Однажды в России

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1

Зеленоградский «Микрон» был в глубоком упадке, плашмя лежал, и Голубничего подмывало по дешевке войти в этот бизнес. У него был хороший нюх на завтрашние прибыли, но в технологическую суть дела он никогда не вдавался, «в цифру» его забросило случайно, с тем же успехом мог заняться торговлей или стеклотарой. Шуршание купюр для него звучало вдохновенной музыкой, а путеводной звездой и голубой мечтой был профит. В узком кругу профитных единомышленников он со своей непревзойденно хитрой улыбкой любил цитировать Рокфеллера: «Я могу объяснить происхождение всех своих капиталов. Кроме первого миллиона». Секрет своего первого миллиона Голубничий, понятно, не раскрывал, даже слухи на этот счет не ходили. Первоначальное накопление — всегда и всюду тайна за семью печатями.

По жизни мужчина стремительный — на женщин производил впечатление неизгладимое, — в бизнесе Голубничий осторожничает, мнителен до чрезвычайности. Оно и понятно: хороший нюх позволяет и обязывает лучше принюхиваться. Потому по старой памяти и не без хитрого умысла попросил пощупать, а заодно и прощупать этот «Микрон». Вдохновил: «Глядишь, мы с тобой на пару туда влезем». Как и на заре их предпринимательской «юности», предполагалось, что Голубничий порадеет капиталами, а Орлов в обеспечение скромного пая вложит в бизнес свои мозги.

Из Зеленограда Константин поехал в Москву, домой. Позиция четкая: завод интересный, возрождению подлежит — но не завтра, капитал придется на несколько лет заморозить, зато перспективы профита сомнений не вызывают. Однако свое участие в этом бизнесе исключал. Во-первых, неинтересно — профит, только и всего. Во-вторых, предвидел, что через сколько-то лет кибербезопасность, на которую он «сел», будет востребована особо. Пока грести трудновато, даже трудно, на верхах увлечены грандиозными айтишными возможностями, не понимают, что у цифрового монстра такие «закидоны», от которых со временем придется искать спасение. Один к одному — как атомные станции и атомная бомба, новая технологическая эпоха, она и так и сяк, и спиной и боком поворачивается. А его сегодняшние затруднения... Умно кто-то из великих сказал, что трудные пути предпочтительнее: на них нет конкуренции.

Вспомнилось далекое по времени — из другой эпохи — Кратово, старик Никанорыч, вернее, его ссылка на Сталина — не кусайте за пятки, берите за горло. Переводя эти мудрые слова на язык сегодняшних дел, Константин считал, что заниматься проблемами киберзащиты — это и есть брать за горло едва ли не главную угрозу завтрашнего дня. А этот Сергей Никанорович... Бывают странные сближения: они виделись всего-то два раза, но Костя явственно почувствовал не только их интерес друг к другу, но и взаимопонимание.

Когда по зову Вальдемара они с Региной вторично приехали в Кратово, Сергей Никанорович сидел в кресле под березой, а по обе стороны от него стояли допотопные табуретки со стопками книг. Объяснил:

— Библиотечка у меня хлипкая и старая, вот перебираю книжки, которые за жизнь накопились. Мне они уже не в помощь, соседям раздариваю. Вам бы я вот эту книжицу порекомендовал, — слегка улыбнулся, — Владимира Ильина. — И протянул книгу, судя по невзрачному серому переплету, давнего издания.

Костя поблагодарил, сунул подарок в сумку Регины — при ней всегда была сумка, говорила, что без хозяйственной сумки она словно голая, — а когда вернулись домой, поставил книгу на полку и забыл о ней. Вспомнил лишь через несколько лет, когда после смерти мамы продавал квартиру и паковал памятные вещи. Открыл — и не смог оторваться. С тех пор эта книга у него настольная, перелистывает, когда того настроение требует. Есть цитаты, которые наизусть помнит, очень уж они на душу легли. Особенно эта:

«В Южную Россию целыми массами переселялись и переселяются иностранные капиталы, инженеры и рабочие, а в современную эпоху горячки (1898) туда перевозятся из Америки целые заводы. Международный капитал не затруднился переселиться внутрь таможенной стены».

