Помню об этом дне

* * *
В каменном, каверзном, строенном на года,
А пережившем столетие, как хвоя за половицей
(Из такого же школьницей смотрела я в никуда
Из ниоткуда, где довелось родиться), —

То есть в безвременном...
  Впрочем, двадцатый век
Проступает отчетливо в невниманье к детали.
Прочее — вечно: этот мартовский снег
И которое поколение женщин,
  говорящих: «Как мы устали...»

В общем, в России, в городе, на этаже,
Засиженном мухами изнутри, голубями снаружи,
Я стою и думаю, что — свершилось:
  уже
Ты мне нужен сильней, чем другим не нужен.

Чахнет в лампочке пламя, задушенное стеклом,
Надвигается будущее — невпопад, напролом.
Пусть настигнет в доме твоем
Нас — вдвоем...


* * *
Будто видела — помню об этом дне:
Говорили: «Красные входят в город».
Это предок мой на гнедом коне
Мчал за криком своим, разорвавшим ворот.
Победитель! Его не задержит лес,
Не сломают ветра, не утопят реки...
Но другой мой предок наперерез
Выходил — остаться в бою навеки.
Два врага погибли — и две строки
Родословная вносит в свои скрижали.
До сих пор сжимаю я кулаки,
Вспомнив предков — чтоб руки не так дрожали.
Я поповская правнучка — и княжна,
На конюшне прапрадед мой был запорот...
Так — о боже! — что чувствовать я должна,
Если снится мне: красные входят в город?..


Воспоминание о восьмидесятых

...Нет, не перебивай!
Полуночные кухни,
Всегдашний свет в окне,
Всегдашний жар в груди.
Потом умолкнет стих,
Потом держава рухнет
И жизнь утратит цвет.
Но это впереди.

Я помню — навсегда,
Какие там восходы,
Какая там любовь.
Постой, не говори!
Соседка в бигуди —
Как статуя Свободы...
Гори, огонь, гори...


* * *
Враждебная, с челкою черной
И взором острее огня,
Считайте себя отомщенной —
Он больше не любит меня.

Он — где-то, он — птица на ветке,
Его не удержишь в руках.
Уж месяц, как смолкли соседки
Про губы мои в синяках.

Я знаю, бестактно... Но Вы же
Прошли до меня этот путь...
Как жить? Научите. Как выжить,
Когда ничего не вернуть!..


* * *
Или тепло перешло все границы,
Или мороз проявил мягкотелость,
Только — взгляни: возвращаются птицы.
Родины захотелось.

Вроде бы любят, каются вроде,
Но в холода забывают приличья
И — улетают.
Глаза отводит
Грешная стая птичья.

Их бы прогнать!
Но в лесах наших темных
Любят заблудших и непутевых.
Так возвращаюсь к тебе, мой нестрогий.
Мешкаю на пороге.


* * *
Насмешки такой бессердечной
Мы явно не ждали с тобой:
Любовь оказалась конечной —
Как жизнь и как боль.

Роняет июль с небосвода
Светил перезрелую гроздь...
Ну что с возвращенной свободой
Нам делать, теперь уже врозь?

А полночь в ответ мне хохочет
Всем сонмом нарядных огней:
Любовь оказалась короче!
А жизнь — оказалась длинней!


* * *
Объяснять мне не надо, что гонит грачиную стаю
За полмира — к Москве, от весны захмелевшей, как все.
Оказавшись почти что в раю, я до слез вспоминаю
Изумрудные мелкие листики вдоль шоссе.

И смеющихся окон вечерних янтарную залежь,
И реклам неуместных горящие угли в золе...
В этом городе я и помру, если не возражаешь,
В день, когда не останется дел у меня на земле.

И увижу во сне, как вдали от привычного крова,
Недоступный промышленным звукам и взглядам зевак,
Занимается клен — чуть зловеще, нарядно, багрово, —
Неудавшейся жизни моей восклицательный знак.


* * *
От смрада, от нервного быта,
От лютой толпы городской —
Туда, где дорога размыта
Не видной на карте рекой,

Туда, где светлы и бесслезны
Окошки над самой травой,
Какие бы темные звезды
Ни плыли над головой;

И стадо — послушно, тягуче —
Ползет на пастушеский зов,
Какие бы сизые тучи
Ни застили горизонт.

