Память

Отпусти, мужик!

Лет шестнадцать мне тогда было. Я вернулся с необязательного свидания — а дом полон гостей. Отец, горячий, хмельной, схватил за руку и втолкнул в комнату: «А это мой сын!» И давай знакомить — с Гамзатовым, Кулиевым, Айтматовым, Евтушенко. Были тут же и Примаков со своей женой, Лаурой Васильевной, кто-то еще был, кто — не помню уже.

Я чувствую себя неловко, да что там — полным дураком, потому что понятно, что до меня этим людям ну просто как до полной балды! Однако краем глаза вижу, что мама чем-то своим недовольна. Проследил за ее взглядом: Евтушенко поставил ногу на стул и пьет газировку из горла, а бутылку ставит на шкаф. Догадываюсь, в чем дело: мебель совершенно новая, югославский гарнитур, первое, что куплено после «голодного» Тамбова в Москве, пару дней как привезли.

Ее коробит нога Евтушенко и еще больше то, что он пьет из горлышка. В то время — 1964 год — было это для нее, учительницы русского и литературы, проявлением дикой невоспитанности. А для Евгения, догадываюсь, жестом «свободного» человека.

Айтматов тем временем оттеснил меня к новенькому серванту и, дыша водкой в лицо, стал громко, чтобы слышал отец, страстно вопрошать: «Ты понимаешь, какой у тебя отец?! Понимаешь?! Ты знаешь, что твой отец — великий человек?! Знаешь?!» Тут я совсем уже осознал кошмар своего положения! Что ему сказать? «Хватит фальшивить, дядя!»? Или просто: «Отпусти, мужик!»?

Тогда я мало знал об этих людях. Мало знал и об отце. Тогда я больше знал о девушках. И зря, если честно...

Примаковы

С Примаковыми связаны дорогие воспоминания. В августе 1968 года я жил на их правдинской даче в Дзинтарс, под Ригой. Кровать мне поставили у окна, и я — в двадцать-то лет! — возвращался «домой» из «ночного» через окно, чтобы никого не будить. Сам Евгений Максимович отсутствовал. Жили в небольшой, кажется, двухкомнатной дачке. Лаура Васильевна, для меня — единственная его жена — и их чудесные, просто восхитительные дети: тринадцатилетний сын Саша и очаровательная крошка Нана.

Моего отца из «Правды» к этому времени уже убрали. Так что это был и дружеский жест поддержки со стороны Примакова, ведь он продолжал работать в газете и отлично знал, что Георгия Куницына наказал лично «дорогой Леонид Ильич Брежнев». Наказал за то, что тот посмел заступаться за Лена Карпинского и Федора Бурлацкого, которых он, Брежнев, повелел из «Правды» выгнать за их скандальную статью в «Комсомолке» против театральной цензуры «На пути к премьере».

Мой отец — единственный из всех присутствовавших на судилище — проголосовал против. Единственный! Притом зная, что Ильичу доставят стенограмму заседания...

В том августе я впервые в жизни увидел море! Я столько мечтал об этой встрече, воображал себе море на разные лады, но, когда мы с моим «проводником», младшим Примаковым, взбежали на песчаную дюну и передо мной предстал Рижский залив, я ахнул от разочарования! И это — море?!

Смешно признаться, но среди моих ровесников, мальчиков и девочек, живших в соседних правдинских дачах, самым интересным, умным, живым и доброжелательным собеседником оказался все тот же Примаков-младший. Это был настоящий ребенок-вундеркинд! Весь пляж «сползался» к этому ребенку, когда он вдруг начинал наизусть, целыми страницами декламировать текст «Золотого теленка» или «Двенадцати стульев» — в лицах, в характерах! Или на великолепном английском, встав в позу, — монологи Гамлета и короля Лира! К тому же Саша был обладателем чудо- техники, еще не виданной в родных палестинах, — миниатюрного переносного магнитофона с мини-бабинами, на которых были записаны «Битлы» свежайшего выпуска! Этот магнитофон, размером с большую книгу, имел ремень через плечо, две скорости и кармашек для «уменьшенных» пленок. И что вы думаете? Я не успел даже договорить, как он притащил мне это чудо — со всеми своими чудесными пленками — перед вечерним романтическим свиданием, понимая лирическую, разоружающую силу «Битлов». И в дальнейшем предлагал магнитофон первым, не дожидаясь, чтобы я заикнулся сам...