Грандиозно!

И тут же полыхнула в душе ненависть — да, настоящая ненависть! — к Гайдару, который по дурости или наущению извратил российскую экономику в тот самый момент, когда она могла виртуозно воспользоваться прежними, вековой давности рецептами. Памятная цитата — она из «Развития капитализма в России», а Владимир Ильин — псевдоним Ленина, в сибирской ссылке, в Шушенском, написавшего учебник экономической жизни. Гайдар работал в журнале «Коммунист» — шишкой там был, — наверняка эту книгу изучал, но на пороге рыночной эпохи нахватался у наглосаксов — так он называл англосаксов — чуждых, давно устаревших идей, а российский исторический опыт — побоку. Все-таки по дурости или по наущению? «Куи продест?» — кому выгоден гайдаровский рыночный шок? Или просчитался из-за идеологических шор, не позволявших вспоминать Ленина? Ну и не вспоминай, но делай, как России сподручнее. Так нет же... А ведь в 1898 году Россия занимала первое — первое! — место в мире по темпам экономического роста. Кстати, подзаголовок у ленинской книги знаменательный, — «Процесс образования внутреннего рынка для крупной промышленности». Внутреннего!

А что натворил Гайдар?

О, Костя хорошо помнил то сумасшедшее время. Ему было наплевать на политику, он почти не интересовался ни острыми конфликтами между космополитами и державниками, ни громкими передрягами во властной верхушке, по наивности считая их не более чем базарными перебранками. Но что касается экономики... Вот он, кронштадтский футшток, от него все идет. На собственной шкуре он ощущал, какая смертельная схватка шла между компрадорами, на которых сделал ставку Гайдар, и национальным бизнесом, между нефтегазовыми баронами и гибнущей заводской элитой. Одичалое было время.

Гайдаризация всей страны стала кошмарным сном. Сперва создали нехватку наличности, из-за чего пошли жуткие задержки зарплаты, спрос упал и заводы-фабрики затоварились. А Гайдар крупно сэкономил, при бешеной инфляции — цены на хлеб за три месяца вздулись в пять раз — тех, кто в срок не получил зарплату, попросту ограбили. Денежные переводы вдруг стали пересылать с черепашьей скоростью, тоже изъяв из оборота огромные деньги. И кто поручится, что их не крутили в банках? Орлов к тому времени уже был в бизнесе и понимал, к чему клонит Гайдар. Поставив промышленность на колени, он продавил закон о банкротстве, чтобы заводы пошли с рук по дешевке. То, что затевает Голубничий с «Микроном», — отрыжка тех времен. Но ретивый Гайдар не успокоился, да по мелочам не разменивался, гнобил экономику по-крупному, по принципу «Все следующее хуже предыдущего». Вдруг ввел 28-процентный НДС на весь цикл производства. Диверсия! Что тут началось! Скажем, фермер сдал бычка на мясо — плати 28 процентов. Разделочный цех шлет мясо на колбасу — ага, снова 28 процентов с полной стоимости, включая труд фермера! Колбаса идет в торговлю — фермер, с тебя сдерут налог в третий раз, всухую выдоят! Да еще и в четвертый — когда в магазине продадут. С ума сойти! Вот откуда бешеные цены. А Ельцин, не выходя из пьяного угара, не понимая, что Гайдар глумится над экономикой, намеренно ее гробит, громогласно снимает с работы директора Брянского мясокомбината за дорогую колбасу. Жуть! А Гайдар-то сразу двух зайцев кладет: вздувает цены, чтобы совсем зажать спрос и создать видимость полных прилавков. Но если президент не сечёт, что Гайдар вытворяет, откуда же народу сообразить?

