Повести военных лет

Операция «Багратион»

Зимой 1944 года фашистская армия зарылась в землю, укрепилась в Белоруссии, западнее городов Гомель, Жлобин, Рогачев (на Минском направлении), веря в неприступность (которого по счету) «Восточного вала». Но лишенная всяких стратегических и тактических инициатив, обреченная, она могла толь­ко ждать новых ударов наших войск. А в ставке Верховного главнокомандования нашей армии уже разработан и утвержден план разгрома фашистских войск в Белоруссии, план операции под кодовым названием «Багратион». Этим планом предусматривалось окружение и уничтожение всей Минско-Бобруйской группировки войск про­тивника, полное освобождение Белоруссии, освобождение польских земель до подступов к Варшаве и севернее — до подступов к границе Восточной Пруссии — всего в глубину до 700 километров.

Укомплектованные личным составом и вооружением полки нашей дивизии в мае-июне усиленно занимались боевой подготовкой, практическим ведением наступательных боев в условиях впередилежащей местности, ведением прицельного огня из автоматов и ручных пулеметов с ходу, ведением огня из станковых пулеметов из цепи, преодолением проволочных заграждений, метанием гранат и рукопашным боем, ведением боя в ле­су и болотистой местности. В тылу были построены 80-метровая плотина и штурмовые мостики, на которых воины учились штурмовать реку и болота. Для форсирования бо­лот изготовлялись из лоз своеобразные лыжи. Занимались боевой подготовкой и сержанты, и офицеры.

В конце мая нам было приказано оборудовать огневую позицию и наблюдательный пункт против южной окраины деревни Озеране, работы производить ночью, следы работ тщательно маскировать, с наблюдательного пункта днем и ночью вести тщательное наблюдение обороны противника. Мы оборудовали огневую позицию севернее деревни Румок, перед густой, как стена, березовой рощей. Ночами на огневую позицию были завезены и замаскированы три тысячи мин. Работая ночами, мы видели, что справа, метрах в 60, и позади, у опушки рощи, оборудовались огневые позиции для артиллерийских батарей, на которые завозились снаряды. На возвышенном берегу перед рекой в ряд с нашим строились и строились наблюдательные пункты командиров батарей, дивизионов и полков.

Накапливалась артиллерия. Возвращавшиеся из тыла шоферы рассказывали, что они видели много танков, замаскированных в лесах. Нам стало ясно, что на нашем участке фронта готовится крупное наступление. В начале июня началась пристрелка батарей по целям. Чтобы скрыть от противника накопление артиллерии, батареи вели пристрелку в строго назначенный день и час из одного орудия не более трех снарядов на цель. Была осмотрена обувь у всего личного состава полков, подносившаяся заменена или отремонтирована, всем были выданы новые портянки. По два человека от каждого стрелкового взвода прошли курсы минеров.

С наступлением темноты 29 июня наша батарея выехала на огневую позицию. Ожил до этого притаившийся лес: в сторону реки ехали другие батареи и множество повозок, приводилась в походное положение санитарная рота, машины везли бревна — детали заготовленного в тылу моста. Стрелковые батальоны нашего полка по двум штурмовым мостикам и на плотах форсировали реку и там растворялись в тиши темноты. Взводы бое­питания переправляли и переправляли за реку стрелковые боеприпасы.

Наши батарейцы быстро привели минометы в боевое положение, навели их на заданную цель и принялись протирать мины — удалять с них масло. Разговаривали мало, шепотом, курили в рукав, хотя и лишней была такая предосторожность. Не темна июньская ночь. Коротка. Тишина. Редко раздавалась со стороны реки короткая, ленивая трель запоздавшего соловья. Справа так же бесшумно, как и наша, заняла огневую позицию батарея 76-миллиметровых пушек. Сзади, у опушки рощи, разместилась батарея 122-миллиметровых пушек-гаубиц.

