Отцовское поле

* * *
В раковины моих ушей залетает утренний ветер,
рождая шум, схожий с тяжелым рокотом моря...
И видится пляж, где песок золотисто-светел,
где байдарка, на которой поплыву скоро...

Среди волн, вздымающихся на дыбы, как кони,
меня наполняет не страх, а яркое чувство отваги.
Будто я рожден, выходя из одной погони,
попадать в другую, от смерти всего лишь в шаге.

А ты, прижимая подол к своим ногам загорелым,
за жизнь мою грешную боишься до слез горячих
и молишь, чтоб я избрал поспокойнее дело,
иначе в крутых волнах потерплю неудачу...

С тревогой твоей я до конца, моя дорогая...
но только в борьбе, хотя бы с самим собою,
смогу я в любви душой гореть не сгорая,
как солнечный луч над морем порой грозовою.


* * *
В жизни многое из плохого
почему-то слагалось в стихи...
Значит, каждое верное слово
подтверждало наши грехи.
Ах, какое печальное дело,
ведь его не избыть нам вовек.
Словно вечность оцепенела
и засыпал нас мерзлый снег...


* * *
Дождь хлещет истово, как из ведра,
стучит и стучит в глухое оконце.
Но как мне хочется, чтобы ветра
вкатили на небо горящее солнце!

Немного осталось до осени дней,
считай, до морозов, поскольку с ними —
она и заявится в одну из ночей,
когда вдруг твое мне приснится имя...

Разлука бурей к нам ворвалась,
лишила покоя... да что там — счастья...
Как будто в этой жизни для нас
закончилось время любви и участья.

К черту печаль! Вообще наплевать
на все, что никак не сбывается что-то...
Заведу «Беларусь» да начну поднимать
зябь после щедрого зерномолота!

Так увлекусь вдохновенным трудом,
что и забуду о солнце лучистом,
и, может, твой образ вместе со сном
время затянет туманом росистым.

И глухая тоска отступит, как степь...
И покажется: нет дождя сегодня...
Отцовское поле! Души моей крепь!
Ты мне навеки помощь Господня!


* * *
Над рекой стонет сумрачный ветер,
но от рос травы всласть зелены.
Если б я тебя в жизни не встретил,
то ушел бы в чужие сны...

Потому и нет сердцу дороже
твоих глаз, твоих губ, твоих слез...
И плевать, что мне стужей по коже
студит время яростных гроз!


* * *
Снег первый выпал... и лежит,
в лучах полуденных не тает!
Он так мне душу молодит,
как будто юность возвращает...

И стылый воздух, чист и свеж,
вдыхаю я всей грудью жадно,
и оттого, что нет надежд,
нисколько сердцу не досадно.

В лесу, где четок лисий след,
порхает в голых кронах птаха
и так поет, как будто нет
на свете ни беды, ни страха.


* * *
Все в этой жизни я расслышал,
Все в этой жизни повидал...
И снег, белеющий на крыше,
За Божью милость принимал.

И говорил «Люблю!» любимой,
И слышал от нее «Люблю!».
Стихи слагал неутомимо,
Как будто бы творил в раю.

Так отчего ж я нынче грустен?
Да я бы вдаль шагал еще,
Но впереди — сухое устье,
И смерть хватает за плечо...


* * *
Бессонница к морозу, это точно.
Мороз ударит в колокол зари —
И тишина, разорванная в клочья,
Посыплется, как с елок снегири.

Надену свитер, нахлобучу шапку,
На шею шарф накину шерстяной,
И лишь душа, как прежде, нараспашку,
Нырнет с порога в холод молодой!

Душа горит малиновым пожаром
в морозной, околдованной глуши...
Что мне мороз, когда и смерть, пожалуй,
спасует и отступит от души!


* * *
Как поют-то дрозды, как поют!
будто горя вовеки не знали,
будто вовсе не здесь зимовали,
где мороз был невиданно лют.

Жизнелюбы! И как мне, на них
вдохновенно любуясь, не верить,
что мои все земные потери
не страшней и не больше чужих...


* * *
Гощу у матушки в деревне,
где сразу у крыльца деревья —
сирень, березки, тополя —
купаются в лучах рассвета
и, взявшись за руки, как дети,
уходят погулять в поля...

Поля от края и до края,
где рожь на солнце золотая,
как грива конская, густа.
Где полнозвучно, словно голос,
звенит о светлой жизни колос
и даль до донышка чиста.

Я в этой дали пропадаю,
лежу в траве, стихи читаю,
плывут, как мысли, журавли.
Не верится, что днями раньше
я был от смертных бурь не дальше,
чем незабудка от земли.


* * *
Сомкнув глаза, я словно и не жил:
не ликовал, не плакал, не грустил...
И как-то стало на душе спокойно,
что грешным делом я подумал: смерть —
не только страх, не только круговерть,
но и любви она порой достойна.

Но от природы всем навек дано
за жизнь цепляться, будто в ней руно —
то самое, что нам приносит счастье.
да только, сколь ни жил, я по судьбе —
ни в радости, ни в горе, ни в мольбе —
не знал его бессмертного участья...

А жить-тужить я больше не хочу.
чтоб сон был крепче, выпью первачу
да и сомкну опять глаза блаженно...
И просыпаться или нет, решу я,
почувствовав касанье поцелуя
моей родной, единственной царевны.


* * *
Я для любви пришел из сна —
и в сон уйду, как ни досадно!
Наступит в мире тишина —
и смерть возьмет меня обратно...

Но, Боже мой, какое счастье,
во тьме кромешной вижу свет...
Как будто жизнь открылась настежь —
в тот мир, где страха больше нет!..


* * *
Вдруг я словно попал в пургу
в тополином зеленом парке...
Будто воздух настолько жаркий —
что его вдохнуть не могу...

Мне б на Север, в родную даль,
чтоб дышать настоящим снегом,
и тогда лишь бороться с небом,
когда счастья совсем не жаль.

Только я не хочу ни спорить,
ни браниться, ни душу рвать...
Мне бы только тебя миловать
да тонуть в твоих синих озерах...

И алкать их заветное пламя,
и гореть в нем, да так, чтобы высь
голубела — и делалась жизнь
лишь светлей и родней с годами.

Я романтик, в чьем сердце грусть
по туманам, лесам и долам...
И в жарищу с тоской веселой
из криницы живой напьюсь.

Нет, не зря тополиный пух
закружил спозаранку в парке, —
показался он мне подарком
и спасеньем от всех прорух...