На Ленинградском шоссе была пробка, и водитель посетовал, что ездить по Москве становится все труднее. Но Костя даже обрадовался случайной задержке, воспоминания одолели, в душе клокотали прежние обиды. С негодованием подумал, пожалуй, о самом отвратительном трюке Гайдара, стоявшего спиной к российским интересам. После рыночных валютных метаморфоз ввели инвестиционный курс доллара — разный по отраслям. В медицине, помнил Орлов, курс был 5,4 рубля, и если заводу дали 10 миллионов долларов на закупку импортных станков, завод заплатит 54 миллиона рублевого покрытия. И вдруг Гайдар вводит единый курс — 80 рублей! Значит, завод должен внести 800 миллионов! Батюшки святы, да где же взять миллиард! Всё, полный финиш, с обновлением оборудования покончено, никаких модернизаций! Галдеж поднялся немыслимый. А толку-то что? Чья власть, того и вера. В ту пору, помнится, кто-то в Нижнем Новгороде задумал по примеру Антверпена обустроить «улицу красных фонарей» — так это пожалуйста! Черкизоны всякие, трактиры-рекетиры — тоже с руки. А в производство вложиться, — ни-ни. В итоге экономика — в руинах. Вот такие они были, гайдаровские времена. Новый финансовый сленг. Эпоха позора!

Костя непроизвольно чертыхнулся вслух, он и сам пострадал от гайдаровщины: не мог купить импортную аппаратуру, сверху словно нарочно тормозили развитие технического авангарда — ай-ти. Для дела в пользу России — полный цугундер! Боже, через какие препоны пришлось продираться в то время! Зато на своей шкуре познал цели Гайдара, понабиравшего советников «из чужа», вроде Джеффри Сакса: расчистить путь иноземному бизнесу, а таких, как Орлов, самодумов, отступников от истинной, то бишь прозападной, веры, все-таки выдавить в компрадоры. Нет, никогда и никто не убедит его в том, что Гайдар хотел блага России. На-о-бо-рот! Тот еще патриотище, пахучий! Наперсточник, да вдобавок с фигой в наперстке. А тут еще Чубайс со своей священной войной против коммунизма, на которой ни денег, ни жертв не считают. Сам-то он чем пожертвовал?

Снова вспомнил «Развитие капитализма в России». А тот старик, Сергей Никанорович, он знал, какую книгу мне подарить, почувствовали мы с ним друг друга. Наверняка ушел уже, ему сейчас было бы больше ста, так долго не живут. Любопытный дед, Анюта называла его дедуля... Стоп! На Анюте кратовские воспоминания всегда обрывались, запретная зона.

2

Жизнь постепенно вкатывалась в московскую колею, Валька-младший быстро освоился в новой жизни, благо прекрасно владел русским. И Анюта все чаще задумывалась о дочери, о которой ни слуху ни духу. Видимо, Вадим решил полностью запретить Ванессе общение с мамой, Ванесса — американка, и отец наверняка готовит ее к жизни в Америке.

Но однажды на мобильник Анюты поступил звонок с незнакомого номера. Густым мужским голосом кто-то сказал:

— Анна Александровна? Я уполномочен известить вас о том, что ваш муж погиб при трагических обстоятельствах.

От неожиданности она сначала не врубилась. Но быстро пришла в себя и деловито спросила:

— Я могу завтра же вылететь в Марбелью, чтобы забрать дочь?

— Нет, вас в Марбелье не ждут. Вашу дочь привезут вам через несколько дней.

Разумеется, Анюте было над чем поразмыслить. Как бы то ни было, она прожила с Вадимом десять лет, и не любопытствовать о том, что с ним случилось, не могла. Однако мысли о нем ютились где-то на периферии сознания, ибо ее охватила сумасшедшая радость: она увидит дочь, и дочь теперь навсегда останется с ней. Надо срочно, но спокойно обдумать новую жизненную ситуацию. Мать-одиночка с двумя детьми. Вдобавок разнополыми и в подростковом возрасте. Где жить? Где они будут спать? В какую школу пристраивать Ванессу? Наконец, неизбежно возрастут семейные расходы. Анюта почти физически ощущала, что на нее наваливается новый и очень нелегкий груз материнских забот, но, как ни странно, это не только не печалило ее, а, наоборот, радовало.

И она понимала почему. Теперь жизнь по необходимости будет сполна посвящена детям, и заботами о них заполнится та пустующая часть ее душевного пространства, в котором царят сумятица, смутные беспокойства, недосказанности самой себе, обиды на саму себя, сомнения в завтрашнем дне и, наконец, главный вопрос: каким он будет, этот завтрашний день? Не в смысле жизни-выживания, а на духовном поприще, по духовному счету, самому для нее важному. Да, теперь многое упрощалось. Дети! Одного Вальки было мало, чтобы поглотить всю ее душевную энергию. А Валька и Ванесса — это уже смысл жизни!

