Последний хеллувин маршала

Барон оспаривает полномочия судей

К очередному заседанию суда, назначенному на 8 октября в Тур-Нёв, прокуроры де Шапельон и де Ливрон не успели свести в письменное обвинительное заключение все многочисленные показания и факты, добытые отцом Жаном и де Тушероном, поэтому Шапельон вынужден был выступить с предварительным устным обвинением:

— Выслушав горькие жалобы присутствующих здесь жителей Нантского диоцеза^[1] и памятуя о том, что, согласно заповедям Божиим и закону, запрещено убивать ближних своих, напротив, следует любить их, как самого себя, мы, Гийом де Шапельон, прокурор Нанта по церковным делам, и Филипп де Ливрон, помощник мессира прокурора Нанта по гражданским делам, уполномочили преподобного отца сеньора Жана де Малеструа, епископа Нантского, и духовное лицо, брата Жана Блуэна, бакалавра, из ордена братьев-доминиканцев, наместника инквизитора, гонителя ересей в королевстве Французском, присланного по поручению святого апостольского престола, а также благородного и ученого мессира Пьера де Л’Опиталя, президента парламента Бретани и полномочного представителя его высочества герцога Жана V, привлечь к суду духовному и светскому рыцаря, барона и сеньора местности Рец Жиля де Лаваля, сира де Реца, владетеля Машкуля, Инграна и других поместий, маршала Франции и советника его величества короля, на основании того, что:

— помянутый сир де Рец похитил или распорядился похитить многих детей — не десять или двадцать, а тридцать, сорок, пятьдесят, шестьдесят, сто, двести и более, бесчеловечно убил и умертвил их, а затем сжег их тела, обратив в пепел;

— помянутый Жиль де Рец, обвиняемый, с помощью колдуна, геоманта и заклинателя Франческо Прелати заключил со злыми духами соглашение, согласно коему он выполнял их волю; и по соглашению сему помянутый обвиняемый добивался того, чтобы названные злые духи даровали ему знание, богатство и могущество;

— помянутый Жиль де Рец, обвиняемый, и от имени его и по указанию его Жиль де Силле, Роже де Бриквиль, Анри Гриар, Этьен Корильо и Андре Бюше требовали от поставщиков и поставщиц и от старух сводниц, имевших от них поручение, чтобы под предлогом неких услуг, кои названные дети помянутому Жилю оказать могли бы с выгодой для себя, они поставляли ему детей обоего пола, брали их и приводили к нему, дабы Жиль де Рец, обвиняемый, мог с ними совершить грех содомский, зарезать их и убить или повелеть сие совершить; каковые злодеи — поставщики и сводни — действительно поставляли названных детей невинных помянутым Жилю де Рецу и сообщникам его;

— помянутый Жиль де Рец члены невинных детей оных приносил в жертву злым духам; с каковыми детьми и до, и после их смерти, и когда они умирали, он предавался премерзкому греху содомскому, оскверняя небесную гармонию, и противоестественным путем их насиловал, дабы удовлетворить плотское свое вожделение, незаконное и предосудительное; а затем в том же месте он сжигал сам или руками слуг своих — Жиля де Силле, Анри Гриара и Этьена Корильо, прозванного Пуату, тела невинных оных детей, мальчиков и девочек, а останки их повелевал сбрасывать как в выгребные ямы, так и в крепостные рвы в замках Тиффож, Машкуль, Шантосе, равно как и в клоаки дома Ла-Сюз в Нанте;

— далее, уже около пяти лет помянутый Жиль де Рец повелевал во время многих торжественных празднеств с особою пышностью совершать торжества в честь злых духов, а в последний День всех святых приказал отмечать богомерзкий языческий праздник бретонцев, называемый ими самайн, а в Англии — хеллоуин, следуя соглашению, между ним и помянутыми духами заключенному; во время каковых празднеств, в силу помянутого соглашения, во имя указанных злых духов и ради возвеличивания их раздавал он сам и руками слуг своих милостыню беднякам;