Из штаба полка возвратился комбат Якименко. Он позвал нас, командиров взводов, и изложил полученный им боевой приказ, из которого следовало: прорыв обороны противника на рубеже Хомичи — Ректа (справа от нас в пяти километрах) приказано осуществить 238-му стрелковому полку 186-й стрелковой дивизии с задачей обойти с севера опорные пункты Хомичи и Ректа, выйти к озеру Крушиновка. Начало наступления в 2.00. Спустя 55 минут наш полк должен нанести главный удар по южной окраине деревни Озеране и продвигаться в направлении высот 147.8 и 149.0. Обмен с последующим соединением в районе озера Крушиновка с 238-м стрелковым полком, чем завершить окружение Озеранско-Ректовской группировки войск противника. 922-й полк, являясь нашим левым соседом, должен был нанести удары по восточным скатам высот 146.4 и 148.0. Поддерживать наступление будут вся артиллерия нашей дивизии, два дивизиона корпусной артиллерии, два дивизиона катюш и до восьмидесяти минометов разного калибра. С воздуха будут наноситься удары тысячью самолето-вылетами. На каждое орудие выделялось 120 снарядов. Артподготовка должна продолжаться два часа и пять минут. Сигнал начала артподготовки — залп катюш. Мы поговорили о перспективах предстоящего боя. Якименко обошел батарею, проверил боевую готовность и, простившись с нами и батарейцами, ушел на наблюдательный пункт.

К этому времени оборона противника была тщательно изучена. Она состояла из мощных опорных пунктов: высота 146.4 — Озеране — Ректа — Хомичи, — соединенных общими траншеями с ходами сообщений через каждые 250–300 метров. Оборона состояла из трех оборонительных полос. Первая полоса состояла из трех траншей с ходами сообщений на глубину до полутора километров, с сетью дзотов. Перед первыми траншеями проволочное заграждение в три кола — сплошные минные поля. На удалении двух километров — вторая полоса обороны, вблизи от которой размещались командные пункты батальонов и полков и полковые резервы. Она состояла из двух траншей. Третья полоса, состоящая из двух траншей, проходила на север от озера Крушиновка. Наблюдением, пешей и воздушной разведкой, а также показаниями захваченных ранее «языков» было установлено, что противник имеет большую насыщенность переднего края автоматическими огневыми средствами, в тылах имеет девять артиллерийских батарей разного калибра, семь батарей минометов, десять танков «тигр», два самоходных орудия «фердинанд» и до пятнадцати бронетранспортеров. Были известны также все стрелковые части и подразделения, которые также представляли внушительную силу.

Отдав расчетам нужные приказания, мы с Бобарыко ходили по огневой взад-вперед. Мы знали мощь немецкой обороны и насыщенность ее огневыми средствами. Я думал: «Трудно будет, ох трудно будет прорвать оборону. Многие-многие увидят рассвет сегодняшнего дня в последний раз. А может быть, и я живу последние часы?» Проплывают в памяти эпизоды довоенной жизни: родная деревня, милые сердцу луга, леса, речка. Встают образы матери, отца, сестер, братьев. Следующий за мной брат, Борис, тоже на войне. Жив ли? Не знаю. Побрели на батарею к соседям. Старший лейтенант, как и мы, ходит взад-вперед, так же батарейцы протирают снаряды, укладывая их рядами на брезент вблизи от орудий. Мы поздоровались. Выяснили, кто откуда родом. Закурили. Я говорю:

— Как, друг, дадим?

— Дадим! — ответил он.

Вижу, далеко где-то он со своими думами. Посидели там. Вернулись. Батарейцы уж по 45–50 мин разложили на брезент около каждого миномета. Лежат рядами, блестят направляющими кольцами. Вглядываюсь в лица батарейцев: суровые, задумчивые, тоже, наверно, мысленно в своих родных краях, среди близких и родных.

Ровно в 2.00 справа, далеко, поверх леса вспыхнули и заполыхали десятки голубых молний. А левее — в обороне противника — заплясали красные брызги взрывов снарядов и мин. Канонада и взрывы слились в общий громовой вой. Заволновались батарейцы. Наводчики прильнули к окулярам прицелов. Заряжающие поднесли ближе две-три мины. Через пятнадцать минут канонада смолкла. Теперь затрещали пулеметы, захлопали легкие полевые орудия справа. Это 178-й и 181-й заградительные отряды на рубеже Ректа — Озеране открыли отвлекающий огонь. К концу третьего часа нам стало известно, что справа оборона противника прорвана.

