Православный адвокат

Окончание. Начало — № 2.

9

Хотя снова обрел душевное спокойствие, огонек беспокойства не переставал тлеть. Хорошо, если все сложится, как сказал знакомый, и монахиня настоит на своем, а если раскиснет и этим воспользуются и прогонят суд без него? Такое не исключалось.

Весь день 23 февраля ждал звонка из Пензы, но ему не позвонили.

«Даже не поздравили, — подумал Федин. — Или 23 февраля для них не праздник».

Ночь на 24-е прошла в тревоге. Снова давало о себе знать сердце.

«Им лучше, им хоть что-то известно, а я в полном неведении», — будоражила сознание мысль.

С восходом пошел по выползавшему из темноты терренкуру. Со склонов зловеще смотрели мясистые лапы замшелого бука. Вырванные дубы торчали корнями вверх. Растительность утопала в хмари тумана, еще больше нагоняя неясности.

Затренькал сотовый.

«Неужели судья из Пензы? Сейчас спросит: где вы? что вы?» Не скажет же он ей: «Гуляю по терренкуру...» Тогда получит в ответ: «Ну и гуляйте. А мы вот тут с вашей монашкой...»

Осторожно нажал на кнопку:

— Да...

Звонила мать Мария.

И он сорвался:

— Требуйте отложить дело! Говорите, что без меня не можете! Если будут спрашивать, где я, не говорите, что в Железноводске. Это только разозлит судью. Говорите, в отпуске...

— Да, да, — послышалось в ответ. — С нами отец Александр...

— Зачем?

— Владыка ведь благословил защищать...

Хотел спросить: как защищать? — но промолчал.

А когда заговорил мужской голос, Федин узнал Мортирия.

«Саровец рядом... Отобьются...» — не успокоил себя, а скорее приглушил беспокойство.

Но все равно кое-что прояснилось: идут в суд с настроем биться. Рядом с матерью Марией Мортирий, отец Александр. Они не позволят ей колебаться.

Федин закрыл глаза, вдохнул сырой воздух. Состояние перед судом ему было знакомо. Всегда настраивался: мы победим, нам проиграть нельзя. А потом начинался бой... Но в данном «бою» его положение было особое — он, как боец, переживал за исход боя, а вот как отсутствующий на поле — переживал вдвойне. Как запасной игрок на больничной койке.

Снизу лез в гору туман, скрывая уже еле видимые коряги.

Снова закрыл глаза. А когда открыл, пошел почти на ощупь, видя лишь под ногами асфальт дорожки.

Ему вдруг представилось, как к суду подошли мать Мария и Мортирий... Как пристав потребовал паспорт, а Мортирий рыкнул на него. Как пристав замахнулся дубинкой... Как Мортирий втолковывал, что паспорт не документ... Как пристав переключился на мать Марию, пытаясь тронуть запретные места... Как отдернул руки при виде отца Александра... Как все прошли в зал... Как появился прокурор... Как подсел к Мортирию пензенский адвокат... Как появилась судья... Как отец Александр встал и всех перекрестил... Как начался разговор...

«Как жаль, что меня там нет... Неведение хуже самого страшного знания».

А в воображении проносилось, как что-то воскликнула мать Мария, как началась перебранка, как поднялся Мортирий, как на него ополчился прокурор, как Мортирий схватил прокурора за шиворот, как стал их растаскивать отец Александр, как ударила томом по голове Мортирия судья, как запел из Лермонтова пристав: «Ведь были ж люди в наше время, не то что нынешнее племя, богатыри, не вы...» Как заседание превратилось в кучу-малу...

Федина трясло.

Он выходил из одного облака и окунался в другое.

Когда он вернулся на квартиру, трудно сказать. Но теперь лежал на койке и держал перед носом сотовый. Тот молчал, а в уголке экрана высвечивался циферблат.

15 часов... 15 часов 15 минут... 15 часов 45 минут...

«Уже пора бы все решить с отложением... Или дело погнали вперед и прокурор зачитывает обвинительное?.. Не может быть, ведь меня заверил судья. — в Федине говорили два голоса. — Но он заверил на случай, если не сдастся мать Мария... А если она сдалась? Нет, нет. А если ее взяли под стражу? Да что ты! И она снова в СИЗО? — не слушал один голос другого. — А там знаешь, как ломают людей. Но она выдержит... А может, она уже сломлена? Но старец Алексий... А почему ты думаешь, что старец и тут может помочь?..»