Средь ласковых ив у обочин —
Дубок, восходящий на склон.
Он молод, размашист и прочен,
А значит — да здравствует он!

Да здравствует в дебрях кизила
Шмелиная спелая власть —
Какая бы смерть ни сквозила,
Какая бы ложь ни сбылась.


* * *
Покуда сердце не застыло
Среди кладбищенского сада,
Я не забуду то, что было,
И расскажу, коль станет надо.

Застолья опишу, и голод,
И личные в комоде вещи,
И безнадежный этот город —
И ненаглядный, и зловещий.

В нем голубей кормились стаи
И, недоступно пониманью,
Как по команде расцветали
Тюльпаны в полночь к Первомаю.

Ежей припомню в скудных чащах,
«Хрущобы» в яблонях по груди
И черных лебедей, скользящих
Средь парка Горького, в запруде.

Тебя, на возглас мой «Куда ты?»
Не захотевшего ответить.
Себя, любимую с той даты
Еще лет десять.


* * *
Твой сад зарос раскидистой крапивой,
А дом — стоит, не сломленный судьбой.
Все думаю: была бы я счастливой
Вот здесь, с тобой?

А козырьки над окнами — как веки,
И как слезинки — по стеклу вода...
Мы родились с тобою в прошлом веке,
И встретились, и разошлись тогда.

Читаю прозу и стихам не верю,
Почти не плачу — ни весной, ни до —
И чувствую как личную потерю
«Вишневый сад», «Дворянское гнездо»...


Трубниковский переулок

Дом, где я родилась, потерпел поражение
В битве с новыми зданьями — выше зари.
Даже память моя — только воображение,
Я не помню, как выглядел он изнутри.
Только помню — в нем жили четыре мелодии:
Песня старых дверей, песня старых полов,
Песня старого дворника дяди Володи
  и
Песня ветра в трубе, песня ветра без слов...
Остальное нечетко: за стенкой старинною —
Рыжий кот, надо всеми имеющий власть.
Звали старшую бабушку мы Катериною,
А вторая, любимая, Лидой звалась.
Та шутила, кляла свои кудри коварные,
Тоже рыжие, все их собрать не могла.
Хоть носила «целебные» бусы янтарные,
Раньше старого дома еще умерла.
И теперь переулок лужайкой кончается
Там, где жили мы в доме под номером три.
И торжественный тополь как пламя качается
В рыжих отсветах сильной московской зари.


* * *
Уже не замутненное слезами,
Сквозь боль и забытьё,
Зачем опять встаешь перед глазами,
Ушедшее мое?

На фоне туч серебряных и крика
Из ближних школ —
Что ты глядишь так холодно, так дико,
Так хорошо?..


* * *
Это мощней, чем цунами
Или по склонам снега:
Ты подойдешь — и меж нами
Вспыхнет электродуга.
Пламя забродит, засвищет,
Прошлое выжжет дотла...
Нет, на чужом пепелище
Я бы прожить не смогла.
Тихо, как свечку, задую
В сердце проросток огня...
Если полюбишь другую —
Ты ей не мсти за меня...


* * *
Я жену твою не обижу,
Как бывало в прошлом году.
Даже в снах тебя не увижу!
Даже близко не подойду!

Мне, змеюге, вырвали жало,
Кровь моя обратилась в лед.
Что ж глядишь на меня так жадно
Все мечты свои напролет?..


* * *
«Пожалуй, не люблю, — сказал, —
  но не грусти:
Других я не люблю
  значительно сильнее.
Возьми, что нажил я,
  коль сможешь унести:
Закаты над рекой,
  неполных лун камеи,

Заначенный экспромт —
  тот, что на черный день,
Уверенность в себе
  (в ней все — одна бравада),
Бессонниц благодать,
  а ежели не лень —
Возьми и жизнь саму,
  мне ничего не надо».

И вспомнила рассказ
  про мастера мостов:
Без отдыха и сна,
  иной не зная страсти,
Он строил дивный мост.
  Когда был мост готов,
Созвал всех горожан
  счастливый дряхлый мастер.

Он им сказал: «Не зря
  был я судьбой храним!
Я завершил свой труд!
  Труд жизни! Неужели!..»
И он прошел свой мост.
  И рухнул мост за ним...
...И я, как мастер тот,
  своей достигла цели...