Рассвело. Голубое небо и безветренная погода сулили ясный, солнечный день. Коротко прощелкал соловей. А я подумал, как он ошибется, приняв наши первые залпы за грозу. Раздалась команда: «Зарядить!» и зазвенели металлом орудийные замки, зашипели опущенные в стволы мины. Над березовой рощей, над нашими головами зашуршало, как осиновая роща при ветре. Это залп катюш. «Огонь!» Ударило по ушам. Дрогнула и задрожала земля. Орудийные выстрелы слились в единый громовой гул. Моей команды расчеты не слышат, но я кричу, одновременно пальцами показывая, сколько мин стрелять. Заполыхали брызгами земли и дымом взрывы снарядов врага. Они рвутся кругом, рядом. «Только бы в лоб не попал! Только бы не разорвался у ног! — сверлит в мозгу. — Стой, командир! Стой твердо, не гнись! На тебя смотрят подчиненные». Упал заряжающий Горовой. Перед третьим минометом снаряд разорвался на бруствере, и лег, сраженный, весь расчет. Вышедших из строя заменили номера других расчетов. Я подскакиваю к одному миномету, к другому, проверяю точность наводки. Лица у батарейцев окаменевшие, работают четко, молча. Молодцы наводчики Аргуткин, Былинкин, Заикин.

Из-за рощи выглянуло солнце. Сквозь дым, пыль и летающую в воздухе высушенную и вырванную выстрелами орудий траву оно было багрово-грязное. Меньше стало рваться вражеских снарядов. Мне понятно: наши батареи задавили своим огнем батареи противника. Теперь меня беспокоит, выдержат ли артиллеристы нужный ритм стрельбы. Ведь 120 снарядов можно расстрелять за 20–30 минут. Нельзя прекратить, даже ослабить огонь перед атакой: может ожить огневая точка врага, а через 3–5 минут еще две-три, и тогда беда — упадут лишние солдаты, а то и вовсе захлебнется атака. Нет! Канонада не ослабевает. Хорошо!

Заканчивался второй час нашей артподготовки. Ее звуки поглотил другой, потрясший воздух и землю, — из-за рощи на малой высоте полетели одна за другой эскадрильи наших штурмовиков. А в обороне врага заухали взрывы их бомб, застрекотали их пулеметы. Высоко в небе полетели волна за волной наши двухмоторные бомбардировщики. Но вот взметнулись красные ракеты. 1-й и 2-й батальоны нашего полка пошли в атаку. А спус­тя 15–20 минут — новые сигнальные ракеты: первая линия окопов взята. Артиллерия перенесла огонь по второй линии окопов. Пехота продвигалась вслед за валом артиллерийского огня. Оставшиеся группы фашистов уничтожались гранатами и в рукопашных схватках.

Введенный в бой 3-й стрелковый батальон нашего полка на левом фланге ворвался в лес юго-западнее отметки 147.8 и повел бой за очищение леса от противника фронтом на север. На подступах к южному берегу речки Зазерье полк встретил сильное огневое сопротивление и вынужден был закрепиться. Введенный в бой 916-й стрелковый полк в стыке между 918-м и 922-м полками перерезал дороги Озеране — Великая Ляда и Озеране — Зазерье, чем завершил окружение Ректовско-Озераньской группировки.

Замолкла наша артиллерия — теперь бой проходил вне видимости. Артиллерист не имеет права во встречном бою вести огонь, если он не видит поле боя: в лучшем случае будешь стрелять не по цели, в худшем — по своим. Только отдельными редкими залпами тяжелые орудия били куда-то в тыл. Мы отдали нашей батарее команду «Отбой!», в походном положении остановились вблизи реки. Комбат Якименко где-то впереди, команды менять огневую позицию нет. Вышли из наблюдательных пунктов артиллеристы, стоят кучками. Мы с Колей Бобарыко смотрим вперед. За деревней, за полем, где виднеются редкие сосны, беспрерывно взвиваются, описывая дугу, ракеты: пехота просит огня, указывает ракетами цели. Забота и тревога, дух отваги и решимости овладел и мною; пехота, многострадальная пехота дерется одна, принимая на себя всю силу, все огневые средства врага. Надо ей помогать. Немедленно. Те же чувства овладели и Николаем Бобарыко, и мы приняли решение ехать вперед. Наши машины первыми проехали по белым щепам моста (он был построен во время артподготовки). Как назло, встречающиеся на лугу болотца объезжать можно было только справа. И мы все ближе и ближе подавались к северной части деревни Озеране, расположенной на возвышенности. Вдруг засвистели пули, а в деревне застрекотали пулеметы. Мы не знали, что эта часть деревни еще обороняется противником. По команде батарейцы спрыгнули с машин и, рассыпавшись, начали отходить назад. Машины развернулись и тоже поехали назад.