— далее, помянутый Жиль де Рец, обвиняемый, целью своею, надеждой и верою устремлен был к заклинанию злых духов, ведовству, убиению помянутых невинных детей, ко греху содомскому и противоестественному сладострастию;

— погрязши в пороке, помянутый сир де Рец, невзирая на установленный велением Господа закон, по которому каждый должен повиноваться своему господину, напал на Жана Леферрона, подданного герцога Бретонского, когда упомянутый Жан Леферрон был попечителем поместья Мальмор от имени брата своего, Жоффруа Леферрона, которому упомянутый господин передал во владение упомянутое поместье;

— помянутый сир принудил Жана Леферрона отдать ему упомянутое поместье, более того, присвоил это владение, вопреки приказу герцога и законному праву;

— помянутый сир де Рец арестовал сержанта герцога, господина Жана Руссо, посланного от герцога с приказом, и избил его солдат их же собственными дубинками, хотя эти люди находились под защитой его светлости.

И сие все верно и правда есть.

Вот по какой причине названные прокуроры просят вас, преподобный отец, сеньор епископ Нантский, и вас, брат Жан Блуэн, наместник инквизитора в королевстве Французском и гонителя ересей, — или одного из вас, кому сие будет угодно, — дабы решительным приговором вашим помянутый Жиль де Рец, обвиняемый, объявлен был и означен еретиком и злостным вероотступником; дабы объявлено было, что он совершил и содеял во злобе своей ужасающие заклинания демонов; приговорен был за то к отлучению от церкви и к иной законной каре и, как еретик, вероотступник и заклинатель демонов, должен быть подвергнут наказанию и исправлению, как того требует закон и предусматривают церковные предписания.

Более того, дабы вы, преподобный отец, сеньор епископ Нантский, окончательным приговором вашим объявили и означили, что помянутый Жиль де Рец, обвиняемый, совершил преступный и противоестественный грех содомский с вышеназванными мальчиками и детьми, а также содеял во злобе своей святотатство, а именно нарушил церковную неприкосновенность, и приговорен за то к отлучению от Церкви и к иной законной каре, и должен быть наказан и спасительному подвергнут исправлению, как того требуют закон и церковные предписания, и предан светскому суду достопочтенного великого сенешаля и президента парламента Бретани мессира Пьера де Л’Опиталя.

Прокуроры взывают со смирением к вашей милости, дабы вы проследили, чтобы скорейшим и должным образом отправлялось правосудие. Сторона обвинения по всем до единого из означенных дел обязуется привести, произнести и предоставить доказательства при помощи наилучших из возможных и надлежащих способов и просит вашего соизволения доказательства сии предоставить в письменном виде, исключив любые излишние доводы и обязуясь не исправлять, добавлять, изменять, сокращать, истолковывать, улучшать доказательства, но повторять и обосновывать, если в том возникнет надобность, во время должное и в должном месте.

— Обвиняемый мессир Жиль де Рец, — обратился епископ Жан к барону, когда де Шапельон закончил, — признаете ли вы прозвучавшие обвинения?

— Нет, не признаю, — спокойно ответил тот. — Более того, я вношу апелляцию с требованием отвода Жана де Малеструа и Жана Блуэна как церковных судей, а равно и Гийома де Шапельона, называющего себя прокурором по церковным делам, и рассмотрения дела заново другими судьями и прокурором.

— На каких же, позвольте узнать, основаниях? — осведомился мэтр де Шапельон.

— На основаниях «Прагматической санкции» его величества короля Франции Карла VII, а также постановлений Базельского собора всей апостольской Римской церкви и Буржского собора нашей, галликанской церкви. Они провозглашают выборность епископов и священников церковными капитулами и монастырскими общинами, оговаривая право короля и сеньоров рекомендовать кандидатов. То же касается и церковных судей. Насколько я знаю, никто не выбирал Жана де Малеструа, Жана Блуэна и Гийома де Шапельона на указанные духовные должности, а государь Карл VII не вносил кандидатуры господ де Малеструа и Блуэна. Кто их всех назначил, какая курия, римская или авиньонская, папа или антипапа, знают, похоже, только они сами. Но это точно не галликанская курия. В условиях, когда на нашей земле продолжается война, такие неподотчетные французской церкви судьи и прокуроры столь же опасны, как были опасны их предшественники из Руана, в угоду англичанам погубившие и обрекшие на мучительную смерть в огне славу и гордость Франции — Орлеанскую Деву.