Сегодня, видя сквозь время, как сидят на лавочке и увлеченно беседуют двадцатилетний студент третьего курса философского факультета МГУ и школьник-семиклассник — о Монтене и теории Платона об идеях и «тенях теней», мне кажется это причудливым. Но в реальности нам просто было интересно друг с другом. Младший Примаков превратился в мой «хвостик». Сам он сформулировал изящнее: «Я твой верный Санчо Панса! Ты не против, если я буду сопровождать тебя в твоих походах и подвигах?» Но я был такому товарищу только рад.

Однако вскоре на «правдинском дворе» появились две новые сильные фигуры! Они приехали одной электричкой, но с разными целями. Молодой, начинающий сценарист Саша Миндадзе сразу же попал под горячую опеку Лауры Васильевны, а вот второй «богатырь» как вихрем закружил меня. Звали его Андрей, он приехал в отпуск, отслужив год срочной, к маме, сотруднице «Правды». Приехал на шесть драгоценных дней и не желал терять здесь впустую ни минуты! Для моего Санчо Пансы настали черные дни. Мало того, что мы с Андреем практически на весь его «армейский» загул изъяли чудо-магнитофон вместе с «Битлами», главное — не могли мы таскать за собой школьника, потому что окунулись в настоящую пучину курортных безобразий!

Запомнилось еще, как ездили с Лаурой Васильевной на электричке в Ригу. Она заказала местному столяру-мебельщику «эксклюзивную» тумбочку по своему чертежу. Я с радостью исполнял роль носильщика, пытаясь хоть в этом быть ей полезным. Жена Примакова нравилась мне, она сразу же покоряла своей открытостью, искренней прямотой. При этом в ней бурлил грузинский темперамент, и ее эмоциональность совершенно обезоруживала любого. Однажды к нам приехала из сибирского Киренска папина племянница Галя, моя двоюродная сестра. Высокая, голенастая девчонка лет семнадцати. Лаура в восхищении уставилась на ее длиннющие, как у цапли, ноги и бросилась возить ее по магазинам, одевать по моде!

А чего стоили ее публичные восхваления в адрес Георгия Куницына! Не раз слышал у нас дома, как она тоже как-то по-грузински горячо восхищалась — при Примакове! — отвагой моего родителя, способного ради убеждений и правды на «безумные» поступки. И при этом, не стесняясь, упрекала при всех Евгения Максимовича в том, что он так поступать не умеет, слишком осторожный и расчетливый. Примаков в ответ всегда примиряюще смеялся, отшучивался, тоже говорил отцу комплименты. Его природное обаяние, мягкий юмор снимали любое напряжение. Да и видно было, что, несмотря на эти спонтанные Лаурины выпады, они оба любят друг друга.

И вспоминается, как одним августовским утром в «мое» окно тревожно застучали. Стучал Всеволод Овчинников, теперь знаменитый по книгам о Японии, прекрасный журналист и писатель. Он почти прокричал громким шепотом: «Володя! У вас есть радиоприемник? Мой не ловит. Кажется, война! Наши танки вошли в Прагу! Скорее просыпайтесь!» Такое вот было лето 1968 года...

Спустя пару лет Лаура и Евгений Примаковы были на моей первой свадьбе. До сих пор храню их подарок — грузинскую чеканку и декоративную большую настенную тарелку. «Это авторская!» — предупредила Лаура.

А еще через десять лет — я стоял в Институте США и Канады у гроба Саши Примакова. Он умер внезапно, как говорили, на Красной площади, во время демонстрации 1 мая 1981 года. От сердечного приступа. Гениальный, прекрасный юноша, человек такого обаяния, какое мне больше не повезло в жизни встретить ни разу. До сих пор скорблю по нему, ужасаясь горю, которое пережили Лаура и Евгений!

