От Москвы до Бреста

Как я стал писателем

Это случилось со мной в раннем детстве. Мы жили в Ганцевичах, городском поселке в полесской глуши.

Но глушью Ганцевичи были только для Якуба Коласа, который учительствовал в этих местах до революции и одну из частей трилогии «На росстанях» назвал «В полесской глуши». После войны Ганцевичи преобразились, впрочем, как и весь Советский Союз. На работу в Западную Белоруссию приехали тысячи юношей и девушек, среди которых были и мои мама с папой. Как мне сейчас представляется, для них не существовало невыполнимых задач. Перед глазами лежал огромный мир, в который нужно было войти и взять свое. И они входили и брали.

Отец был бухгалтером, мама —  паспортисткой в милиции. Они поженились, отец вступил в партию, стал главным бухгалтером межколхозстроя, и все было бы хорошо, если бы он не считал, что поступать надо не по указке партии, а по совести. На собрании коммунистов он встал и сказал, что кандидат в депутаты, присланный из райкома, полное ничтожество (отец употребил другое слово) и надо выбрать того, кого они хорошо знают. Собрание поддержало отца и проголосовало за другого кандидата.

Это был натуральный бунт на корабле, и отца с треском выкинули сначала из партии, потом с работы. К тому времени уже родились мы с сестрой, времена у нас наступили не самые простые. Но я рассказываю не о судьбе молодых коммунистов в послевоенном Союзе.

Именно в это нелегкое время со своей судьбой определился и я. Произошло это в нашем сарае, куда я позвал соседа Ваньку. Он был на год старше меня, а значит, умнее и сильнее.

Я еще в школу не ходил, но уже читал взрослые книги, и одна из них произвела на меня неизгладимое впечатление. Она была о рыцарях-крестоносцах. Закованные в броню воины потрясли меня до глубины души, и я захотел стать похожим на них.

Я нашел в сарае ржавое ведро и долго пытался проковырять в нем дырку для глаз. Однако не было подходящего инструмента, да и руки были не столь сильны. Я подозревал, что в эти руки рановато вкладывать железный двуручный меч. Но меч легко можно было заменить оструганной палкой, что я и сделал.

Иное дело шлем, то есть ведро. Все-таки нужно было видеть, куда ты идешь и с кем воюешь. Я взял ведро и пошел к соседу — Толику Шабанову, старшекласснику. Толик был добрый парень. Не задавая лишних вопросов, он взял зубило и молоток и пробил в ведре кривую дыру.

— Сойдет? — спросил он.

— Конечно, — сказал я. — Я тебе за это книжку про рыцарей дам почитать.

— Не надо, — отмахнулся Толик. — Воюй так.

Я оттащил ведро назад в сарай и надел на голову. К сожалению, ведро было не совсем шлемом. При желании я мог бы втиснуться в него с плечами, но как тогда действовать мечом? Да, нужно было набирать вес. А я плохо ел.

«Ладно, — решил я. — Пока повоюю в ведре».

И позвал Ваньку. Но Ванька надевать ведро на голову решительно отказался.

— Это же твой шлем, — сказал он. — Я лучше мечом.

— Меч тоже мой, — сказал я.

— А я его тоже строгал.

Это было правдой, меч мы мастерили вместе.

— Надевай, — сказал Ванька.

Мне не понравился его повелительный тон, но я все-таки надел шлем на голову. Ванька радостно ухмыльнулся, размахнулся и от всей души шарахнул мечом по ведру.

Я понял, что лучше писать о рыцарях, чем ими быть.

Испуганный Ванька помог мне снять с головы ведро.

— Живой? — спросил он и дотронулся до шишки, которая, как я чувствовал, стремительно вспухала на макушке.

— Не трогай! — взвыл я. — Мы же играем в рыцарей!

— А ты не сказал, что надо понарошку, — пожал плечами Ванька. — Глянь, меч сломался.

Мы осмотрели оружие. Оно пришло в полную негодность, в отличие, кстати, от ведра.

— В следующий раз надо зимнюю шапку под ведро надеть, — сказал Ванька.