То ли не желая услышать насмешек от артиллеристов там, за рекой: «Что, сунулись!» — то ли от желания скорее открыть огонь, мы за реку не уехали, а развернули батарею на лугу, выбрав место посуше. Связисты потянули вперед провод, батарейцы успели выкопать ямки-укрытия. Окрестность огласилась мощным «иии, иии...», а из-за белого строения, что в деревне, поднялась туча серого дыма. Я понял, по нам выпущены реактивные снаряды. Я знал это оружие: дальность полета два километ­ра, вес 100 килограммов, обладало оно мощной разрушительной силой и взрывной волной, способной на расстоянии 50–60 метров вырвать у человека глаза и даже живот. «По укрытиям!» — прокричал я во все горло. И в то же мгновение недолетом рванули два взрыва. Тугая, горячая волна ударила мне в спину. Около глаз мелькнули трава, небо, опять трава. Бобарыко уже отдал команду «Отбой!». Батарейцы, торопясь, погрузили в машины минометы. И только они отъехали, а батарейцы, рассыпавшись, отбежали на 100–120 метров, как на том месте, где стояли минометы, разорвались два реактивных снаряда и луг начали кромсать взрывы 105-миллиметровых снарядов. Видимо, огонь батареи был вызван по рации. К нашему счастью, мы потерь не имели, вернулись за реку, развернули два миномета и дали огневой налет по реактивной установке. С наступлением темноты противник при поддержке сильного артиллерийско-минометного огня ротой автоматчиков предпринял одну за другой две контратаки на позиции 1-го стрелкового батальона из района кладбища, но понес потери и успеха не имел. Всю ночь за реку шли наши танки и самоходные орудия. На рассвете наша батарея по следам танков выехала за деревню (от нее не осталось не только печных труб, но и печей) и, заняв огневую позицию, приготовилась к бою. И вовремя. Противник за ночь подтянул свежие части 134-й пехотной дивизии, 130-й пехотный полк 45-й пехотной дивизии, при поддержке до 15 танков и самоходных орудий и сильного артиллерийско-минометного огня из района кладбища перешел в контрнаступление. Единственная наша батарея, успевшая занять боевое положение, метко разила врага, уничтожая его живую силу и огневые средства. Наши машины двумя рейсами успели подвезти около тысячи мин, и мы стреляли с полной нагрузкой. Снаряды «фердинанда» рвались на огневой позиции, но ни один расчет не прекратил огня ни на минуту. Раскалились стволы минометов.

Но подключались и подключались все новые и новые наши батареи. Огонь стал ураганным. До половины дня шел бой.

Шесть атак отбил полк. И враг перестал атаковать. А во второй половине дня наш полк перешел в наступление. Обходным маневром овладел деревней Зазерье, Узкий, а к 20.00 передовыми частями вышел к реке Доб­рице, захватив плацдарм в районе деревни Осовник. Таким образом, за два дня боев оборона врага была прорвана на глубину 12 километров. Про­тивник ввел в бой резервы: 727-й пехотный полк и 707-ю охранную дивизию. Громя эти резервы, полк к 16.00 27 июня перерезал шоссе Быхово — Осиповичи.

Двинулась на запад наша армия. Колонне машин, орудий на дороге не видно конца. В лесу, на отрезке булыжной дороги, приняв влево, с заглушенными двигателями, настороженно стояло десятка два наших танков Т-34. Далее, в редком осиннике и березняке, окаймлявших большой луг, то тут, то там стояло 12 подбитых или сгоревших танков Т-34. Похоже, здесь был танковый бой.