От потока вопросов выступил пот на лбу, закололо в сердце, заныло в боку.

И теперь терзался: бежать на телеграф и дать телеграмму в районный суд: «Остановите дело...» В Верховный: «В ... суде незаконно судят монахиню...»

И он бы побежал, если бы не головокружение...

Смотрел на сотовый, а тот молчал, и уже в мыслях плутало: «Мать Марию повезли в изолятор на Каракозова! Ее попытался отбить Мортирий. Мортирию заламывают руки. Крестом отбивается от приставов отец Александр».

16 часов...

17 часов...

Время растягивало как резину.

И в душе рвется: «Что же вы молчите? Вы что, меня предали? Я-то вас нет...»

Ура! Позвонил Мортирий и сказал:

— Дело вернули назад...

— Так, значит, начали рассмотрение?

— Да нет... Судья вышла и прочитала: не отдали изъятые вещи, документы, машину... Надо отдать... Не она же будет этим заниматься...

— Мы ж об этом писали...

— Следак не дождался от вас ходатайства, — говорил Мортирий, — и направил дело в суд...

— Вот она, моя бомбочка...

— Что-то с заграничным паспортом...

— Что, даже не спросила, где я?..

— Да Ольга ей какую-то бумажку сунула...

Федин слушал и чувствовал, как наполняется воздухом грудь, как наливаются ноги и руки, как застучало в висках...

— А почему только позвонили?.. — глянул на часы на сотовом. Они показывали восемь вечера. — Только вышли?..

«Долго же думала судья...»

— Не захотели мараться, — закончил Мортирий.

«Редкий случай... Как хорошо, что я ушел в отпуск».

Хотел спросить, что там с делом о советском паспорте, но Мортирий уже отключился.

10

Состав Кисловодск — Москва, выплясывая чечетку, мчал на север. Федин смотрел в окно на поля с вымирающим снегом и торжествовал: «Ну что, господин Кирпишин! Получил под дых... Как я тебя! Сначала с окончанием дела... Теперь с направлением в суд... Утер нос, как сосунку... Помнишь, больше всех смеется тот, кто смеется последним... Нет чтобы отстать от матери Марии, ан нет, вцепился, как пес в кость...»

— Да, да, — включил затренькавший сотовый. — О, мать Мария...

— Это мы с матушкой Анастасией... Как вы себя чувствуете?

— Уже возвращаюсь домой... Болячки отпустили...

— Скажите, теперь все кончилось? Мы выиграли?

— Мы частично выиграли, но все не кончилось...

— А что будет?

— Теперь дело вернут к Кирпишину, и он нас вызовет. Он будет обязан выполнить все, что сказал суд...

— Вернуть документы, книги, фотографии... Любе «хонду»... И все?

— Снова будет решать, направлять в суд или прекращать.

— Выходит, наши дела плохи...

— Но лучше, чем были. По морде ему дали.

— А мы думали, уже всё...

— Но если прокуратура с возвратом не согласится, то будет областной суд, и уже потом: вернуть — не вернуть...

— Еще и областной?

«Ну что ж им там не объяснили», — подумал.

— Но успех налицо. — посмотрел по сторонам: в купе никого, кто курить ушел, кто по надобности, и добавил: — Не все судьи в Пензе неандертальцы...

— Ох, дай Бог!

— А кто судил-то?

— Вы помните, когда продлевали под стражу, была черепаха Тортилла, страшилка? А эта нет, худенькая, щупленькая, без очков. Но когда прокурор стал вякать, она его быстро осадила: «А что сами не раздали все, что изъяли, раз Кирпишин не мог?» Тот как рот открыл и ап-ап!

— А Мортирий с вами? — Федин хотел спросить что-то у него.

— Что вы! Он в тот же вечер уехал: его замучили с паспортами...

— Понятно, понятно... А как он в суд вошел? Без паспорта-то...

— Это он за других с паспортами... А у него паспорт есть...

«Говорит одно, но не значит, что поступает так же. Как и ты, действует по обстоятельствам».

— Скажите, а заседание прошло без эксцессов?