«Дудки, — подумал я. — В следующий раз рыцарем будет кто-то другой».

И я потихоньку начал писать. Сначала короткие, на полстранички, рассказы, потом длиннее. К восьмому классу я уже был готов к роману. Он назывался «Анты» — о праславянском племени славян, воевавшем с Византией.

Но «Анты» я писал в Новогрудке, где оканчивал школу имени Адама Мицкевича. Там я уже был вполне состоявшийся автор, не считающий чем-то из ряда вон выходящим завоевание мира. Анты для этого вполне подходили. Они тоже почти завоевали восточноримскую империю.

Отец в Новогрудке преподавал в торгово-экономическом техникуме бухгалтерский учет, но о Ганцевичах не забывал. Помнила о них и мама.

— Какой же ты был дурак, что уехал из Ганцевич, — сказала она как-то отцу.

— Так ведь район расформировали! — вытаращил тот глаза. — Некуда было на работу устроиться.

Когда отец спорил, он всегда таращил глаза.

— А Просвиров остался, — сказала мама.

Иногда она становилась невыносимо права.

Федор Васильевич Просвиров был друг отца. Они вместе начинали трудовую карьеру в Ганцевичах: Просвиров председателем райпотребсоюза, отец бухгалтером. Но потом Просвиров пошел по журналистской стезе и теперь возглавлял районную газету в Ганцевичах, между прочим, вновь ставших райцентром.

— Такой квартиры, как там, у нас никогда не будет, — вздохнула мама.

С этим и отец был согласен. По ганцевичским меркам дом панского подловчего, то есть лесничего, который достался нам пополам с директором школы Сычевым, был настоящими хоромами. Я уж не говорю про сад. Нашей груше бэре и яблоне медовке завидовали все мои друзья, и особенно Ванька.

Но в Ганцевичи мы с отцом поехали не за бэрой или медовкой. Отец собрал в стопочку убористо исписанные листы моего романа, уложил их в папку и туго завязал тесемки. Как истинный бухгалтер, он умел работать с документами.

— Покажем Феде, — сказал отец. — Он тоже писатель.

Я уже понимал разницу между писателем и журналистом, но спорить не стал. Мне и самому хотелось съездить в Ганцевичи.

Просвиров поковырялся в папке с моим романом, что-то прочитал. Похоже, ему не очень понравился мой почерк.

— Молодец, — сказал он. — Пиши дальше. Но писательство дело непростое. Пишущая машинка нужна.

— Машинку мне дадут в техникуме, — заявил отец. — Как раз недавно одну списали.

— Печатает? — спросил Просвиров.

— Пару букв не пробивает, но завхоз сказал, что исправит. Он у нас мужик с руками.

Меня качество пишущих машинок пока что не волновало. «О чем писать?» — вот в чем вопрос.

— А вы что пишете? — спросил я Просвирова.

— Повесть закончил. — Федор Васильевич оглянулся по сторонам. — Сказать, о чем?

— Конечно, — разрешил я.

— Про экскаваторщика!

Я чуть не сел мимо стула, стоявшего рядом. Экскаваторщик в роли главного героя произведения не мог мне присниться даже в страшном сне.

— Ты слушай, слушай! — вскочил с места Федор Васильевич. — Это же не простой экскаваторщик. У нас здесь до войны евреи жили, весь центр поселка занимали. Потом немцы пришли, гебитскомиссариат, гетто... Часть евреев из гетто сбежали, остальных расстреляли немцы, и после войны их дома стали сносить.

— Когда это было? — спросил отец.

— Сразу после войны, еще до того, как ты приехал. Ну, экскаваторщик сломал стену дома, видит, горшок вывернулся. Он вылез из кабины, взял в руки — а там полный горшок золота!

— Брешешь! — стукнул ладонью по столу отец.

— Вот те крест!

Федор Васильевич перекрестился. Между прочим, в отличие от отца, из партии его не выгоняли.

— Вообще-то у евреев всегда было золото, — сказал отец. — Даже у Калмановича, сам видел.