Объезжая озеро Крушиновка слева, колонна встретила серьезное препятствие — низменная топь, измятая техникой, превратилась в непролазную грязь. В середине ее стояла брошенная врагом пушка. Около нее в грязи было разбросано сотни две снарядов. Тягачи поочередно перетаскивали через грязь машины и орудия. Медленно шло дело. Мы с Бобарыко прикинули — наша очередь подойдет часа через два. Пошли и выкупались в озере. Дальше дорога была сухая. Мы долго ехали полевым большаком, проехали несколько деревень. Перед закатом солнца выехали на шоссе Быхово — Осиповичи. В мелколесье по обе стороны шоссе расположились стрелковые батальоны. Воины ужинали. Комбата Якименко вызвали в штаб полка. А когда он вернулся, то сообщил, что он, Бобарыко и я за бои по прорыву обороны представлены к наградам. Спустя некоторое время Бобарыко и мне были вручены ордена Красной Звезды, Якименко — орден Александра Невского. Якименко сообщил также, что он отозван из батареи и назначен на должность начальника артиллерии полка. Командиром батареи был назначен Бобарыко Николай Никитович. Я ощутил некоторое осиротение. Якименко без малого год с нами жил, вместе с нами воевал, был хорошим старшим товарищем, уравновешенным и умным командиром. Утром мы простились, он ушел исполнять свои новые служебные обязанности. Но долго тосковать не пришлось. Батарея получила задание двигаться по лесным дорогам и болотистым просекам.

Кто-то из батарейцев обнаружил за кустами брошенную немецкую автомашину. Мы с Бобарыко пошли посмотреть ее.

Огромная, на трех скатах, по бокам кузова укреплены широкие, но сравнительно легкие гусеницы. Наши шоферы недолго возились с ней: завели, поупражнялись ставить и закреплять на задних скатах гусеницы. Мы обратили эту машину в свое пользование и были очень рады находке: на нее погрузили мин столько, сколько могли увезти пять наших полуторок.

Продвигались очень медленно. Встречались заболоченные участки пути. Тогда батарейцы валили деревья справа и слева — мостили дорогу. Иногда машина, продавив зыбкую почву, садилась на кузов. Тогда шоферы поддомкрачивали ее выше уровня грязи, а батарейцы подводили под нее настил. Кстати пришлась трофейная машина. Она буксировала другие машины там, где им было не проехать. То слева, то справа вспыхивали танковые бои — это фашисты, прикрывая отступление своей армии, оставляли на дорогах танковые заслоны. Но мы, мокрые и грязные, двое суток продвигались вперед без передышки и сна.

Во второй половине дня 29 июня батарея выехала из леса. Нас облили нежаркие лучи солнца. Малонаезженная, но сухая дорога рассекала зеленый луг. Впереди — деревня Забродье. На окраине деревни большая толпа народу. Нам навстречу вышел сухощавый, седой старик. В руках у него была палка, на верхнем конце укреплена красная тряпица. Машины остановились. Старик со слезами на глазах прижал к своей сухой груди Бобарыко, затем меня, Митю Холерного, по очереди многих батарейцев и беспрерывно шептал:

— Сынки наши, пришли!

Женщины со слезами радости обнимали нас, целовали. Старик, поклонившись Бобарыко, произнес:

— Не побрезгуйте нашим хлебом-солью.

За толпой стояли три деревенских стола, на каждом — небольшой бочонок, крупные куски хлеба, мяса, кружки. В бочонках был самогон. Бобарыко спросил меня и Холерного:

— Разрешим?

Мы ответили:

— Конечно! По кружке! Не опьянеют батарейцы! Да и обидеть людей нельзя!

И Бобарыко разрешил:

— Только по одной!

Батарейцы по очереди подходили к столам, выпивали кружку самогона, брали кусок хлеба, мяса и отходили. А когда все угостились, последовала команда: «По машинам!» С разных направлений из леса в деревню заезжали машины, орудия, танки. Улица деревни так заполнилась боевой техникой, что пройти пешеходу можно было только боком.

Я увидел, что в мою сторону пробирается девушка. В одной руке она держала кружку, в другой — кусок мяса. Она подошла ко мне, протянула кружку:

— Выпей, командир! Выпей за мое счастье! Я сегодня первый раз в жизни счастливая!

Девушке было 17–18 лет. На ее плечи спадали прямые русые волосы. На бледном, худощавом лице два ключа-родничка глаз, бьющих голубой влагой. Неглаженая белая кофточка и черная юбочка ей малы. Я проникся горячей, нежной братской любовью к ней. «Милая! Мы хорошо наслышаны, как тебе и всем молодым и красивым трудно было жить. Как прятали от врагов вы свою красоту. Как умышленно грязнили свое лицо и одевались в лохмотья. Как придумывали для себя разные заразные болезни. Кофточка-то давно была сшита, лежала в сундучке, а ты выросла из нее», — думал я, молча глядя на нее. Я в те минуты был очень счастливый человек.