Отец всегда говорил о Примакове с огромной симпатией: «У Жени редчайший талант! Он умеет дружить! Женя может очаровать любого человека! Любого! Он настоящий дипломат, тонкий, умный. С ним легко, тепло и приятно любому человеку. Это великий талант. У меня такого нет...»

Но добавлю от себя, поскольку отец не дожил до этого события: Евгений Максимович Примаков — человек, РАЗВЕРНУВШИЙ СВОЙ САМОЛЕТ НАД АТЛАНТИКОЙ! Россия будет помнить это долго. С гордостью...

Гегеля я вам не отдам!

— Наверное, это вы ночью кричали: «Дробная фрустрация подсознания! Дробная фрустрация!» — Новый сосед из-за стенки, молодой увалистый мужик, насмешливо смотрит на мои седые усы. Сверху вниз. В лифте мы оказались единовременно впервые. — А еще типа: «Гегель! Гегель!» Всю ночь слушал вашу мозговую активность!

Да, я тоже часто теперь слушаю, как его новорожденный наследник ближе к «часу волка» начинает педантично брать все гласные подряд, как Карузо перед выходом на сцену где-нибудь в Венской опере. Распевается на весь дом!

— А при чем тут фрустрация подсознания и Гегель? Ничего не напутали? Может, Фрейд? Анна Франк? Гуссерль? Не ослышались? — спросил я молодца, проскальзывая в железном шкафу мимо пятого этажа, кося глазом на синюшный дисплей.

— Нет, Гегель. Так и оглашали: «Гегель! Гегель!» Кстати, я тоже подумал: какой Гегель и подсознание?

Помолчали. Я озадаченно, а он добродушно, как типичный силач.

На уровне третьего этажа он всполошился:

— Зонт забыл! — но охлопал себя, как будто искал бумажник.

— А я не забыл, — сказал я без пафоса.

За окном третий день льет, небесно темно, ночью вода хлещет по жестянке подоконника, как тупой барабанщик, без малейшей гармонии. И отпрыск соседов за стенкой тут как тут: «А-а-а! И-и-и!» Бельканто! Плачидо Доминго, понимаешь ли! Тут не то что Гегеля, — Григория Сковороду вспомнишь!

— Надо вернуться! — вздыхает громоздкий молодой дядька.

— Не надо. Примета дурная. Мой возьмите, вечером занесете.

— А вы?

— Да мне только машину проверить: поставил на сигнализацию? Маразм. Старческий. Нагрянул, как счастье, незаметно...

— Будет вам! Вы ж зонт не забыли? А я забыл. Без склероза нет маразма, а склероз у меня.

Мы вышли на крыльцо, под козырек. Дождь не обманул — выкаблучивал по полной! Я нажал на кнопку сигнализации, машина по-родственному подмигнула. Сосед раскрыл мой зонт и шагнул в лужу.

Пока он скакал, как сумчатый кенгуру, до угла, я успел зафиксировать две мысли. Первая была простая: «Я не знаю имени своего соседа». Вторая сложнее и сокровеннее: «Гегеля я вам не отдам! Он первый задумался о том, что такое НИЧТО...»

Оглянись

Уже более двадцати лет, как ушел навсегда отец. Лучший из людей в моей жизни. Он не сюсюкал с нами, сыновьями. Не сказать, что был нежным и ласковым. До сих пор, бывает, вспоминаю, как порол в детстве. Но однажды признался нам, что его никогда, ни разу отец не ударил. И любил больше всех. И я понимаю деда.

Неправда, что я с детства, забывая о жестких телесных наказаниях, ровно любил отца. Бывали периоды ненависти, бывали. И восставал, и сомневался, но всегда, не переставая, продолжал любоваться отцом. Его красотой, силой, смехом, улыбкой, открытостью, несокрушимой надежностью и искренностью. Мне всегда нравились его глаза светло-синего цвета. У нас ни у кого таких не было — мама разбавила своим белорусским болотистым туманом, тростниковой зеленью отцовскую чистую синеву...