— Так она все же мертва? — воскликнул, изобразив удивление на лице, епископ Жан. — Позвольте, а кто была та женщина, которую я видел на представлении вашей мистерии в Орлеане, когда был там, на Генеральных Штатах? Ее привели именно вы и сказали, что это чудом спасшаяся Жанна д’Арк. Как же теперь понимать ваши слова? Стало быть, она все-таки не спаслась? Тогда кого вы нам так торжественно представили год назад?

Кровь бросилась в лицо маршалу: епископ поймал его на слове, как ребенка.

— Почему вы, преподобный отец, прерываете меня, когда я отвечаю на вопрос так называемого церковного прокурора? — сдавленным голосом осведомился он. — Вы, наверное, забываете, что у меня здесь гораздо меньше возможностей говорить, чем у вас. Неужели нельзя подождать, когда я закончу?

С самого начала этого процесса вы с Жаном Блуэном, презрев предписанное им законом Божиим беспристрастие, выступили обвинителями против меня наравне с лжепрокурором де Шапельоном, жестокими пытками вымогая признания у несчастных старух, не имеющих ко мне никакого отношения, и у моих слуг, которые никогда бы не приехали вместе со мной сюда, будь они и впрямь виновны. А как господин де Шапельон считал количество якобы похищенных и умерщвленных мною детей? Вы слышали: сначала он вел счет на десятки, а потом с легкостью перескочил на сотни. Эдак получается, что я целыми днями напролет похищал, насиловал, резал и жег детей. Он сказал, что я это делал и в Нанте, в доме, вплотную примыкающем к храму святого Дионисия! Ну не безумие ли? Там с утра до позднего вечера толпятся люди! Я требую беспристрастного суда! У меня есть кое-какие заслуги перед Францией и Бретанью, чтобы иметь право на него.

Почему меня лишают этого те, у кого нет никаких заслуг перед родиной? Может быть, потому, что у них есть заслуги перед англичанами и бургиньонами^[2]? Из всех духовных лиц, находящихся в этом зале, лишь епископ Сен-Брёкский Жан Прежан избран в соответствии с правилами Базельского и Буржского соборов. Я полагаю, только он может по праву занять должность председателя духовного трибунала.

Судя по нахмурившемуся лицу Жана де Малеструа, последние слова задели его не меньше, чем самого барона вопрос епископа о Жанне д’Арк. Давно уже тайком ходили разговоры о якобы проанглийской ориентации владыки Жана (хотя на самом деле она была такова, какова была разнообразная ориентация герцога), и вот теперь де Рец заявил это открыто. Глядя поверх головы маршала, Жан де Малеструа отчеканил:

— Апелляция такого рода, будучи легковесной и не представленной в письменном виде, в соответствии с особенностями этого дела и дел такого порядка, не может быть сочтена законной, поэтому мы с братом Жаном Блуэном, наместником инквизитора, ее таковой не признаем.

— Ну а я не признаю обвинений господ де Шапельона и де Ливрона, поскольку они тоже не выдвинуты в письменном виде, и не считаю возможным их обсуждать. Но я-то лишен возможности быстро составлять письменные апелляции такого рода, потому что мои адвокаты не допущены к прямому участию в суде, а вот почему прокуроры, помощники которых участвуют в процессе, не в состоянии записать свои обвинения, я не знаю. Или они всё еще не подсчитали, сколько же детей я будто бы убил — двадцать или двести?