— Ну, про прокурора я вам сказала, а Кирпишин как услышал, то чуть не закукарекал! Что-то нечленораздельное: «Кхе-ку-ре-ку...» Ну, умора!

— Я иначе все представлял...

Из письма, которое ждало Федина в Воронеже, он узнал, что владыка Филарет приезжал на Победу и виделся с матушками. Матушки показали владыке книги, которые одну за другой печатал Гавриил с указанием, что они изданы по благословению владыки Филарета. А они еретические — против владык.

Филарет как увидел книжки, покраснел, покрылся испариной:

— Я же, матушка, благословение ему на книги не давал...

А эти книги люди рюкзаками развозили из скита по всему свету, и Гавриил зарабатывал огромные барыши.

В тот приезд владыку повстречали две бабки из скита и спросили: «Вы придете к нам?» На что владыка ответил: «Приглашайте». Он предпринимал шаги к превращению скита в епархиальный монастырь, ведь батюшка Алексий неспроста просил похоронить его рядом с Успенским храмом епархии. А бабки ему: «Но вы же не лидер». Ткнули владыке в то, что у них лидер Гавриил. Обидели владыку. Он при расставании высказал матушкам: «Видите, какие дерзкие». И вскоре слег. А матушки не теряли надежды вернуть скит в лоно церкви, выполнить завет батюшки Алексия. Но их по рукам и ногам связывало продолжавшееся дело.

О Филарете у Федина сложилось двоякое впечатление: с одной стороны, он помог матушке Марии, с его благословения появилась у адвоката бумага о монашестве Ольги, которая, несомненно, повлияла на ход дела, но Федин помнил, с каким трудом достался ему этот документ, и на какой машине ездил владыка, и к чему призывал владыку опальный епископ Диамид, и что, по сути, для Федина люди — и ехавшие в скит, и шедшие в Успенскую церковь на Победе, и те, кто собирался в молельном доме староверов, и даже пещерники из Бессоновки — все были ему одинаково близки, все они были его соотечественниками.

Поэтому на вопрос, стал бы он так же выкладываться в деле владыки Филарета, если бы такое возникло, как выкладывался в деле монахини Марии, он давал отрицательный ответ. Каким бы престижным ни было дело епископа, почему-то дело простого человека для Федина оказывалось важнее. Быть может, потому, что он не избалован делами начальников, которые всегда старались пролезть, пользуясь своим положением, на халяву. Для такого подзащитного он оставался одним из многих, кто пытался угодить, а не просто помощником человеку, который попал в беду и ему больше рассчитывать не на кого.

Но все равно с теплом воспринимал имя пензенского владыки, который мог бы в бумаге отказать. И теперь Федин переживал, скоро ли тот поднимется.

11

«Все-таки кто-то негласно помогает, — думал Федин. — Может, батюшка Алексий, может, схимонахиня, может, блаженная Пашенька или сама Царица небесная? А как объяснить удачу в гиблом для монахинь по пензенским меркам деле? Ведь вывели на тебя, направили в Дивеево, свели с Филаретом, пригласили на предъявление обвинения, открыли глаза на подлог следака. Ведь сказали отдыхать... Ведь... Ведь... А так бы мать Марию с пензенскими защитниками уже давно осудили...»

Он посмотрел на дивеевскую чашечку с блюдцем на стеллаже, на стол, заваленный юридической литературой, на компьютер, который словно чего-то ждал, на всю свою одичалую домашнюю обстановку и спросил себя:

— Ты скажи: ты в Бога веруешь?

— Не знаю... — ответил, подумав.

— А как же ты называешь себя православным адвокатом? В Бога не веришь, а ему служишь. Ты тогда преступник! — развернулся диалог.

— Но такой статьи нет — судить за неверие в Бога.

— Наивный... Ты шире уголовного кодекса взгляни... Там и статьи... И Царица небесная, и блаженная Пашенька, и отец Алексий...

— Да, да, да, — зачастил и перекрестился.