Никому не достались и прекрасные отцовские волосы — в юности он был почти что рыжим, а после войны потемнел и сразу же начал седеть. Сейчас вот вижу, как его кудри треплет ветер. Он сидит спереди в машине, приоткрыл окно, а я сзади наблюдаю, как ветер красиво треплет его гриву. И понимаю с завистью, что одной его пряди волос хватило бы мне на целый чуб — заместо моего жиденького чубчика.

В детстве не задумываешься о здоровье родителей — сам болеешь чаще, а их воспринимаешь как вечную данность. У отца первая зубная боль случилась только после пятидесяти. Он любил увлеченно грызть мясную кость, высасывая из нее мозговую сладость и не оставляя на кости ничего, как таежная собака. И иногда, когда свет падал сбоку, походил, со своими прозрачными яркими глазами, на матерого волка. Красивого и могучего зверя.

Однажды дед поймал отца, еще подростка на воровстве. Было это уже в Киренске. Шли голодные тридцатые, и отец с пацанами, проделав в складской стене дырку, дотянулись до мешка с карамельками-подушечками. Выскребали пацаны карамель из мешка ложками понемногу, но регулярно и всю зиму. Так что мешок просел к весне почти вполовину. Вот у этого мешка дед и нашел оброненную металлическую ложку, которой орудовал отец. Конечно, сразу узнал родную ложечку. Молча принес ее домой и молча же положил рядом с учебником, который отец читал к урокам. И больше ничего не было. Ни слов. Ни наказаний.

Отец иногда вспоминал этот случай за семейным столом и всегда восхищался педагогическим тактом деда. А мне кажется, он еще видел в этом уроке нежность своего отца, моего деда Ивана. Этот случай мне очень нравится.

Как и история со скрипкой. Ее дед купил у знакомых ссыльных из Питера. Купил из скудного своего рабочего достатка. Настоящую, в красивом футляре скрипку. Гоше купил на пятнадцать лет. Надеялся, исполнит он его мечту, научится на ней играть и услышит дед в своем доме, как сын его исполняет «настоящую музыку».

Отец научился играть на скрипке по самоучителю, а бывший хозяин инструмента помог в практике. И сыграл деду на домашнем «концерте» по памяти Баха и Листа. Дед слушал и плакал...

Что он чувствовал тогда, слушая скрипку, таежный следопыт, медвежатник, охотник, бригадир артели грузчиков, на спор способный занести в одиночку на второй этаж пианино? Простой русский мужик с такими же синими, как у отца, глазами? Что чувствовал, глядя с благодарностью на своего вихрастого и любимейшего из детей, играющего на скрипке Баха? Во глубине сибирских руд? Посреди маленькой Венеции Сибири — в городе Киренске, омываемом великими сибирскими реками, как остров? Я восхищаюсь дедом Иваном — через любовь моего отца!

Эту скрипку отец взял после военного училища на фронт. Она погибла в 1943 году. А в 44-м ординарец принес ему трофейную. На ней поиграть отцу не довелось. При наступлении на Дуклинском перевале, в кровавых карпатских боях, немецкий снайпер разрывной пулей вырвал из правой руки отца почти десять сантиметров кости...

Да, отец часто говорил нам, что каждый день вспоминает своего отца. Трудно в это как-то верилось. Это при сумасшедшей его занятости? Он же преподавал и в Гнесинке, и в Литинституте одновременно, и писал, писал свои книги, статьи. Но теперь, когда отца уже нет более двадцати лет, а я почти каждый день вспоминаю о нем, — я задним числом верю ему. Да, это возможно, если любишь всем сердцем и до сих пор нуждаешься в отце как он, как я...

Самурай

Ночью упал с лошади. Куда скакал, не помню. Но по блестящей, кремнистой дороге, через туман. Обрыв пугал близостью. И вот вдруг стала ослабевать подпруга, седло поехало влево, в сторону обрыва. Вместе с седлом и я...

