесты, заказал всем капучино и яблочный штрудель — с присказкой: «По-русски, без закуски!» — и девушкам оставалось лишь, раскрыв рты, слушать увлекательные байки этого прикольного парня, который пел и обедню, и оперу о здешних красотах, нравах и порядках.

Поездка в Швейцарию нарисовалась у Подлевского неожиданно — как часто бывает, когда буксует подготовка солидной сделки на заключительном этапе. Лозаннские партнеры притормозили из-за разногласий, и его наняли разъяснить возникшие недоумения в режиме отказа от претензий.

Он вообще любил ввязываться в экспромты, каждый раз, словно мантру — а и верно, из суеверия! — повторяя знаменитую заповедь, идущую от Наполеона, а возможно, от Гарибальди: «Нет великого человека без везения!» Повезло и на сей раз, даже вдвойне.

Практичный, въедливый, он к тому времени не только выяснил личность смазливой девицы, которую приглядел на кладбище, — Вера Сергеевна Богодухова, — не только разузнал, где она работает, но и обзавелся в ее институте своим человечком. Как сказали бы в органах, осведомителем, а для него, Подлевского, просто живым «жучком» на небольшом поощрении.

Этот прием у него был отработан давно, хотя сам он такими мелочами не занимался, подобрав помощника из бывших чекистов, умевшего «фрахтовать» нужных людей. Речь шла о передаче лишь персональных данных, не служебных, а в наши времена полно людей, готовых за гроши охотно служить такими «жучками».

Короче говоря, на Богодухову у него набралось небольшое досье, и настало время «спецоперации» по знакомству. Не подойдешь же в хамку на улице, а предложить подвезти в машине, — наверняка откажется, сразу видно, «я не такая, я жду трамвая», не профура в шортах.

И вдруг удача: она едет на конференцию в Женеву! В мозгу Подлевского заработал мощный компьютер, выдавая варианты знакомства при новых обстоятельствах. Он обожал такие ситуации — с простором для воображения. Еще не решив, как поступить, твердо знал, что игра сделана. Он возьмет свое — красиво, элегантно.

Все более погрязая в уверенности, окончательный план Подлевский с наслаждением додумывал в самолете.

Во-первых, надо оформить пропуск в ооновский комплекс. Во-вторых, в последний день этой вшивенькой «ференции» из Лозанны подскочить в Женеву. Утречком, чтобы без спешки разыскать зал, где заседают демографы. Остальное дело техники: дежурить у зала, а потом — по ситуации. Да! Ехать в Женеву поездом — всего-то час с небольшим, — это дает свободу маневра. Она-то — без авто. А если их повезут куда-то автобусом, можно взять такси.

На этом сценарий обрывался, уступая место импровизации «по обстоятельствам». Эту пиковую, клиповую фазу «спецопераций», когда падают в цене, становятся условными нормы и правила отношений с людьми, Подлевский любил особенно — в разных сферах жизни. Вот где истинные возможности для интеллекта, творческих фантазий! Вот где эффективно и эффектно срабатывает интуиция, нешаблон, где можно восьмерку ставить вверх ногами. Вот где важна скорость решений, отличающая его. Креатифф! Вот она, настоящая игра! Он предусмотрительно скрестил пальцы и пробурчал под нос на инглиш: «Кросс май фингер!» &mda