— Нельзя, — говорю, — милая, мне пить.

Она, не задумываясь, отлила из кружки половину на землю:

— Хоть немного! Хоть глоток!

Я выпил. К этому времени разведкой было установлено, что через реку Березину в районе деревни Перевоз переправляется паромом крупное скопление войск противника. Рота 1-го батальона под командованием лейтенанта Джумаголеева захватила деревню Бродец, но силами противника, оставленными для прикрытия переправы, была контратакована и выбита из деревни. Командир полка подполковник Иващенко принял смелое, даже дерзкое решение. Он приказал танкисту майору Казаку, под командой которого было пять самоходных орудий и несколько танков, с десантами автоматчиков на борту вырваться к переправе, дать вверх сигнал ракетой, по которому будет произведен короткий, но мощный артналет по переправе, огнем и гусеницами разгромить врага и захватить переправу. Деревня опустела, батарейцы выехали на огневые позиции. Вскоре взвилась красная ракета. Все орудия и минометы открыли беглый огонь. Мы подъехали к переправе. На лугу стояло не менее тысячи повозок, около сотни автомашин, нагруженных военным снаряжением, десятки орудий разного калибра.

Очевидцы рассказали, что фашисты бросались в реку кто в одежде, кто без нее, что многие утонули, многие были расстреляны в воде. Их паром, способный переправить не более четырех машин за один рейс, с помощью стальных тросов перетягивался тягачами с обоих берегов. Противник оставил паром на том берегу. Старший лейтенант Ледовский, ефрейтор Хрыков и рядовой Авдеенко под пулеметно-минометным огнем переплыли реку, перетянули трос, и с помощью брошенных тягачей автоматчики и танки были переправлены на тот берег. Высокий западный берег реки с мощной оборонительной системой оставшиеся в живых фашисты не успели занять. Теперь на лугу образовалось огромное скопление наших войск. Мы увидели: офицер размахивал красным флажком вокруг головы. Это уставная команда: «Командиры, ко мне!» Мы с Бобарыко побежали. Незнакомый мне генерал-майор приказал:

— Через час чтобы не было на этом берегу ни одного орудия, ни одной машины и даже солдата! Строить плоты! На плоты разобрать нежилые строения в ближайших деревнях!

С помощью телефонного кабеля и гвоздей наши батарейцы соорудили на берегу четырехслойный плот из сухих бревен от разобранных сараев. Осторожно на него въехала машина. Ничего, держит. Я переправился с первым рейсом. В полную нагрузку работал паром. Несколько плотов плыли через реку. Кто-то решил, нечего переправлять лошадей, сами переплывут. И начал загонять лошадей в реку. Но, доплыв до середины реки, лошади начали тонуть. Одна лошадь была уже близко от берега, я тянул руку, чтобы ухватить ее за уздечку. Но вижу: заднюю ее ногу опутала темная тонкая паутина.

— Спираль Бруно! Спираль Бруно!^[1] — заорал я во все горло. — Прекратите пускать лошадей!

Утонуло около двадцати лошадей.

В ночь на 30 июня полк форсировал реку Березину и сразу начал преследование отступающего противника. Дивизия получила приказ перерезать шоссе Могилев — Минск. Полк в составе дивизии, преодолевая сопротивление разрозненных групп, освободил населенные пункты Перевоз, Михалево, Винорово, Божино, Едмино, Стефаново, Новая Жабиховка, Гриница, Негокичи, колхоз имени Буденного, Поплавы. Шоссейная дорога была перерезана нашим полком в районе Новомартьяновка — Поплавы, 916-м полком — в районе деревни Ведрицы. Однако сильной контратакой при поддержке шести средних танков и сильного артиллерийско-минометного огня враг опрокинул наши подразделения и занял оборону вдоль шоссе. Храбро дрались воины 1-го стрелкового батальона под командованием капитана Приступова. Накопив силы, противник снова бросился в контратаку. Завязался жестокий бой, в ходе которого контратака была отбита, противник понес большие потери в живой силе, подбиты два танка.