Очнулся на полу в сарае, у перекошенного мучительной гримасой дивана. Его старые челюсти-половинки раздвинулись, показывали беззубый рот. Вставать не хотелось — в квадрат слухового окна внимательно смотрел месяц. Ушел. Заглянула ночная звезда. Поколола зрачки алмазной иглой. Ушла. Подкрался запах лысых шин. Запах с запоздалой обидой рассказывал, сколько они, шины, пережили горя на дорогах. Я понял и сочувствовал. Это же были мои шины! Я знал, сколько они страдали при жизни. Знал все их грыжи, порезы, проколы, они сообщали мне о каждом ударе о яму...

Зачем я лег в сарае? Что за каприз?

Ах да! В порыве нечаянного альтруизма уступил кровать гостю!

Сарай у меня страшный, как старик хиппи. Давно он изверился в молодых соблазнах кафкианства и экзистенциализма, разогнал лукавых фантомов. Знает откуда-то, что не буду я поднимать домкратом его правый бок, по-плебейски передразнивающий Пизанскую башню. Этим пизанским боком сарай депрессивно уткнулся через забор в бедро молодой бани на соседнем участке. Припоминать соблазны юности.

И все же был он, как оказалось, самураем — без свидетелей и прессы, молча совершил харакири и теперь, никуда не торопясь, аккуратно вываливает из криво проткрывшихся дверей свои сарайные «внутренние органы».

Куда же я скакал по кремнистой дороге в ночи, в горах, по-над обрывом? И развивалась ли красиво бурка за моей спиной, пока я не сорвался? Никто не знает и... не скажет.

Пять ступеней к Сакартвело

Первая

После возвращения из Тбилиси чувствую себя мышью, которой подкатили с неба сыр, большой, как футбольный мяч, и бегает она вокруг него, не знает, с какого бока откусить кусочек!

Это первая поездка в Грузию. Пять незабываемых дней открытий и благодати. Ощущение, что давняя мечта сбылась, а предчувствия оправдались.

Когда-то, в конце 70-х, я работал во Всесоюзном институте теории и истории кино. То был рай, а не институт! Рай посреди «развитого социализма», потому что нигде больше советские люди в рабочее время не смотрели столько западного, и в целом мирового кино, как в нашем институтском подвале с зальчиком на пятьдесят мест! Однажды там состоялся просмотр фильма «Каспар». Датский ли, немецкий фильм, сейчас не помню, но это была удивительная киноверсия реального события, произошедшего в средневековой Европе. История про загадочного человека, обнаруженного на главной площади городка жителями. Он не помнил о себе абсолютно ничего! И никто не знал его не только в этом городке, но и во всей округе.

Фильм о том, как молодой мужчина, которого горожане назвали Каспаром, постепенно начинает осознавать себя с чистого листа — человеком, личностью, частью социума. Тонкая и глубокая история о таинстве становления души и сознания не в ребенке, а уже в физически зрелом гомо сапиенсе.

И было в фильме отдельное маленькое чудо — сны Каспара! Поскольку этот человек был лишен всяческой памяти о своей прошлой жизни, сны его выглядели как необычайные вспышки таинственных озарений! Откуда приходили эти сны и что они значили?

А снился Каспару — Кавказ! Вернее даже, Кавказ в виде как бы сочиненной детским воображением географической карты. На этой поразительной карте были нарисованы горы, реки, долины, фигурки людей и животных, летящие в небе птицы. И очень большими буквами через всю эту сказочную карту по-детски же было выведено слово — КАВКАЗ.

Зачем я вспомнил этот фильм? Наверное, потому, что после поездки в Грузию эта земля стала являться мне во снах, как и тому очарованному таинственными видениями Каспару, почему-то сохранившему единственное воспоминание за всю предыдущую жизнь о тех же долинах и горах, которые впервые увидел теперь и я.

Но я увидел их наяву! И еще из окна самолета, откуда Грузия представала тоже как бы на карте — с уменьшенными горами, ущельями, быстрыми змейками серебрящихся рек, разбегающимися домиками по долинам и склонам, прихотливой геометрией расчерченных виноградников и белыми стаями облаков, летящих через голубые небеса, чтобы поймать в свои скользящие по земле тени людей и животных, и птиц, которые летят ниже самих облаков...