А где-то в самом конце этих долгих переживаний маячил интерес к тому, что произошло с Вадимом. Она догадывалась, что истину ей узнать не дано, и по принципу исключения перебирала варианты его трагической — так было сказано! — а значит, и внезапной смерти. Сердечный удар, инфаркт-инсульт? Нет, Вадим был здоров как бык, да и возраст еще не тот, когда одолевают внезапные убийственные хвори. Автокатастрофа? Ей наверняка об этом сказали бы — это самая «безобидная», самая безвопросная причина. Пьянство или наркотики? Да, баловался и тем и другим, но именно баловался, не злоупотреблял, похмельной тоски она за ним не замечала. Что еще?.. Вспомнился малиновый пиджак, случайно обнаруженный в костюмной комнате, и мысли приняли новое направление. Конечно, «бандитский Петербург» тех малиновых времен вроде бы канул в прошлое, но спроста ли Вадим в последнее время так нервничал, даже стервенел? Иногда так ярился, что зашибись! Да и вообще, он начал жить какой-то другой жизнью, она это чувствовала. И дело было вовсе не в квартире для любовницы. В общем, сам собой напрашивался вариант насильственной смерти. Вдобавок это странное «Вас в Марбелье не ждут».

И довольно скоро она получила подтверждение именно этого варианта. Неожиданностью стало то, что трагедия Вадима косвенно затронула лично ее.

После предварительного телефонного уведомления Ванессу привел в квартиру на Песчаной какой-то мужчина невзрачной наружности, и это означало, что люди, оповестившие Анюту о смерти мужа, знали о ней все, ведь прописана она была все еще у Вадима, на Донской. Дедушка и бабушка чуть с ума не сошли от счастья, и Александр Сергеевич с первого дня перекрестил Ванессу в Ваню. Русское мужское имя для девочки — это же высший класс! Оно прижилось с ходу.

Начались хлопоты по внедрению Вани в новую для нее московскую жизнь, которые включали не только устройство в школу, но и такие необходимые, однако весьма затратные заботы, как подбор одежды. Девочка должна быть нарядной! Откровенно говоря, Анюта давно хотела навестить Марбелью, чтобы увидеться с Ванессой, а заодно прихватить кое-что из своего гардероба. В Россию-то ее выдворили налегке, с небольшой дорожной сумкой. Но прежние московские платья уже не годились, с возрастом она стала не то чтобы полнее, а как бы пышнее, вошла в тело, что сделало ее еще привлекательнее. А проблему дамских туалетов с финансовой точки зрения было решить непросто, одеваться приходилось слишком уж скромно, и Анюту это угнетало. Вдобавок в Москве требовалась и зимняя одежда, о чем в Испании задумываться незачем. И поездка в Марбелью могла частично решить щекотливый вопрос, во всяком случае «летний». Однако там ее, оказывается, не ждали, даже после смерти мужа. А дочь и вовсе привезли в одном платьице, сменой белья не снабдили, что подсказывало: сборами занимались мужчины и наскоро.

Но так или иначе, а с прибытием Вани жизнь пришлось налаживать заново, что было очень непросто, зато радостно. К тому времени Анюта и Валька-старший уже свели Валентина Вальдемаровича с Иваном Вальдемаровичем — не только к обоюдному восторгу братьев, но и к счастливому изумлению дедушки с бабушкой. И Александр Сергеевич, вошедший в роль старшого, потребовал по-взрослому отметить «явление народу» своей обожаемой внучки традиционным семейным застольем в Кратове.