С утра 1 июля враг возобновил атаки. Он прямо с дороги снимал отступающие части и бросал их в бой, но нес потери и успеха не имел.

2 июля с рассветом противник усиленным батальоном при поддержке танков и сильного артиллерийского огня шести батарей бросился в атаку. Начался жестокий, кровопролитный бой, в разных местах переходящий в рукопашные схватки. Мужественно сражались воины 2-го батальона под командованием капитана Маркина и 3-го батальона под командованием капитана Матяжа. Но поредевшие их ряды фашисты начали теснить. Подоспевшая группа в сто человек белорусских партизан включилась в бой, и с ее помощью положение было восстановлено. В девятом часу противник снова предпринял атаку, затем другую. Обе они были успешно отбиты с большими для врага потерями. С наступлением темноты полк получил приказ на 35-километровый марш.

Весь маршрут от переправы наша батарея не развертывалась в боевое положение. До шоссе, судя по карте, оставалось около двух километров. Стали слышны звуки боя. Мы остановились под крутым взлобком. Я и Бобарыко выскочили на его гребень. До неба поднималась туча пыли и дыма. По шоссе, по обе стороны его лилась на запад, в сторону Боб­руйска, лавина вражеских войск. Лошади на галопах, поток машин, по сторонам дороги по ржаному полю бежали толпы пехоты. Над всей этой огромной массой неорганизованной армии носились наши штурмовики, расстреливая и бомбя с низкой высоты. Бобарыко отдал команду:

— Батарея, к бою!

Мы не знали рубежи стрелковых батальонов, которые обязаны поддерживать своим огнем, но мы твердо знали и душой чувствовали: бить врага всюду, где его увидишь, бить жестоко и нещадно.

Из-за полуразрушенного, явно нежилого домика, что стоял метрах в трид­цати справа от нас, на опушке кустарника, выбежали трое немцев с автоматами в руках, без головных уборов, с засученными по локоть рукавами. В мгновение я разглядел их потные лица и полные ужаса глаза. На бегу, полуобернувшись, они все трое выпустили по нам автоматные очереди. Мы успели упасть. На меня легли стебли ржи, скошенной пулями. Когда мы вскочили, фашисты были уже далеко, из ржи были видны лишь их головы. Мы расстреляли в них по обойме из пистолетов. Вероятно, промахнулись.

После спешной пристрелки наши мины стали рваться на дороге, по ее сторонам, в гуще лавины. Вспыхнула одна, еще две автомашины. Батарейцы работают четко. Мин у нас много. За короткое время на дороге образовалось сплошное пожарище — горели восемнадцать машин. Видимо, эта огненная «пробка» заставила колонну повернуть вспять, в сторону Могилева. Но прошло не более тридцати минут, как она снова появилась на дороге.

Возвратились наши разведчики Михаил Кожевников и Алексей Косицын. Они указали приблизительные рубежи наших батальонов, которые были гораздо правее, сообщили, что батальоны ведут тяжелый бой, передали приказ командира полка, чтобы батарея немедленно поддерживала батальоны своим огнем.

Бобарыко, Кожевников и Косицын ушли. Вслед за ними связисты потянули связь. Сквозь грохот боя я различал частые, тяжелые стуки справа — хорошо стреляла чья-то батарея пушек-гаубиц. До вечера мы вели огонь, то прерывались, то переходили на беглый. Танки спихнули в кюветы догоравшие автомашины, фашистская колонна под обстрелом с воздуха и с земли уходила на запад.

Всю ночь батарейцы не спали, готовились к бою, улучшали огневую позицию, одновременно были готовы в любую секунду открыть огонь.

С рассветом начался бой, и мы вели то беглый, то методический огонь с этой же позиции. Во второй половине дня к нам с горы скатился пожилой, небритый, одетый в лохмотья, весь в поту мужчина. Он кричал:

— Командир! Командир!

Я подошел к нему.

— Я знаю, где стоят немецкие пушки! Я прибежал оттуда!

Мы с ним поднялись на взлобок.

— Видишь за дорогой деревню? — Я смотрел в бинокль. — Это деревня Калинино. Видишь, справа тополя? Поправее, в кустарнике, пушки. Много, гады, стреляют!

Во время боя, когда кругом грохот и окрестность вся в дыму и пыли, не скоро найдешь батарею врага. А тут — вот она. Как спички пыхают ее выстрелы. Я подбежал к телефону, взял трубку:

— Коля, вижу батарею! Стреляет бешено. Разреши, мы разнесем ее в прах!