Я, конечно, не Монтескье с его географическим детерминизмом, но все же форма гор той или иной страны, по-моему, влияет и на национальный характер, и на культуру. Говорю это, вспоминая, как загипнотизировали горы Китая, увиденные тоже из окна самолета. Там, далеко внизу, чудился великий дракон, спрятавшийся в океане густого тумана. Его зубчатая спина время от времени выныривала, и казалось, что дракон не лежит в облаках, а бежит, величественно и грозно демонстрируя свои сочлененные остроконечные вершины, самодостаточный, мощный, не нуждающийся даже в самом солнце.

Грузины любят говорить, что, когда Бог раздавал земли разным народам, Грузию придержал для себя. Теперь я готов им верить.

После того как сам побывал в Алазанской долине, в городках Кахетии, в Бодбе, Сигнахи, Цинандали, Телави... и, конечно, у древних стен Джвари, откуда с высоты птичьего полета открывается божественный вид на долину, где встречаются воды Арагви и Куры и горящие в солнечных лучах реки походят на линию судьбы, пересекающую древнюю ладонь Грузии...

Вторая

Все же только здесь, находясь в Грузии, осознаешь по-настоящему, что эта земля приняла христианство на шесть с половиной веков раньше, чем мы, Русь. Об этом говорят древние камни церквей и сам облик этих церквей, аскетичный, сдержанный и — единообразный. Все храмы Грузии — из тех, что мне довелось увидеть, — похожи, как братья и сестры. Не потому ли, что возводившие их строго придерживались древнего канона? Чего никак не скажешь о наших церквях, переживших, например, мощное влияние и барокко, и классицизма. В Москве есть храм святых Петра и Павла, построенный по чертежам самого Петра I, с явным, к слову сказать, «светским» отпечатком.

Говорят, что и сегодня в православной Грузии население почти на сто процентов воцерковленное. Это очень сильный факт, учитывая, что страна уже семнадцать веков исповедует христианство на самом рубеже иных конфессий! Более 85 процентов населения страны составляют этнические грузины, плюс к этому — русские, украинцы, греки, армяне... Православие в этой стране, безусловно, основополагающая конфессия, и православному русскому сердцу здесь легко, как редко где, но это наблюдение из сугубо личных.

Есть еще один уникальный факт, напоминающий о том, насколько глубже уходят грузинские религиозные ощущения христианства, уходят совсем в ту недоступную нашей относительно молодой прапамяти даль, где стены храмов почти физически осознавались продолжением «тела Христова», и потому изначально в храмах Грузии строжайше запрещено было вбивать в стены гвозди как символ крестного страдания Христа! Вот почему древнейшие храмы Грузии покрывали только росписями и фресками и почему здесь не существовали традиции иконописания. Для раннехристианского, близкого к самому крестному событию, сознания вбивать в стену храма гвоздь и вешать на него икону с изображением Бога представлялось невозможным.

Но после подписания Георгиевского трактата в 1783 году (царем Ираклием II и Екатериной Великой) и позже, после вхождения Картли–Кахети в состав России (в 1802 году — присяга грузинской знати на верность России и царю), пришли в грузинские храмы и «русские» иконы. И было закрашивание древних фресок и росписей, чтобы освободилось место под иконостасы и алтари. Из песни слова не выбросишь!

Такова историческая реальность и неизбежность. Стоит напомнить, что добровольное и настойчивое желание Грузии войти под геополитическую защиту России спасло ее не только от угрозы порабощения и неизбежной мусульманизации со стороны Османской империи и Персии, но и от вполне возможного физического истребления.

Есть один очень красноречивый факт: за сто лет существования под русским протекторатом численность Сакартвело (историческое название Грузии) выросла с 370 тысяч человек до почти полутора миллионов. Такого демографического взрыва не случалось ни разу даже в Китае!

Чтобы был ясен масштаб происходивших в те годы исторических событий, напомню, что численность нынешней Грузии составляет менее четырех миллионов человек (3,72 млн), а население Тбилиси — 1,1 миллиона человек. То есть сегодня в одной только Москве населения в четыре раза больше, чем во всей современной Грузии.

