О зиме

* * *
Озимые снега идут над миром,
И мы идем, одетые в снега.
Я снова сотворю себе кумира
Из моего заклятого врага.

Как учит недочитанная книга,
Подставлю свою щеку и ладонь.
Смиренье, неизбежное, как иго,
Берет любого Каина в полон.

Прощенные становятся сильнее.
Прощающие канут в тишине.
И неприметно горько заалеет
Раздавленная клюковка в вине.

И к сердцу, как к забытому зимовью,
Протянется тропинка на снегу.
И враг мой, заклинаемый любовью,
Устанет ждать меня на берегу.


* * *
Падает снег на город,
На бесконечность крыш.
Кто мне поднимет ворот,
Спросит: «Не мерзнешь, малыш?»

Кто мне протянет руку
И уведет в метель,
Там, где по переулкам
Стелет зима постель.

И полетят столетья,
Снежные города...
Кто со мной не заметит,
Как пронеслись года?

Все заметет однажды,
Канет наш долгий век.
Белый, как лист бумажный,
Падает, падает снег...


* * *
Испив земную печаль, от мук
укрыться былью.
В тоске, ломающей жесты рук,
оплакать крылья.

Оплакать сонмы тончайших слов
и тайны знаков.
Все, что казалось сладчайшим сном,
скорей оплакать.

Сев у камина, лицом к огню,
ссутулив плечи,
молясь горящему алтарю —
оплакать Вечность.


* * *

В.К.

В старых кассетах, заставленных до потолка,
В множестве чашек с холодным зеленым чаем,
В том ощущении, когда твоя рука,
Чуть на меня опираясь, настенное бра выключает,
В странной настольной шаманско-бурятской фигурке,
В горечи от папирос на твоих губах,
В кофе, сваренном в сплющенной старой турке, —
Счастье было в самых простых вещах...


* * *
Совсем зима. Декабрьская усталость
На плечи давит синим теремам.
Совсем зима. Снежинчатая малость
Засыплет душу с зябью пополам.

Совсем зима... растерянно и немо
Стоят обледенелы тополя.
Совсем зима... В распахнутое небо,
Смежая веки, щурится Земля...

Совсем зима. В заиненных проулках
Вчерашний день с протянутой рукой...
Я вылеплю Снегура и Снегурку
И расскажу, как жили мы с тобой.


Незабудки

Саше Гольдману

Я корябаю будку.
Кусочек краски на память.
Рисую на ней незабудки
мысленно...
Наяву нельзя ведь.
Я закутываюсь в пальто,
вспоминаю прошлое лето
и, как тогда, возле будки в метро,
вспоминаю, что есть ты где-то,
где-то там...
В непрозрачном вагоне,
зажатая
чужими душами,
я сжимаю кусочек краски в ладони
и слушаю, слушаю, слушаю,

как сердце мое играет на скрипке,
а все вокруг слышат, но не
признаются...
Возле будки моя и твоя
прорастают улыбки
незабудками...
                       И пусть они там остаются.


* * *
Февральские вьюги засыпят задумчивый город.
Все станет неважным, как будто и не было вовсе.
В углу засыпает звереныш — любовный мой голод.
Он спит, обессилев, свернулся и крошки не просит...

Из старой корзины достану я нежность и ласку,
У солнца февральского выпрошу солнечных нитей,
Свяжу я тебе, мой звереныш, чудесную сказку
О море безбрежных, прекрасных и дивных событий.

О таинстве ночи и сладости прикосновений,
Об океане безумных украдких желаний,
О скоротечности самых прекрасных мгновений,
Об ускользающей горечи воспоминаний...

И пусть убаюкают город февральские вьюги
И в каждой снежинке застынет случайное слово.
Мой дикий звереныш ко мне заберется на руки
И снова поверит. И снова доверится. Снова...


* * *
Обыденность — слово холодное.
Закрытые двери молчат.
И снова котята голодные
Всю ночь на площадке кричат.
Я вынесу им молока
На блюдечке с синей каемкой.
Пока не грубеет рука,
Поглажу чужого ребенка.
И, вытряхнув письма твои,
Коробку поставлю у двери.
Согреется в ней херувим
В обличье кошачьего зверя.
Мурлыкая, счастье ничьё
На чудо надеется робко...
И сердце тоскует мое.
И письма лежат у коробки.


Старая сказка

А знаешь, ты похож на Щелкунчика.
Все воюешь с неведомыми тебе врагами.
И что из всего этого после получится?
А город наш засыпает снегами.
А город наш засыпает снегами,
Снегами, похожими на яблоневый цвет.
Щелкунчик, какими бредешь ты путями
И какой все ищешь и не находишь ответ?
А я снова сажусь в самолет до Мюнхена.
И меня встречает безнадежно влюбленный друг.
И мы идем по городу, ищем Щелкунчика,
В Рождество их в Мюнхене так много вокруг.
Имбирным печеньем нежно пропахнут варежки,
Пряный глинтвейн оскоминой на губах.
Ганзель и Греттель, такие прекрасно-маленькие,
В пряничный домик идут на свой риск и страх.
И мы бредем по рождественской ярмарке,
И покупаем яблоки, ало затянутые в карамель,
И немецкий штолен с коньячными ягодами,
И садимся на старую-старую карусель.
А к ночи я обниму друга как друга лучшего
И поглажу его по щеке и скажу:
«Ты никогда не будешь моим Щелкунчиком,
Никогда». И в глаза его погляжу.
А ты, Щелкунчик, сразишься со всеми злодеями
И победишь своего мышиного короля.
А я, как Мари, буду верить, любить и надеяться,
Что все ожидания были, конечно, не зря.
А потом, однажды, ты так обо мне соскучишься,
Что навсегда принесешь мне твердый орех Кракатук...
Рождество. Карусель. И повсюду мелькают Щелкунчики,
Не выпуская шпагу из маленьких рук.


* * *
Укрой меня саваном. Саваном белой метели.
Последние крошки стряхни на мой тонкий наряд.
А завтра наутро сюда прилетят свиристели.
Найдут и, быть может, остаться со мной захотят.