— Калманович уехал в Свердловск, а тут целый горшок в стене замурован...

Рассказывая, Федор Васильевич большими шагами мерил комнату, в которой нас принимал. Это был кабинет с двумя книжными шкафами, письменным столом, кушеткой, креслом и стульями. Я с любопытством смотрел по сторонам. Когда-то и самому придется вить писательское гнездо. Но для этого нужна как минимум собственная комната. А у нас в Новогрудке две комнаты на четверых в доме для преподавателей техникума.

— Представляешь, схватил он горшок с золотом, — перебил ход моих мыслей Федор Васильевич, — и побежал, не останавливаясь, в Брест!

— Это сколько ж километров? — спросил отец. — Нужно было сесть в поезд и уехать — хоть в Брест, хоть в Лунинец. А там ищи ветра в поле.

— Костя, он же головой тронулся! Целый горшок золота!

Просвиров перешел на крик. Видимо, горшок с золотом повредил что-то и в его голове. Я заложил пальцем правое ухо, оно у меня слышало лучше, чем левое.

«Зачем кричать о каком-то горшке? — подумал я. — Анты из Византии золото возами вывозили. Наверное, и рабынь брали. Или у них не было рабства? У ромеев точно было...»

— Представляешь, до самого Бреста бегом бежал! — снова, подобно варвару, ворвался в стройную фалангу моих мыслей голос Просвирова. — Ни разу не остановился!

— А откуда вы знаете, что он не остановился ни разу? — спросил я.

Просвиров и отец с изумлением уставились на меня. Похоже, они забыли о моем присутствии.

— Так ведь горшок золота в руках, — сказал Просвиров. — С этим не останавливаются.

— А я бы на поезде поехал, — сказал отец. — Из Лунинца прямо во Владивосток. А лучше в Сочи.

Он щелкнул языком. Кажется, Сочи понравились ему больше Владивостока. Мне тоже.

— Костя, какой поезд?! — всплеснул руками Просвиров. — Я в повести так и написал: бежал, не останавливаясь, до самого Бреста!

— Интересно, что он с этим золотом сделал? — посмотрел на меня отец.

Похоже, повесть Федора Васильевича отца абсолютно не занимала. Но он всегда был равнодушен к литературе, из поэтов знал одного Есенина. Под градусом мог прочитать наизусть «Черного человека».

— Большая повесть? — спросил я Федора Васильевича.

— Девяносто страниц на машинке! — гордо сказал тот. — Полгода одним пальцем клепал.

— Надо было машинистке отдать, — вмешался в наш разговор о литературе отец.

— Это же повесть! — посмотрел на него как на маленького Просвиров. — Тут самому надо.

Я с ним был полностью согласен. Писательский труд священен.

— Жену надо научить печатать, — сказал отец. — Или одну из дочек. Сколько их у тебя?

— Четверо.

«Ничего себе, — подумал я. — Четыре дочки плюс жена. Как ему удается писать в таком окружении?»

— А я на работе, — признался Федор Васильевич. — Там гораздо спокойнее.

Он вдруг внимательно на меня посмотрел. Мне стало неуютно.

— Валя тоже восемь классов закончила, — сказал Просвиров. — Надо вас познакомить.

— Конечно, — согласился отец. — Зачем искать топор под лавкой?

— Валя! — громко позвал Федор Васильевич.

— Ушла, — донеслось из-за двери.

— Ну, тогда давай по граммульке, — открыл дверцу одного из шкафов Федор Васильевич. — Мария, неси закуску!

— Несу, — ответила из-за двери жена.

Я понял, что мне пора на улицу.

Таким вот макаром я приоткрыл дверь в святая святых и заглянул в щелочку. Там я увидел стопку чистых листов бумаги, пишущую машинку и неясные очертания машинистки.

«Анты, вперед!» — скомандовал я.

Но роман «Анты» так и остался написанным от руки черновиком. Видимо, для его написания на машинке нужно было получить по башке не деревянным, а железным мечом. Однако, как я уже сказал, во второй раз надевать на голову ведро я категорически отказался. Стало быть, и железный меч остался в какой-то другой жизни.