Не прошло и недели, как кое-что прояснилось: прокуратура обжаловала решение районного судьи, вернувшего дело, и предстояло рассмотрение в областном суде. Федин окунулся в юридические учебники, готовясь как можно решительнее выступить в суде, чтобы положить конец затянувшейся тяжбе. Он понимал, сколь многое зависит от него. Одно, если Кирпишин и иже с ним добьются отмены решения судьи и отправят дело назад в суд и свяжут судью по рукам и ногам: на, бери, рассматривай дело с материалами, которые собрал следак, лишивший Цыганкову возможности представить алиби — паспорт в сейфе Кирпишина! А другое, если дело воткнут следователю. Уже сам факт возвращения следаку большая для него неприятность.

На этот раз Федину пришло извещение.

— Надо ж... А ведь Кирпишин меня игнорировал, — рассматривал напечатанный лист с угловым штампом пензенского облсуда. — Не известила о заседании 24 февраля районный судья... А тут целая петиция...

12

Когда, как по трапу парохода, поднимался на порожки областного суда, сзади окликнули.

— Мы только с могилы батюшки Алексия, — подхватывая полы длинного платья, подбежала мать Мария в апостольнике и скуфье.

— Будем надеяться на его помощь...

— Святым духом он мне сказал: «Ступай», — и помахал ручкой.

Федин увидел, как по ступеням поднимался долговязый священник, крест у которого болтался на груди.

— Знакомьтесь, — представила Ольга. — Наш адвокат из Воронежа. А это отец Александр. Его владыка послал...

Батюшка протянул руку, думая, что Федин попросит благословения, но тот воздержался.

— А где мать Анастасия? Где Люба?

— Они на Победе остались. Храм и дом охраняют.

Выяснив, что дело будет рассматриваться в зале рядом с прежним, поднялись на второй этаж и обнаружили, что помещение на две трети заполнено людьми.

— Небось снова пустят последними, — обернулся Федин к пензенскому коллеге, на что тот пожал плечами и шепнул:

— Там Косолапова.

— Кто-кто? — спросил Федин.

— Ну, одна из потерпевших...

Они зашли в зальчик, в котором остались свободными передние скамьи. Только сели, как из запасной двери вышли трое служителей закона, в мантиях, с толстенными томами в руках, и заняли кресла напротив.

Федин нащупал в куртке под свитером крестик.

Про себя произнес: «Богородице Дево, отче наш Алексие, матушка Антонина, помогите защитить мать Марию, помогите... Да будет тако, да будет тако, да будет тако!»

Вздрогнул от слов блондинки в мантии:

— Слушается дело Цыганковой... Кто явился?..

«Ничего себе, начали с нас», — перед блондинкой лежала знакомая стопка томов.

Встала мать Мария:

— Я в миру Цыганкова...

— Я адвокат Цыганковой из Воронежа... — привстал и опустился.

Поднялся и сел пензенский коллега.

Судья посмотрела на батюшку:

— А вы?..

Видимо, не часто видела священников в судах.

— Это с епархии, отец Александр, поприсутствовать... — пояснил Федин.

Батюшка молча встал и перекрестил состав судей.

В зале пробежало оживление.

— Потише... Все отметились по делу?..

Никто не ответил.

Судья поправила мантию на острых плечиках, ее моложавый сосед протер очки и сел ровно, как пианист; сосед с другой стороны, седой, прилизанный старикан, на мгновение словно проснулся.

— В своем представлении прокурор пишет, что не согласен с судом, вернувшим дело Цыганковой... — судья посмотрела на стол сбоку, за которым две молодухи в синих кителях рассматривали друг у друга ногти. — Слово прокурору...

«У кого длиннее, — подумал Федин. — Для них это важнее».

Одна из них встала, посмотрела на потолок и, с вызовом повернувшись полными бедрами к отцу Александру, заговорила:

— Ваша честь! Нельзя согласиться с решением...

«Ну, пошло-поехало, — оценил речь прокурора Федин. — Общие слова и ни капли конкретики».

Веки у старичка нет-нет да и открывались. Он делал вид, что не совсем уснул.

— Что ж, понятно, — сказала судья и повернулась к монахине Марии. — У вас есть что сказать?

— Конечно! — монахиня встала. — Все, что перед вами в деле, это ложь! Я не могла обмануть ни первую, ни вторую. Я была в Иерусалиме, когда случились неприятности у Дряняевой. Я была на Победе, когда у Косолаповой...

Сзади кто-то заерзал.

— И обо всем этом знал следователь... И все доказательства моего алиби спрятал...