Епископ покосился в сторону де Шапельона, так как претензию де Реца трудно было считать безосновательной, и ответил:

— На первом заседании суда мэтром де Шапельоном вам была разъяснена разница между присутствием адвоката в светском и духовном суде. Адвокат на светском суде — всего лишь защитник человека, пусть и преступника, а адвокат на духовном суде, обвиняющем подсудимого в преступлениях против Господа нашего Иисуса Христа и Его Церкви, — volens nolens^[3] является адвокатом диавола. Допустить прямое участие такового в духовном трибунале, осиянном именем Господа, мы не можем. Что же касается вашей вины, то, пока она не доказана обвинением, ни я, ни наместник инквизитора Франции официально ни в чем вас не уличаем и уличать с дурным умыслом не желаем. Не вижу также оснований не считать нас верными слугами французской церкви, равно как и соборной апостольской в Риме. Мы назначены святым папским престолом, с согласия его светлости герцога Бретани Жана V, по действовавшим в ту пору правилам. Поэтому последующие заседания церковного суда, посвященные разбирательству вашего дела, будут по-прежнему вестись нами и прокурором де Шапельоном. Письменные обвинения в ваш адрес, как заверил нас мэтр де Шапельон, вскоре будут представлены. Однако, если вы имеете желание ответить на устные, вам предоставляется такая возможность.

— Не имею никакого желания отвечать на каждое. Я отвергаю в целом истинность прозвучавших здесь обвинений и оспариваю наличие у судебного дела подлинного основания, ибо я принял таинство крещения, отрекся от диавола и диавольских обрядов, был и остаюсь истинным христианином.

Большинство присутствующих в зале суда едва ли знали, что написано в постановлениях Базельского и Буржского церковных соборов и в «Прагматической санкции» Карла VII, о которых говорил де Рец. Но епископ Жан, Блуэн и де Шапельон очень хорошо знали. Европейские монархи издавна не оставляли попыток либо подмять под себя власть католических пап, либо, если этого не удавалось, ослабить ее. Так, во времена почти столетнего пребывания пап и антипап в Авиньоне (1309–1403) центр католического мира переместился из Рима во Францию. И папы, и их ближайшее окружение были французами-окситанцами^[4], а политика Авиньона весьма устраивала французских королей. Но когда избранный в 1417 году на Констанцском соборе папа Мартин V вернулся в Рим, Ватикан снова начал прибирать к рукам нити власти, в том числе и во Франции.

Это, конечно, не пришлось по вкусу ни французскому духовенству, поначалу поддержавшему Мартина V, ни политикам — особенно так называемым арманьякам^[5], сторонникам дофина Карла. Как следствие начало шириться движение за внутреннюю самостоятельность галликанской, то есть французской, церкви. Поначалу ограниченное рамками споров духовенства, оно приобрело выраженный политический характер, когда в 1431 году ставленники Рима в захваченном англичанами Руане осудили и казнили Жанну д’Арк. И Карл VII, и его приверженцы небезосновательно расценили это как пощечину от Ватикана. Не спеша и не афишируя своих намерений, что вообще было свойственно скрытному Карлу, он, однако, неуклонно повел дело к полной автономии французской церкви от Рима, или, как у нас говорят, к автокефалии.

Венцом этих устремлений стал Буржский собор галликанской церкви 1438 года и его решения, названные «Прагматической санкцией». Помимо введения тех правил, о которых говорил де Рец, «санкция» провозглашала еще главенство церковных соборов над папой, причем на вполне канонических основаниях, поскольку таковы были и принятые ранее решения Констанцского и Базельского соборов всей католической церкви. (Этот вопрос окончательно разрешился в пользу пап только на Ватиканском соборе 1870 года.) Правда, папа Мартин V и сменивший его Евгений IV постановлений, ущемляющих их власть, не признавали, что привело к избранию в 1439 году Базельским собором своего папы, Феликса V, в противовес Евгению IV в Риме.