Теперь по праву преемственности папа сидел во главе стола и первый бокал с кока-колой поднял за дедулю — памятуй! Внуки должны с ранних лет гордиться своими предками. Потом выпили за Ваню, которая, как сказали в Управлении внутренних дел, сменила страну пребывания и еще не очухалась от обилия новшеств. Потом — за Ивана, недавно влившегося в семью Крыльцовых. Валька-старший, который впервые привез сына в Кратово, вдобавок на машине с багажником, полным угощений, чуть ли не со слезой говорил о том, как он счастлив вновь оказаться за этим замечательным столом, где пятнадцать лет назад они отмечали новогодний праздник. Пятнадцать лет! Это много или — всего лишь? Сам он ответить на этот вопрос не мог, за их плечами уже была целая жизнь в эпоху немыслимо сложных, трагических перемен. Но под занавес долгого говорения удачно выкрутился:

— Сегодняшнее застолье я могу назвать привалом на нашем пути в неизведанное завтра. Александр Сергеевич, вам и Ксении Петровне хочу пожелать долголетия Сергея Никаноровича. — Обратился к детям: — А у вас, ребята, все впереди!

Анюта давно рассказала родителям, какие отношения у нее теперь сложились с Вальдемаром, и за столом было по-свойски уютно, как говорится, беспроблемно, никакого подтекста в словах никто не искал. Постаревшая Зоя по-прежнему хлопотала по-хозяйски, и за нее выпили особо.

Когда трапеза завершилась, Ваня, которой все было в диковинку, не зная, что делать дальше, растерянно, даже испуганно глядела на маму. И Александр Сергеевич, виртуозно вошедший в роль дедушки, смешно нахлобучив на голову опустевшую настольную хлебницу-плетенку, обратился к внучке с детским стишком:

— Вместо шляпы на ходу он надел сковороду... А ну-ка, папуасы-отпрыски, все — на улицу. Но «спасибо» не забудьте сказать.

Стало весело, и дети гурьбой убежали в сад.

Анюта сказала Вальке:

— Ну что, прогуляемся по старым маршрутам?

Со времени прежних прогулок по дачным улочкам Кратова, казалось, минула вечность. И можно было лишь удивляться: эпохи сменились, и он, и она пережили душевные катастрофы, в их жизнях случились немыслимые перемены — немыслимые в самом буквальном смысле, — а они, как прежде, идут по тем же улочкам рука об руку. В другом «качестве», без притязаний любви и без взаимных претензий, но рука об руку, глубоко понимая друг друга. Анюта думала: «Действительно, есть чему удивиться!» А Валька, живший теперь заботами об излечении жены, с подъемом рассказывал:

— Понимаешь, Анютка, удалось устроить Галю в самую лучшую клинику, кстати, не без помощи Кости, и этот проклятый рак, кажется, придавили, во всяком случае, наступил некий релакс. И она воспряла духом. Поначалу-то уже изготовилась, смирилась с судьбой, мне смотреть на нее было больно. Но сейчас борется за себя, а врачи говорят, что при такой болезни самое важное — бороться за себя. Снова иногда радуется жизни. Уж как обрадовалась, когда я про нашего с тобой Вальку ей поведал, как обрадовалась! Значит, у нашего Ивана есть родной брат!

— У тебя они оба наши, — засмеялась Анюта. — Хотя... Пожалуй, так оно и есть.

— Так я же говорю: Галя первая потребовала, чтобы я ребят познакомил. И сюда, в Кратово, она нас с Иваном снаряжала.

Анюта слушала Вальку и думала о том, сколь неоценимо для человека его душевное равновесие. В Марбелье она когда-то проходила через тягостное состояние душевной смуты, и выпутаться из него ей в то время помог «размен» надежды на мечту. На улочках Кратова она с благодарностью вспомнила дедулю, который с намеком — он-то знал о ее сердечных переживаниях — подбросил ей эту мысль о самоспасении. Да, потом жесткие обстоятельства жизни вынудили взбодрить увядшие цветы, ненадолго вернуться к былым надеждам, но их окончательный крах уже не воспринимался как чудовищная катастрофа. Неумирающая мечта помогла не только пережить внезапный поворот судьбы, но и сохранить с Валькой чудесные, по сути, родственные отношения. Подумала: «Уникальный случай, невиданная редкость: отвергнутая женщина стала искренней подругой бывшего возлюбленного». А Вальке всевидящий Господь помог преодолеть пустоту в сердце через страдания его жены, теперь он полностью поглощен заботами о ее выздоровлении и обрел душевное равновесие. Конечно, Анюта была за него рада. К тому же, избавившись от душевной смуты, он остался близким, нет, ближайшим другом, а это для одинокой детной женщины немаловажно.