— Давайте ближе к делу, — потребовала докладчица, ее сосед слева закашлял, а справа — моргнул. — У нас же вопрос: законен возврат или нет, а не самого дела.

— Я и так как можно ближе... Мой паспорт, который изъял следователь. Он его спрятал... И моего алиби нет...

— О паспорте написано в решении суда... Его обязали вернуть...

— Да... Не спросили тех, кто приезжал ко мне на Победу вымерять ворота. А в это время случилось несчастье у Косолаповой...

Теперь скамья сзади заходила по полу.

— Цыганкова, мы все это знаем, вы добавить что-то можете? — спросила судья.

— К чему?

— Что написано в решении...

— Я считаю, что все, что происходит со мной, это фарс... Это...

Зал зашумел.

Многие ждали рассмотрения своих дел и не очень хотели слушать дело монахини.

Хотя кто-то проговорил:

— Продолжайте...

Ведь не каждый день услышишь монахиню, да еще обвиняемую в мошенничестве.

Но мать Мария вдруг остановилась, склонила голову и вскрикнула:

— Нет правды на земле, она вся на небо ушла!

Перекрестилась и села.

Зал сначала погрузился в глубокую тишину, потом послышались голоса:

— Дайте слово монахине!

— Дать слово...

А кто-то затрещал:

— Гнать ее...

— Цыганкова, у вас есть что добавить? — докладчица с опаской поглядывала на отца Александра, который покрылся испариной.

Мать Мария молчала.

13

Федин испугался: «Сломалась... Не выдержала...»

И поднял, как в школе, руку:

— Можно мне?

— Слово защитнику... — сказала докладчица.

Федин встал:

— Вы сейчас услышали страшные слова: «Нет правды на земле, она вся на небо ушла». Это для всех нас, присутствующих в зале, ужасно. Мы с вами увидели человека, который боролся, боролся и не выдержал...

Судьи встрепенулись, а докладчица вытянулась, как мумия.

— Вам, конечно, известно, но я скажу. она, — показал на мать Марию, — полгода томилась на Каракозова. Ей не давали причащаться! Не допускали священника! Вот сидит батюшка, который к ней попал на шестом месяце, — показал на отца Александра, который кивнул. — И то после того, как ее взял под свою защиту владыка Филарет...

Судьи переглянулись.

— Он показал следственным органам, с кем имеют дело. Не с плутовкой, о чем растрезвонили СМИ, а с монахиней. За шесть месяцев пыток от нее не добились желаемого признания! Вы только гляньте в любой из лежащих перед вами томов. неужели судья вернула дело только из-за того, что не отдали машину, фотографии, даже загранпаспорт... Хотя загранпаспорт и есть бесспорное алиби, вокруг которого вертится обвинение...

Судья помоложе закряхтел.

Но Федин говорил:

— Нет... Она увидела весь ужас происшедшего... Вы только гляньте, кто на фото в сбербанке, оно подшито в томе, там ведь совсем другая женщина... Крупная. С огромной прической. В мирском одеянии. А следователь: «Цыганкова парик надела...» — показал ксерокс фотографии.

Пожилой судья открыл том.

— Она! Она! — закричали старчески сзади.

— Кто это там? — судья-докладчица посмотрела в зал.

— Это я, Косолапова! — кричала бабуля с растрепанными волосами. — Это она! Она...

— Ну, вот вам и ответ. — Федин повернул лист в зал. — Это она? — показал на женскую фигуру на ксероксе и на Цыганкову.

В зале зароптали:

— У бабки крыша поехала...

— И я об этом! — подхватил Федин.

— Порядок в зале! Тихо! — застучала по столу судья. — Вы вообще откуда взялись? И еще мешаете...

— Я Косолапова...

— Еще нам здесь косолапых не хватало, — кто-то грохнул сзади.

В зале появился пристав с дубинкой, и снова стало тихо.

— Вот такие у нас фантазеры следователи... Она в Иерусалиме, у нее алиби — загранпаспорт. А где он? В сейфе у следователя... Она ворота меняет на Победе... У нее алиби... Есть люди... А их не слушают... Вот какие способы расследования... — выстреливал Федин.

— Адвокат из Воронежа, ближе к теме! — взмахнул руками старичок, захлопнув том.