Ко времени суда над де Рецем ни Карл, ни французское духовенство еще не определились, чью сторону принять, признавая статус-кво, сложившийся до избрания антипапы Феликса, — то есть одновременно и Базельский собор, и папу Евгения. В этих условиях поднятый в апелляции Жиля де Реца вопрос о полномочиях Нантского епископа, инквизитора и церковного прокурора имел отнюдь не абстрактный характер, поскольку были они ставленниками покойного папы Мартина V, а его политика считалась в окружении короля Карла проанглийской. Конечно, епископ Жан пользовался всемерной поддержкой своего тезки герцога Бретонского, но ведь Жиль де Рец был сановником не бретонского, а общефранцузского уровня — он и маршал Франции, и советник короля. И если такой человек опротестовывал состав бретонского суда на основании подписанной королем «Прагматической санкции», просто отмахнуться от его апелляции было невозможно.

«Сегодня эту апелляцию отклонили на том основании, что она устная, но ведь к следующему заседанию адвокаты ее напишут, — думал Блуэн. — Нет, эти Три Гийома и Оливье де Гримо не зря свой хлеб едят! Потом, очевидно, в случае отклонения апелляции последуют жалобы королю, кардиналу, прокурору Франции и так далее. Они явно задумали политическую интригу. А де Шапельон все медлит с окончательным обвинительным заключением. То, что он сегодня сказал, ничем почти не отличается от обвинений в епископских посланиях. А где же собранные нами с Тушероном доказательства? Для чего мы месили грязь под Нантом и с утра до ночи торчали в Тур-Нёв?»

Между тем прокурор де Шапельон поднялся и снова попросил слова:

— Пусть обвиняемый сир Жиль де Рец нисколько не сомневается: мы тщательнейшим образом подсчитаем количество его несчастных жертв, сведения о которых и по сей день продолжают поступать от их родителей и свидетелей. Но он заявил, что мы под пытками вымогаем у его прислужников ложные признания. Принесите мне, пожалуйста, Святое Писание, — попросил де Шапельон у судебного пристава. Откинув рукава мантии, он перекрестился на Распятие за спиной у епископа Жана, положил правую руку на Евангелие и возгласил: — Перед образом Господа нашего Иисуса Христа клянусь на святом Евангелии сем, что не клевещу на обвиняемого Жиля де Реца, а говорю и буду говорить только правду. Теперь я хочу, чтобы обвиняемый принес такую же клятву.

— С какой это стати? — удивился де Рец. — Клятву приносят свидетели, а обвиняемые этого не делают.

— Да, верно, — согласился с ним Пьер де Л’Опиталь, президент Нантского парламента, впервые появившийся на заседаниях суда. Это был лысеющий со лба мужчина с длинной бородой, завивающейся кольцами, как на изображениях пророка Моисея. — Но обвиняемых иногда подвергают пытке.

— Это угроза?

— Нет, это право суда, если он видит, что обвиняемый не желает говорить правду. Судите сами: свидетели, заявившие, что вы похитили их детей, принесли клятву на Евангелии. То же сделал и мэтр де Шапельон. Что же получается: вы говорите правду, а они все лгут?

— Вне всякого сомнения, если они обвиняют в похищениях меня. Почему я должен что-то знать об их детях? Разве я сторож им?

— Воистину, вот ответ Каина! — воскликнул де Л’Опиталь.

— Сударь, — обратился к де Рецу Блуэн, — можете ли вы принести juramentum de calumnia, клятву говорить только правду, которую принес только что прокурор Гийом де Шапельон?

Де Рец поискал взглядом своих адвокатов, сидевших в зале. Старший из них энергично замотал головой, призывая не делать этого. Вероятно, он исходил из того, что juramentum de calumnia вовсе не отдаляла обвиняемого от пытки, а, напротив, приближала его к ней. Если после клятвы на Евангелии он был уличен судом во лжи, то его обычно без раздумий передавали в руки палачу.

— В качестве обвиняемого — не желаю, — снова отказался де Рец.

— Мессир Жиль де Рец! — возвысил голос епископ Жан. — Вы понимаете, что, если вы будете упорствовать, вам грозит отлучение от Церкви?

Жиль молчал. Жан де Малеструа повторил свое требование еще дважды, как того требовала процедура.

— Это так вы осуществляете беспристрастный суд, не желая якобы уличать меня ни в чем, пока обвинение не доказало мою вину? — язвительно осведомился де Рец.