Увы, своему нынешнему душевному спокойствию Анюта радоваться не могла — его просто не было. Дети детьми, материнские хлопоты само собой, течение жизни вроде бы ровное, без перекатов. Но совсем не думать о своей личной жизни было невозможно. Не престарелая девица, бюст в трусы не падает, возраст не только позволяет, но мощно требует таких раздумий. Как утверждал дедуля, и в этом она убедилась на собственном опыте, мечта украшает жизнь, мечтой можно жить, именно безнадежная, абстрактная, оторванная от реальности мечта согревала ее в душевной пустоте Марбельи. Но вот Валька мимоходом упомянул, что лечиться его жене помог Костя. И Боже мой, сколь жестко ей пришлось обуздать себя, чтобы сразу же не задать пронзительный вопрос: «А как он поживает?» Костя, оказывается, был совсем рядом, в одном шаге, и это в корне меняло ее душевное самочувствие. Она непринужденно болтала с Валькой, вспоминая былые времена, а на сердце-то — кручина, гнетет духовное нездоровье. Странно все-таки устроена жизнь: Валька наполнил свое сердце заботой о заболевшей жене, но своими регулярными, по его словам, общениями с Константином Олеговичем разбередил Анютину душу. Она-то думала, что Костя исчез навсегда, затерялся на бескрайних просторах новой эпохи, оставив о себе только память и мечты о жаркой любви до гробовой доски, а он, обнаружилось, мало того, что преуспел в этой сумасшедшей жизни, но вдобавок — в досягаемости. Достаточно мимоходом, между прочим сказать, что ей было бы любопытно взглянуть на сегодняшнего Костю, и Валька в лепешку разобьется, чтобы устроить общую встречу. «Но зачем?» — спрашивала она у судьбы.

Во-первых, в этом не было никакого «практического» смысла. Прошло десять лет, Костя живет своей устоявшейся жизнью, у него растет ребенок, не исключено, двое, трое детей. При чем тут Анюта? Но она не хотела ничего о нем знать и по другой причине. Богатые люди в ее сознании ассоциировались с деловым Вадимом. Павлинистые, кичливые завсегдатаи журфиксов тоже выглядели в ее глазах далеко не ангелами, и она считала, что в рыночной стихии могут добиться успеха только такие цепкие, бесчувственные мужики, как Вадим. И разрушать образ того Кости, которого она знала когда-то, который жил в ее мечтах, она не хотела категорически. Хотя... Здесь тоже пряталась странная развилка суждений. Может быть, поступить наоборот: увидеть вместо того, бывшего Кости сытого, нагловатого богатея типа Вадима и наконец избавиться от морока, пытаясь по-новому устроить свою личную жизнь?

Эта душевная сумятица, на грани страшного чувства богопокинутости, изматывала. Но что делать? Не она одна — сколько женщин так и живут: день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем, год за годом. Отрешившись от сердечной жизни, исполняют свой повседневный долг, иногда радуются за успехи детей, но счастья у них нет. Так и проходит все — без счастья. Любимых и любящих не так много. Терзания были отнюдь не шуточными, она становилась противной самой себе. И, погружаясь в тоскливые думы о своей обреченности-ущемленности, Анюта совсем позабыла о Марбелье, которой отдала без малого десять лет жизни. Нет, она, конечно, помнила авениду Сальвадора Дали, но о чем еще вспоминать из марбельского? О ком? Теперь это были ненужные мысли.

Но Марбелья опять напомнила о себе анонимным телефонным звонком.

Мужской голос, на сей раз высокий, сказал:

— Анна Александровна, вы являетесь вдовой скоропостижно скончавшегося Вадима Витальевича, но не советую вам вступать в права наследования. Все имущество умершего — вилла в Марбелье, московская квартира, банковские счета и акции — арестовано за долги. Без судебного процесса права наследования отстоять невозможно. — Анюта молчала. И незнакомец заговорил другим тоном, грубо: — Настоятельно советую не затевать судебный процесс. Лучше, если вы будете совать нос только в свой носовой платок. Ситуация такова, что вам будет легче попасть на тот свет, чем в Марбелью. — С издевкой добавил: — Ваш муж похоронен на Долгопрудненском кладбище, мы ему ростовой памятник поставим. — Снова смягчил тон: — И еще. Вам доставят документы о смерти мужа, как вдова, вы будете избавлены от любых вопросов в отношении ваших детей, получите свободу личной жизни.