Впоследствии я писал рассказы, повести, даже романы, но любимым жанром остался именно рассказ. Тот самый, выскочивший из ведра.
 

Сезам

Это случилось в то время, когда я работал младшим научным сотрудником в Академии наук.

Попал я в научные сотрудники в общем-то случайно. После университета меня отправили по распределению работать учителем в Логойский район.

— Физруком пойдешь? — спросил заведующий роно, изучив мои документы.

— Конечно, — сказал я.

Я был филолог, но не сомневался, что физрук из меня будет не хуже, чем учитель русского языка.

— Там тебе часы и по литературе дадут, — успокоил меня заведующий.

Я пожал плечами. В школе меня устраивали все должности, кроме, пожалуй, директорской. Командовать я не любил никогда.

И вот после года работы в школе я приехал в Минск прогуляться. Все-таки меня тянуло в город, в котором прошли студенческие годы. Да и девушки там остались не самые худшие. Правда, вдруг выяснилось, что им было далеко до старшеклассниц из моей школы.

И на Ленинском проспекте в Минске я встретил своего однокурсника Валеру.

— У нас объявили конкурс на младшего научного сотрудника в сектор современного белорусского языка, — сказал Валера. — Не хочешь подать документы?

— Но я ведь русист, — хмыкнул я.

— Зато в штанах, — тоже хмыкнул Валера. — Парни в языкознании нужны не меньше, чем физруки в школе.

Я подал документы и неожиданно для себя прошел по конкурсу.

— А из школы вас отпустят? — спросил директор института. — Вам ведь три года надо отработать по направлению.

— Два, — поправил я его. — Попытаюсь договориться в роно.

— В академию? — поморщился заведующий, мельком взглянув на письмо, которое я привез из института. — И что ты там забыл? Какая у них зарплата?

— Рублей сто, — сказал я.

— А здесь двести. Подумай.

— Да уж подумал, — крякнул я.

— Не приехал бы дипломированный физрук, ни за что не отпустил бы, — вздохнул заведующий. — А так езжай.

И он что-то нацарапал ручкой на письме.

— Жалеть будешь, — сказал он мне вдогонку.

Но о содеянном я пожалел лет через двадцать, не раньше.

Заведующий моим сектором был Петр Васильевич Ващило. Мы работали над словарем языка Якуба Коласа. А Колас, или дядька Якуб, во-первых, был народным поэтом Белоруссии, а во-вторых, вице-президентом Академии наук — иными словами, «нашим все».

Группа научных сотрудников, корпевшая над словарем, сидела непосредственно в мемориальном кабинете Якуба Коласа. Кабинет был настолько велик, что в нем легко помещались не только рабочий стол и два черных кожаных кресла классика, но и полдесятка наших столов.

О сотрудниках нужно сказать отдельно. Это был лучший из цветников, в которых мне доводилось когда-либо побывать. Он состоял из полутора десятка хорошеньких девиц от двадцати до тридцати лет, разного размера и масти. Высокие, маленькие, худенькие и не очень блондинки и брюнетки расписывали карточки из собрания сочинений классика. Кто-то из них уходил в декрет, другие выходили из него, эта сдавала сессию, та ее заваливала, — здесь происходил непрерывный оборот девиц в секторе, похожий на кругооборот воды в природе. Пяти столов на них всех вполне хватало.

Я был здесь единственным парнем, и Петр Васильевич назначил меня старшим.

— Неформально, конечно, — сказал он.

Я пожал плечами.

Все мы получали одинаковую зарплату, и кто из нас старше, а кто младше, не имело значения.

Сам Петр Васильевич был действительным членом Академии наук, академиком-секретарем Отделения общественных наук, ну и заведующим сектора. Его зарплата, как поговаривали, уходила далеко за тысячу.

— Девчата не обижают? — спросил Петр Васильевич.

Я снова пожал плечами. Все из окружающих меня роз были с шипами, но разве шипов боятся в моем возрасте?