Отец Жан склонился к уху епископа:

— Он прав, ваше преосвященство. Не нужно торопить события, пока не оглашены обвинением основные доказательства. Сейчас еще рано требовать от него клятвы и грозить отлучением.

— Зачем же вы ее требовали?

— На всякий случай, хотел посмотреть, готов ли он к этому. Как видите, не готов. Но на этом предлагаю сегодня остановиться. Пусть мэтр де Шапельон приготовит к следующему заседанию окончательное письменное обвинительное заключение.

Епископ Жан поднялся и объявил:

— Во имя Отца, Сына и Святого Духа! Суд предписывает прокурору Гийому де Шапельону и мессиру Жилю де Рецу в следующий вторник: одному — заявить и огласить, а другому — присутствовать при заявлении и оглашении обвинения в соответствии с оным делом и делами порядка сего. Одновременно призываем обвиняемого Жиля де Реца отвечать и действовать на заседании так, как велит правосудие.

Отлучение де Реца от церкви

После этого заседания Пьер де Л’Опиталь, отправившись к герцогу, добился от него наконец разрешения на обыски в замке Машкуль и в доме Ла-Сюз в Нанте.

Они производились в присутствии самого великого сенешаля, отца Жана, де Тушерона и мэтра де Шапельона. Людям сержанта Л’Аббе удалось обнаружить в Машкуле обе колдовские книги, о которых поведал в своем признании Прелати, — ту, что он привез из Флоренции, и ту, что принадлежала некоему де Ларивьеру, названному Пуату англичанином Джоном, а Прелати — бретонцем, хотя был тот на самом деле Жаном из Анжу.

Из архива барона изъяли также шесть подозрительных листов бумаги с широкими полями, на которых были надписи красного цвета на неизвестном языке, принадлежащие руке де Реца, кресты и загадочные знаки. Нашли и необходимые для алхимических опытов и темной ворожбы атрибуты: акульи зубы, ртуть, серу, мышьяк, ладан, мирру, алоэ, древесные угли, таинственные порошки...

Но никаких человеческих органов или отрубленных конечностей, о которых рассказывали Анрие, Пуату и Прелати, нигде не было, как не было и следов убийств и трупосожжений: пятен засохшей крови, обрывков одежды, волос, пепла, измельченных костей. Наверное, за прошедший без малого месяц после ареста де Реца здесь хорошенько прибрались. Тщательно обследовали все камины, особенно те, что находились в комнатах, где, по словам приспешников барона, происходили убийства детей. Своды их действительно были покрыты жирной копотью, хотя причины ее происхождения оставались не до конца ясны: тут могли и жечь человеческие тела, и жарить мясо на вертелах, как это любили делать тогда господа во время пиров, и коптить окорока в каминных дымоходах.

Немногочисленная дворовая челядь, находившаяся в замке и Ла-Сюз, почти вся обновилась после 13 сентября и, естественно, ничего толком свидетельствовать не могла, а те, кто что-то знал и мог сказать, вероятно, уже смылись в Тиффож.

Объявленное на вторник 11 октября заседание суда не состоялось, и не только из-за обысков, а потому что письменное обвинительное заключение все еще не было готово. Теперь в него требовалось внести, помимо полученных последних данных, подтверждения полномочий духовных судей и прокурора, как тогда было принято при наличии письменной апелляции, в появлении которой никто не сомневался.

Накануне перенесенного на четверг заседания к Блуэну шумно ворвался де Шапельон. Он был вне себя.

— Кто назначил эту скотину помощником гражданского прокурора?! — вопил багровый мэтр. — Почему он не служит подручным у мэтра Жоржа? Вы знаете, что он сделал, пока мы были в Машкуле?

— Вы о ком? О де Ливроне? — пробормотал отец Жан, понимая уже, что случилось нечто непоправимое.

— О нем, выродке носатом! Он прописывал статью обвинения, касающуюся сводниц Мартен и Лешарпантье, и решил, что сказали они маловато, утаили многие факты и имена похищенных детей!..