Анюта дала отбой.

Уж что-что, а угрозы, которыми ее проводил из Марбельи Вадим, она помнила распрекрасно. Теперь эти угрозы прозвучали от так называемых третьих лиц, надо полагать, от тех, в чьих руках оказались богатства Вадима. Видимо, он крупно задолжал, и с ним свели счеты. Но хотят вчистую избавиться от любых исков наследования, а если настоятельные советы не возымеют действия, то они избавятся и от безутешной вдовы.

А она и в голову не брала, что ей необходимо оформить документы о смерти мужа, ведь по паспорту она все еще числилась замужней женщиной. Ну и хорошо, что эти бывшие малиновые пиджаки займутся неприятной, нервозной казенной официальщиной.

3

После переезда в Ярославль Косте Орлову поначалу показалось, что Господь простер над ним Свою длань. Словно по волшебству, судьба складывалась так удачно, что он уверовал в содействие высших сил: события выстраивались в строгой последовательности, без предыдущего было невозможно последующее. Чудесное заключалось в том, что Костя ничего не загадывал и никаких планов не строил, все получалось само собой.

Вагоны на товарной станции они начинали разгружать часов в девять вечера и заканчивали далеко за полночь, как придется. Утром он отсыпался и садился за компьютер. Хозяйственные заботы взяла на себя Регина, и днем у него появлялось время для отдохновения. А как отдохнуть в Ярославле той поры без рубля в кармане? И он отправлялся в соседнюю библиотеку, которая — странное дело! — еще дышала, хотя посетителей в ее единственном читальном зале по пальцам перечесть. Ничего любопытного Костя не находил, о книгах по высоким технологиям там и не слышали. Но, известно, в библиотеках особо чтут и привечают постоянных читателей, и он познакомился с Ларисой Степанцовой, женщиной лет сорока, приветливой, как и большинство библиотечных дам, вдобавок без пофигизма, который в те годы словно зараза гулял по Ярославлю. Похоже, она была из семьи староверов: Костя иногда видел на ней приметный вышитый поясок. Времени для бесед у них было с избытком. Лариса просвещала его на местные темы, провозглашая правоту Бунина, который писал, что нашему народу нужна дубина и икона, правда, слегка путаясь с дубиной — в чьих руках? А он журчал о столице, о НИИ, где раньше работал, сетуя, что здесь ему негде подключиться к настоящему Интернету, который он еще в Москве осваивал, пока НИИ не лопнул.

В общем, обычное дело, рядовая жизнь.

А в какой-то день Лариса сказала ему:

— Вчера у мужа был день рожденья, за столом я про вас и брякнула — вот, мол, какой москвич в библиотеке завелся, страдает, что негде на компьютере поиграть. А Петя Ильницкий, это наш приятель, из экоактивистов, говорит: «О чем речь! Пусть к нам заглядывает, у нас внутренний Интернет. А режима теперь нет». Он на радиозаводе пашет, на Марголина. Если есть желание, свяжитесь с ним. — И дала телефон.

Желание, разумеется, было, и вскоре Орлов из библиотеки переместился на радиозавод, по-приятельски, иной раз день-деньской просиживал у компьютерщиков — сверстники, свои ребята! — осваивался с новым оборудованием, помогал по мелочам. Но в основном впился в иностранные хайтековские журналы, которые выписывал завод. Помнится, однажды привезли пачку выпусков с рекламой разных типов и марок микроэлектроники, и он всю неделю, до пятничного вечера, упоенно листал их, на разгрузку вагонов не вышел. Так были устроены его мозги, что они впитывали мудреные технические реквизиты, как губка воду.

Тоже вроде бы ничего особенного, жизнь как жизнь.