— Пойдем выйдем, — кивнул на дверь Петр Васильевич.

Я понял, что сам он своего цветника побаивается.

— Значит, так, — сказал Петр Васильевич, — я квартиру получил.

Я с некоторым удивлением посмотрел на него. О том, что Ващило получил квартиру в элитном доме, который в Минске называли «долларом», знали не только сотрудники академии, но и вся интеллигенция города. Новость живо обсуждали в редакциях, издательствах, институтах и прочих богоугодных заведениях.

— Нужно библиотеку перевезти, — продолжил свою мысль Петр Васильевич.

Вот здесь я вздохнул с облегчением. Библиотека в доме академика была главной ценностью, если не единственной.

— Кого взять с собой? — спросил я.

— Валеру и еще кого-нибудь, на твое усмотрение.

Его взгляд из-за очков с толстыми линзами показался мне не только растерянным, но и испуганным.

«Тяжело быть академиком, — посочувствовал я ему, — то ли дело младшим научным сотрудником».

— В два часа подъедет академический РАФ, — сказал он. — Втроем, думаю, справитесь.

«А вдруг до ночи застрянем?» — с тревогой подумал я.

Мне не хотелось отменять свидание.

С собой я взял Валеру и Павла. Валера, как уже говорилось, был мой однокурсник, а Павел симпатизировал Татьяне, одной из сотрудниц моего сектора. Она была рослая, статная, с пышным бюстом. Я бы и сам ей симпатизировал, если бы мне не нравилась Лариса, ее подруга.

Итак, ровно в два часа мы сели в РАФ и поехали на старую квартиру Петра Васильевича.

Хозяин уже был там.

— Я буду работать в кабинете, а вы здесь, в библиотеке, — распорядился он. — Доставайте книги из шкафов и связывайте в стопки. Я и халаты для вас приготовил.

Мы облачились в темно-синие халаты и стали похожи на приказчиков из старых фильмов. Особенно шли к халату усы Павла.

— Интересно, в каком магазине он их взял? — спросил Валера.

— Наверное, в гастрономе на проспекте, — сказал я.

Я не стал говорить о том, что именно в этом гастрономе мы с Петром Васильевичем затаривались вином. Академик выносил ящики из подсобки, я грузил их в «Волгу». Петр Васильевич ездил на двадцать первой, с оленем на капоте. А пил, кстати, портвейн «Три семерки».

— А здесь работы до ночи, — оглядел шкафы с книгами Павел.

Усы его уныло обвисли.

— Шпагат есть? — спросил Валера.

— Есть, — сказал из кабинета Петр Васильевич, — лежит на подоконнике.

— Хватит, — взял в руки толстый рулон шпагата Валера. — Ну, начинаем.

Я стал доставать книги из шкафа, Валера и Павел укладывали их в стопки и обвязывали шпагатом. Работа была нудная, но деваться некуда. Академик без книг — что бутылка без водки. Этот афоризм показался мне свежим, но я не стал им делиться с товарищами: все-таки они работают в других секторах, могут не понять.

Я вынул из стеллажа очередную партию книг — и замер. В глубине стояла бутылка. Я взял ее в руки. Плоская, емкость двести пятьдесят грамм, початая.

— Что это? — подошел ко мне Павел.

— Коньяк.

— Чей? — Валера тоже оказался рядом.

— Армянский, — сказал я.

— Сколько звездочек?

— Четыре.

— А в ней не меньше двухсот грамм, — взял из моих рук бутылку Павел. — Всего глоток отпил.

— Кто? — уставились мы на Павла.

— Ну, кто... — смешался Павел. — Тот, кто купил.

— Плоскую бутылку в книгах спрятать легко, — согласился Валера. — Кому придет в голову в шкафу искать?

— А почему не допил? — спросил я.

— Отвлекся, — пожал крутыми плечами Валера. В университете он занимался штангой.

— Или уже был пьяный, — кивнул Павел. — Я сам часто забываю.

Он замолчал.

— Ну, иди, — распорядился Валера. — Это твой шеф, а не наш.

Я взял бутылку и направился в кабинет.