— Неужели он...

— Да! Снова поволок этих бабок на правеж, да велел мэтру Жоржу не стесняться! Перрин Мартен испустила дух на «лестнице», а Тифен Лешарпантье еще жива, но едва шевелит языком! Этот мешок с костями уже нельзя доставить в суд! А я обеих заявил как свидетелей первой очереди! Ничего себе «прописал статью»! Вот так помог де Ливрон!

— Он больше ни у кого не стал уточнять показания? — холодея, спросил Блуэн.

— Нет, слава богу! А вот если бы Мартен не умерла, то стал бы, наверное, выдергивать ноги из задницы Анрие, Пуату, Прелати...

Инквизитора душил гнев. От отвернулся к окну и перевел дыхание, чтобы подавить это непозволительное для монаха-доминиканца чувство.

— Как вовремя господин де Ливрон сделал это! — сдавленно посетовал он спустя минуту. — Только-только де Рец обвинил нас, что мы жестокими пытками вымогаем у старух показания! И вот — пожалуйста... Для обвинения нам было пока вполне достаточно имен тех детей и свидетелей, что Мартен и Лешарпантье помнили...

— Я сейчас пойду к великому сенешалю и прокурору! Потребую, чтобы де Ливрона и на лье не подпускали к тюрьме!

— Похоже, он свое дело уже сделал... — с горечью промолвил отец Жан. — Вы знаете, каких трудов стоило выйти на эту Мартен и разоблачить с ее помощью Лешарпантье? Впрочем, на кого нам сетовать? Мы сами получили от них показания под пытками: я — от Мартен, а вы — от Лешарпантье. Де Ливрон не делал ничего такого, чего не делали мы.

— Кроме того, что превратил их в отбивные! После нас они могли явиться в суд и дать показания!

— Да, могли бы. А как Мартен потом жила бы со своими вихляющими коленями? Она уж не смогла бы таскаться по сеньории Рец пешком в поисках заработка...

— Вы, кажется, отче, забыли, какой у нее был заработок. Может быть, вы их жалеете? А они жалели детишек, которых отправляли на лютую смерть? Не знаю, как Лешарпантье, а Мартен ведьма, мы бы ее все равно сожгли.

— Да нет, я бы отправил трудницей^[6] в монастырь для покаяния. Все же у нас не Кастилия. И ведь правда и то, что, если бы не острая нехватка времени, можно было бы добиться от них показаний без всякой «лестницы», как от Анрие.

— Ну, не знаю, не знаю... Мне мужья на исповеди говорят, что их бабы никогда по доброй воле не скажут, с кем и когда им изменяли, — только после мордобоя. Но есть и хорошая новость, отче. На границе с Вандеей задержан маркиз Ленано де Сева.

— Что ж, это впрямь неплохо, — без особого энтузиазма отозвался Блуэн. — Правда, де Сева не равноценная замена Мартен и Лешарпантье. Он нечасто фигурирует в показаниях, а значит, не так много и знает. Постарайтесь, чтобы допрос де Сева не затянул работу по окончанию обвинительного заключения.

Де Шапельон пообещал, и к 13 октября оно было действительно готово.

После девятичасовой утренней молитвы Блуэн открыл заседание, и Жиль де Рец сразу же предъявил ожидаемую письменную апелляцию по отводу председателей суда и церковного прокурора. В ней он требовал и участия в процессе своих адвокатов, учитывая, что 8 октября в духовном трибунале присутствовали светский судья де Л’Опиталь и гражданский прокурор де Ливрон. Приняв от него бумагу и ознакомившись с ней, отец Жан передал ее епископу, а сам достал свой пергамент:

— Благословите, владыка, уведомить суд и присутствующих о дарованной мне духовной судебной власти и полномочиях, мне принадлежащих. Я зачитаю вам писанное четырнадцать лет назад послание генерального инквизитора Французского королевства:

«Брат Гийом Мериси из ордена братьев-доминиканцев, сведущий в теологии, инквизитор и гонитель ересей в королевстве Французском, присланный по поручению Святого апостольского престола, брата нашего, возлюбленного во Христе Жана Блуэна из обители Нантской того же ордена приветствует во имя сотворившего веру нашу Господа нашего Иисуса Христа.