Комбат разрешил. Я быстро подготовил данные для стрельбы. После нескольких пристрелочных мин скомандовал:

— Батарея, десять мин, беглый — огонь!

Шестьдесят мин в воздухе. Бинокль у глаз. «Хорошо! Хорошо! Отлично!» Поднялся над кустарником серый дым. Батарея больше не стреляла.

2 июля, чуть только рассвело, по батарее раздалась команда: «Батарея, к бою!» Опять начался бой. Опять гремела канонада. Судя по командам Бобарыко на ведение беглого огня, по тому, как он дважды уменьшал прицел, я понимал: наши отступают. Но примерно через час бой начал стихать. Батарейцы, сидя около минометов, завтракали. Еще немного стреляли около 9.00. В сумерки прискакал связной полка:

— Приказ командира полка — немедленно сняться и следовать по маршруту... — Я нанес на карту маршрут. — К утру быть в этом пунк­те... — Я отметил на карте. — Здесь не оставлять ни боеприпасов и никаких часовых.

Вскоре пришли с наблюдательного пункта Бобарыко, разведчики, связисты смотали связь. Мы просмотрели еще раз маршрут. Около 40 километров. Все лесом. Трудно. Ночью. Местность незнакомая.

Медленно ехали лесной просекой. Машины объезжали высокие пни и переезжали низкие. Часто останавливались, сверяли маршрут. Еще было темно, когда мы приехали в назначенный пункт, на перекресток дорог Могилев — Бобруйск — Минск. Остановились около полосы искусственных насаждений сосны. Оставив часовых, батарейцы повалились под машины спать.

Я проснулся, когда ярко светило довольно высоко поднявшееся солнце. На согнувшейся над лицом траве переливались разноцветьем капельки росы. Несколько батарейцев с гамом толкали с горы немецкую малолитражную машину, пытаясь ее завести. Видно несколько деревень. Из печных труб тянулся дымок. Несколько солдат возвращалось из деревни с полными котелками молока. В полукилометре от нас, посреди поля, в походном положении стояли артиллерийские части, много машин, несколько танков. Тишина. Хорошо. Когда я встал, то увидел, что в тылу в тучах дыма летали наши ИЛы. Видно было, как они делали боевые развороты, заходы, уходили в пике, а под их крыльями мерцали огоньки. Я подошел к Бобарыко:

— Коль, что такое? Ведь мы там были ночью.

Он тоже был в недоумении. Я побежал к дороге. Проходил незнакомый мне стрелковый батальон. Вдруг из тыла полетели снаряды и начали рваться вблизи. Раздалась команда: «Батальон, к бою!» Солдаты вмиг рассыпались по кюветам, правее — по ржаному полю, свое оружие направили в тыл. У меня еще большее недоумение.

Над полем низко закружил самолет У-2 и сел. Из него вышел человек и замахал красным флажком над головой.

— Сбегай. Меня вызывают в штаб, — сказал мне Коля.

К самолету бежали офицеры-артиллеристы, танкисты. У самолета стоял капитан. Не дождавшись подбегавших, он громко проговорил:

— Товарищи! Я связной штаба фронта! Я по приказу товарища Рокоссовского...

Вперед вышел полковник артиллерии:

— Ваши документы?

Я не расслышал слов, какими обменялись полковник и капитан, только увидел, как полковник слегка козырнул и отошел.

— Товарищи! Вся немецкая армия в нашем тылу. Сохраняйте спокойствие. Ваша задача — двигаться вперед и бить врага не впереди, а сзади себя. Не дайте противнику вырваться! Не оставляйте боевую технику, оружие, боеприпасы, продовольствие и бензин! Константин Константинович благодарит вас за мужество и боевые подвиги, желает вам боевых успехов и здоровья!

К батарее я бежал не чуя земли. Голову заполнили горячие мысли, ду­шу — отвага. Вскоре пришел Бобарыко. Я рассказал ему услышанное. Он протянул мне карту:

— Вот приказ! Марш!

Мы прикинули — более чем на 40 километров.

— А на чем ехать, Коля? Бензина в машинах мало, — сказал я.

Позвали шоферов. Бензина в машинах было не