— Петр Васильевич, мы бутылочку нашли... — остановился я на пороге.

— Какую бутылочку? — поднял голову академик.

— Коньяку, — сказал я.

— Где?

— В книгах.

— В каких... — Петр Васильевич замолчал.

— Вот. — Я попытался поставить бутылку на стол.

— Не надо! — отодвинулся вместе со стулом от стола академик. — Сейчас жена придет. Выпейте сами. Если нужна закуска, возьмите на кухне.

— Не надо! — теперь уже я шарахнулся от стола.

Коньяк от прочих напитков отличался тем, что его можно было не закусывать. А у Павла всегда в кармане плитка шоколада, Татьяна приучила.

Мы по-братски разделили содержимое бутылки и с удвоенной энергией принялись за работу.

— Еще одна! — удивился я, доставая из стеллажа чекушку водки.

— Все, что найдете, ваше, — донеслось из кабинета академика. — Главное, чтоб хозяйка не увидела.

Мы переглянулись, и Павел на цыпочках отправился на кухню за стаканом и сыром.

Работа в буквальном смысле слова закипела, и я уже не вспоминал о предстоящем свидании.

— Я тоже в кино с Танькой собирался, — ухмыльнулся Павел. — Но какое тут кино...

Мы перестали удивляться находкам. А их, надо сказать, было немало.

— О, виски! — присмотрелся к этикетке Валера. — Ты пил виски?

— Нет, — сказал я.

— А я пил, — похвастался Павел. — В Варшаве, на конференции.

«Ишь, как усы встопорщились, — подумал я. — Интересно, Таньке он нравится из-за усов или чего-то другого?»

— Не твое дело, — сказал Павел. — Виски вообще-то пьют с содовой.

— В морозилке есть лед, — послышалось из кабинета. — Лед лучше содовой.

Пришла хозяйка, Любовь Ивановна. Она больше была похожа не сельскую учительницу, чем на жену академика. Причем учительницу не молодую. Но у белорусского академика жена и должна быть учительницей на пенсии.

— Может, по стаканчику вина выпьете? — предложила Любовь Ивановна. — За такую работу не грех.

— Нет! — хором отказались мы.

Стопки с книгами занимали уже почти всю квартиру, и то, что мы спотыкались о них, не казалось чем-то странным.

— Я уезжаю на новую квартиру, — заглянула в дверь Любовь Ивановна. — Захотите перекусить, еда на кухне.

Она ушла.

Через минуту на пороге появился Петр Васильевич.

— Много осталось? — спросил он.

— Бутылок или книг? — уточнил Павел.

Его гусарский вид мне не понравился. Петру Васильевичу, видимо, тоже.

— Книг, — сказал он. — Пустую посуду где прячете?

— Вон в том углу, — показал пальцем Павел.

— Будете уходить, заберите с собой.

— Конечно, — сказал я.

Академик исчез.

К полуночи мы закончили работу. Я оглядел комнату. Из-за пустых стеллажей она походила на разграбленную пещеру Али-Бабы.

— Н-ничего не осталось? — спросил Павел.

Язык у него заплетался. Но Валера выглядел еще хуже — он вообще не мог говорить. Мне это было понятно: штангисты, пусть и бывшие, плохо переносят алкоголь.

— Ничего, — сказал я.

Я не стал говорить, что оставил на подоконнике нетронутую чекушку водки.

— Слушай, у всех академиков такие библиотеки или только у нашего? — уже на улице спросил меня Павел.

— Наш академик-секретарь, — твердо сказал я. — Остальным до него пахать и пахать.

Валера что-то промычал. Я понял, что он согласен со мной.

Мы разошлись в разные стороны: Валера под бок к жене, Павел к себе в общежитие, я на съемную квартиру.

Дом академика вместе с библиотекой погрузился в глубокую осеннюю ночь.

Наутро каждый из нас обнаружил в кармане червонец, и как он туда попал, не могли объяснить ни Валера, ни Павел, ни я.

Сезам, пусть и разграбленный, продолжал являть чудеса.c