Но — мал золотник, да дорог! Здесь, в Грузии, находится одна из величайших святынь христианского мира, к которой идут паломники со всего света, — место, где погребен хитон, в котором Христос шел на крест. Над местом захоронения хитона стоял с IV века храм, а позже воздвигнут был главный, кафедральный собор Грузии — Светицховели.

В монастыре Бодбе, что летит над Алазанской долиной, осеняя ее прекрасные кахетинские долы крестом, покоится могила святой Нино, которая пришла в эту землю из Византии, женщина из рода Александра Македонского, как гласит легенда, направляемая волей самой Богородицы, дабы обратить народ Иверии в христианство и найти великую реликвию. И она крестила Грузию в православие. И построила на месте языческого капища, где приносили идолам человеческие жертвоприношения, — храм Христа. А теперь этот храм в Мцхете — Джвари, храм, в котором стоит в память о чуде деревянный крест. На том самом месте, где по молитве Нино Бог поверг молниями и громом каменных языческих идолов в прах, расколов их, как небесным мечом, надвое! И этот храм, Джвари, летит тоже над Грузией, над Арагви и Курой, над холмами и домами у подножий гор, видимый отовсюду, прекрасный, как божественная Христова птица, посланная Им долететь до всякого сердца еще живого человека!..

Третья

До сих пор не верится, что Бог допустил, грешного, стоять на коленях у древнего погребения святой равноапостольной Нино в Бодбе! Быть у священных корней ливанского кедра в кафедральном соборе Грузии, где покоится хитон распятого Христа. Видеть божественную красоту Кахетии и Мцхете. И ночного Тбилиси!

За пять дней удалось не так уж и мало, учитывая, что время на прилет и отлет в эти пять дней входит. К уже перечисленному следует добавить и следующее: трехчасовая пешая экскурсия по старому Тбилиси, легендарные серные бани, имение князя Александра Чавчавадзе, целый зал картин Пиросмани в «городе любви» Сигнахи, вдумчивая дегустация на винном заводе Кахетии (теперь настоящее киндзмараули из самых любимых!), знаменитый «блошиный» рынок столицы, попытка попасть в вожделенный кукольный театр Резо Габриадзе (гастроли). Вместо театра визит в милое и уютное «кафе Габриадзе», которое, как утверждают, он оформил сам. И конечно, дождались того момента, когда ангел выплыл из сказочной башни театра на свой балкончик, ударил молоточком в колокол, отбив ровно то количество часов, что наступило тут, у нас внизу, и — уплывая назад в волшебные дверки — показал всем крылья, прижавшиеся по-детски к его спине.

Тбилиси, любовно и нежно обнимающий зеленоватую Куру, прекрасен. Ночью над городом парят выхваченные из тьмы храмы. Их подсвечивают на черном фоне гор и холмов, и они, как золотые свечи, горят над Тбилиси — с пылающими в темноте крестами!

Между тем днем хорошо видно, как катастрофически одряхлел старый город. За редкими благополучными исключениями, он в состоянии подробного разрушения и «физического» упадка. Будто бы больной перестал вставать с кровати. А ведь Тбилиси начал строиться с пятого века!

Зато прямо в центре столицы появилось несколько чрезвычайно ярких по архитектурному решению зданий. Как и великолепный тбилисский аэропорт, чем-то напоминающий пекинский, но, конечно, гораздо меньше.

Они прилетели сюда будто из будущего и, по-моему, здорово освежили древний город. Заслуга их появления принадлежит Саакашвили.