Поскольку, согласно Апостолу, ересь распространяется подобно язве и тайно разъедает бесхитростные души, ежели неустанным трудом инквизиции не будет искоренена, надлежит спасительною силою со всею возможной заботливостью и осмотрительностью приступить к гонениям против еретиков и защитников их, а также и против тех, кои в ереси обвинены или подозреваются, и против врагов и смутителей веры. Кроме того, по милости Божией, полностью доверяя сметливости Вашей и способности службу Господню в области сей нести, на основании советов, данных нам многими достойными братьями из оного ордена, мы Вас назначаем, приуготовляем и Вам предначертаем и предписываем в послании сием быть согласно любому закону и праву наместником нашим в городе и в епархии Нантской, Вам предоставляя и уступая власть вести расследование, вызывать в суд, обвинять, преследовать, арестовывать, заточать и иные законные действия производить, вплоть до вынесения окончательного приговора, а также иные помянутой службе сей инквизиторской полагающиеся дела вершить по отношению ко всем еретикам, кем бы они ни были, и иным вышепоименованным лицам, как того требуют закон и обычай; на каковые обязанности мы Вас сиими посланиями уполномочиваем, сообразуясь как со всеобщим правом, так и с особыми преимуществами означенной инквизиции. Во свидетельство чего повелели мы скрепить послания сии нашею печатью.

Составлено в Нанте 26 июля 1426 года.

Подпись: Гийом Мериси».

Любой желающий может убедиться в подписи брата Гийома Мериси, — продолжал отец Жан, демонстрируя залу послание, — а также в наличии его собственной печати из красного воска, скрепляющей пергамент. Господин пристав, покажите документ, подпись и печать обвиняемому сиру Жилю де Рецу. Они будут сейчас заверены в вашем присутствии заслуживающими доверия свидетелями, после чего мы получим основания письменно отклонить вашу апелляцию, поскольку в ином случае были бы поставлены под сомнение и полномочия великого инквизитора Франции Гийома Мериси. Имеете ли вы что-либо возразить, устно или письменно, против его послания?

Барон едва взглянул на принесенный ему судебным приставом пергамент и брезгливо отвернулся. Он явно не знал, что говорилось (и говорилось ли вообще) на Буржском соборе и в «Прагматической санкции» о подвластности поставленных Римом генеральных инквизиторов вроде Мериси, а спросить у адвокатов не было возможности.

— Не имеете, как я понимаю. Что же касается духовной власти и полномочий преосвященного Жана, епископа Нантского, и церковного прокурора Гийома де Шапельона, то о них речь пойдет в письменном обвинительном заключении, которое вам предстоит вскоре выслушать. Ваше требование насчет адвокатов тоже удовлетворено быть не может по сообщенным вам ранее причинам, а в присутствии на духовном суде светских судей и прокуроров вы должны винить только себя, ибо, к несчастью, обвиняетесь не только в духовных, но и в ужасных уголовных преступлениях. Поскольку они в вашем деле весьма тесно переплетены, мы удовлетворили ходатайство названных лиц об участии в духовном трибунале. Это позволит им не начинать заново судебное дознание, если вы будете переданы впоследствии светскому суду.

— Ясно, — саркастически усмехнулся де Рец. — Стало быть, адвокаты не смогут защищать меня и в светском суде.

— Ну, это ему и решать.

— Разумеется. После того как решите вы.

— Так вы все-таки желаете заявить протест?

— Я сообщу вам, когда захочу, — процедил маршал.

— Как угодно. Мэтр де Шапельон, прошу вас.

Церковный прокурор поднялся и объявил:

— Ваше преосвященство! Ваше преподобие! Досточтимый мессир великий сенешаль и вы, народ города Нанта! Будучи назначен духовным прокурором в деле оном, выдвигаю, провозглашаю и выношу н