А в субботу, в ночь на воскресенье, пришлось разгружать вагон с большими, из толстой доски ящиками — кому-то прислали импортное оборудование. Ящиков много, лежали они навалом, небрежно, в дороге их растрясло. Вдобавок транспорт под груз не подали — это частенько бывало, — и ящики со сложной иностранной маркировкой горой нагромоздили на платформе, пусть утром получатели разбираются.

И уже начали расходиться по домам, как к платформе подкатил старенький бортовой зилок. Из кабины резво выскочил худощавый, чернявый мужик в потрепанной кожаной куртке и заорал:

— Стой! Куда? Мне груз нужен!

Но оказалось, за ним по накладной числятся лишь пять ящиков, и, чтобы разыскать их, надо перешвырять всю гору. Пошла торговля, сколько накинет, а когда сговорились, выяснилось, что мужик свой груз не знает.

— Я только доставал и доставлял, откуда мне знать, какие из ящиков мои? — шумел он, размахивая накладной. — Братцы-тунеядцы, разберетесь с ящиками, еще накину.

При таком посуле уклонистов не нашлось. Но разбираться пришлось, конечно, Косте: в бригаде в основном бомжеватые приблуды и реабилитанты-алкоклиники, он был самый грамотный. И с этого момента события завертелись так бешено, что очухался да опомнился Орлов только через сутки.

Взяв в руки накладную, он с изумлением обнаружил, что на адрес мужика пришло как раз то «железо» для микроэлектроники, которое он по рекламным картинкам штудировал целую неделю. Велел ребятам сортировать ящики, смотрел маркировки и с ходу вылавливал нужный груз. Чернявый обалдел от такой расторопности, спросил:

— Ты что, всю эту муть понимаешь?

— А чего тут не понять? Электроника она и есть электроника.

— Ну ты даешь! Я-то посредник, аккордный наряд, мое дело — заказать, получить и доставить. А что это за приборы, какие, я не вдаюсь. — Спросил: — Так ты по этой электронике специалист, что ли?

— Во-первых, электроника особая, классное компьютерное оборудование. Кто его заказал, тот в этом новом деле понимает. Во-вторых, тебе повезло, что на меня напал, иначе пришлось бы заказчиков звать, ребятам такие маркировки не под силу.

Мужик о чем-то подумал, потом полез в нагрудный карман, достал визитку, сунул Орлову:

— Слушай, стеклобитный ты мой, я завтра уматываю в Москву, билеты мне взяли на проходящий экспресс, в дороге да под стук колес поспать часика четыре — самый смак. На московский вокзал приеду пораньше, буду ждать тебя в час дня у ресторана. Все понял? Сговорились?

На визитке значилось: «Голубничий Степан Ульянович, предприниматель». Ни телефона, ни адреса.

На вокзале Голубничий выглядел солидно: добротный темно-синий костюм в полоску, под ним красивый бежевый пуловер. Они приземлились за столик, и он спросил:

— По сто грамм?

— Сегодня не пью, — уклончиво ответил Костя, чтобы избежать вечных вопросов об отношении к алкоголю.

Голубничий одобрительно крякнул, заказал салат «Столичный» и сразу приступил к делу:

— Мне уже говорили, что эта хайтековская кибермуть — место рыбное, на самом острие прогресса. Во вчерашнее посредничество я случайно впутался, срубил бабок, да и только. А вообще-то есть у меня мыслишка вложиться в ремонт микроэлектроники. Чую, спрос будет бешеный. Но сам-то я в этом деле ни бум-бум, от этих названий мудреных язык заплетается, нужен знающий человек. Короче, пойдешь ко мне сварганить фирмочку по обслуживанию кибермути?

Спустя годы Константин не раз самому себе задавал вопрос: как получилось, что в ту первую встречу с Голубничим он, как говорится, на ходу, а вернее, по ходу разговора заявил свое профессиональное кредо, которое до вокзального разговора даже в голове не держал? Потом вычитал где-то, что некий великий ученый, сделавший открытие, на схожий вопрос ответил: «Я об этом думал». Наверное, и он об этом хайтековском кредо много думал — подспудно.

А тогда, на вокзале, кашлянув в кулак, Кост