Он же, беглый Мишико, снес в центре столицы любимые тбилисцами теннисные корты начала ХХ века и построил роскошный административный дворец, тоже ультрасовременной архитектуры, где теперь, к счастью граждан, можно за пару часов решить все социально-бытовые вопросы — от покупки жилья до развода и прописки. Я уж не говорю, что и правда — полицейские участки просматриваются через стекла насквозь, как аквариумы... И это нам, «тертым» москвичам, так забавно! Вот и «неприятность» для всех, кто не любит Саакашвили так же, как я. Кстати, от экскурсоводов не раз услышал, что реставрация монастырей и старинных памятников архитектуры началась именно при прошлом президенте, а теперь как-то «затормозила». Хочу напомнить в этом месте особо чутким к политике, что Саакашвили — для меня лично — остается военным преступником и политическим провокатором, развязавшим подлейшую войну «08.08.08». Но я здесь пишу не про политику, а про то, что роднит не только Грузию и Россию.

Конечно же в Тбилиси на виду и творения «нашего» Зураба Церетели. Площадь Свободы украшает высокая белая колонна, которую венчает фигура святого Георгия на коне, отлитая словно из чистого золота. Она притягивает к себе солнечные лучи как магнитом. Пожалуй, лучшее творение плодовитого скульптора из тех, что я видел. А главное, здесь, в Грузии, его манера изображать лошадей и всадников смотрится намного органичнее, чем в центре Москвы, на Манежной и Поклонной. Видел и памятник героям фильма «Мимино», копия которого спряталась за забором дачи Церетели в писательском поселке Переделкино. И еще один памятник этого же автора, напоминающий тот, что давно стоит в Москве, на Тишинке, — совместное с А.Вознесенским детище, олицетворяющее русско-грузинскую дружбу в виде переплетенных букв двух алфавитов.

Была поездка на фуникулере — к самой высокой смотровой площадке над городом. Мимо захоронения А.Грибоедова. Кстати, в очаровательном имении князей Чавчавадзе, площадью 19 гектаров, с роскошным ботаническим парком, показали гостиную, в которой Грибоедов впервые читал «Горе от ума».

Про тбилисский фуникулер есть волнующая история. Построен он был до Октябрьской революции 1917 года крупной бельгийской компанией году в 1904-м, а впервые сломался в 2008-м. И что думаете? Та же бельгийская компания, узнав о случившемся, полностью и бесплатно фуникулер отремонтировала. А? Ну не шик?

И совершеннейшую правду сказали, что в Грузии можно смело пить воду из-под крана. Я пил ее здесь при сорокаградусной жаре из всех встречных фонтанчиков, колонок, родничков и не помню, когда пил воду вкуснее, включая пластиковые бутылочки всех сортов...

Четвертая

Начиная свои заметки о Грузии, не думал, что так трудно их будет завершить. Слишком многое хватает за рукав сказать и упомянуть.

Например, о форме старинных грузинских кирпичей, из которых возводились не только дома, но и стены крепостей и монастырей. И конечно, храмов. Эти кирпичи в два раза тоньше наших, у них нет острых боков. Они сглажены по краям. Но — как подумалось моей глупой гуманитарной головой — значит, все, что строилось из них, было почти вдвое крепче, чем из кирпичей, привычных для нас? Потому что больше уходило скрепляющего кирпичи раствора, делающего тем самым стены прочнее. Или чепуху горожу?

Также впервые узнал, что вино саперави — единственный в мире сорт вина, который делают из красного внутри винограда, не растущего более нигде, а только тут, на благодатной земле Грузии. Если бы я знал об этом раньше! Скажем, в студенческие годы! Неужели бы я поглощал это уникальное вино стаканами, поспешая тупо захмелеть, а не тянул бы изысканно и бесконечно, вытянув трубочкой губы гурмана?

А еще нам рассказали сами грузины, что окончания грузинских фамилий — на «швили», например, или на «дзе» — говорят о том, где родился человек, а это знание открывает грузину о грузине целый вагон зашифрованной информации. А буква «а» перед «швили», то есть «ашвили» (Саакашвили), указывает на присутствие в роду этих грузин иудейской крови. Впрочем, правда ли, сказать не могу.

И вообще, характер у грузин из далеких друг от друга земель так разнится, что трудно бывает поверить, будто это люди одной национальности. К тому же через Грузию проходил Великий шелковый путь, здесь встречались и, разумеется, смешивались нации и народы в таком великолепии этнических оттенков, что в итоге иного грузина лучше не скрести —