— Да только посмотрите! Оказывается, она была в банке, где снимала деньги Косолапова, и одновременно на улице ругалась матом... Там административный протокол... Монахиня — матерщинница!

— Ну, это уж слишком! — загремел бас сзади.

Отец Александр поднял обе руки и возмущенно замахал.

— Вот и получается полнейший следовательский произвол! — Федин почувствовал, как его потянули сзади.

— И кончая, я хотел бы сказать: судья поступила правильно... Возвращайте дело следователю... У него другого, честного пути нет...

— Это она! Она! — снова закричала Косолапова.

Мать Мария полезла в кармашек платья, вытащила оттуда картонку и, обернувшись, протянула к кричащей.

— Преподобный отче Алексие, защити... — зашептали ее губы.

Лицо у Косолаповой вдруг искривилось. Пошло дрожью. Ее затрясло. Она забила по банкетке кулаками.

Мать Мария повернула картонку, и Федин увидел фото с изображением отца Алексия.

— Бесы в ней!

— Бесы! — одновременно вырвалось у кого-то в зале.

А дальше:

— Вызывайте психушку!

— Кому, монахине?

— Да нет, этой чокнутой.

Судьи посмотрели друг на друга. Вдруг как по команде встали — одновременно с ними поднялся отец Александр и снова их перекрестил — и скрылись за запасной дверью.

В зале продолжалась словесная неразбериха, пока пристав, которого бабулька колошматила почем зря, не вытащил ее в коридор.

Федин вытер пот со лба: «Да, хорошие же у Кирпишина гражданки... Где же он их набрал... Не зря я просил назначить психушку».

Когда тройка снова вошла в зал, все встали.

Судья, поправляя наплечники, объявила:

— Решение... оставить в силе... представление прокурора отклонить... Вам понятно? — посмотрела на мать Марию.

Та, не в силах что-либо сказать, поклонилась в пояс.

Федин не вышел, а выскочил из суда.

Обнял отца Александра, и тот припустил в горку доложить результаты в епархию.

— Я такого еще не видал, чтобы так нагнули тройку... — выдал пензенский коллега.

— А что не было «сосунка»? — спросил Федин.

Ольга сразу поняла, кого адвокат имел в виду, и ответила:

— Так вместо себя бесноватую прислал...

Адвокат и монахиня пошли на автобусную остановку. Радость играла на лицах, из подворотен кто-то кричал:

— Она! Она! — на что мать Мария разворачивалась и делала крестное знамение:

— Сатана! Изыди!

14

«Надо ж, как я и думал, ненормальную нашли, — строил Федин предположения, когда доживающий свой век “икарус”, обливаясь дымом с соляркой, пополз по улицам города. — А что, если ее Гаврюша зарядил, чтобы убрать надоедливых монахинь? Ведь не зря в ментовке служил».

— Ну что? — замерла в воротах мать Анастасия.

— Еще не вся правда улетела на небеса, — ответил Федин.

— Батюшка нас спас! — вырвалось у матери Марии. — Когда на меня одна бесноватая погнала в суде: «Она! Она!» — я вытащила батюшкину фотографию, показала, и она убежала...

— А кто эта бесноватая?

— Одна из кирпишинских гражданок, — сказал Федин.

— А, понимаю, понимаю... Раз батюшка помог, батюшка и накормит... Проходите в хату. Борщечок уже третий раз разогреваю...

За трапезой Федин поделился своими предположениями с монахинями, после чего о Гаврюше узнал много нового. Батюшка Алексий оформлял землю на Ганю. На себя не оформлял.

— Вот с кем судиться придется, — сказал Федин.

— С кем? С этим кришнаитом?! — воскликнула Ольга.

Федин подумал: «А точно похож. Голова круглая. Глаза-щелки и волосы в хвостик сзади». И спросил:

— А собственник кто? Он. Вот что захочет, то и сделает... У него жена, дети есть?

— Не знаем, но поговаривают, жена то ли была, то ли в разводе. А может, брак фиктивный. Ребенок.

— Вот все в скиту перепадет жене и дитю...

— То есть скит останется ни с чем?

— А вы что думали... — Федин ел борщ и покачивал головой. — Теперь я понимаю, почему он о церквях, о сносе... Если все на нем... Народ подговаривает, чтобы свою собственность спасти... Вы же говорили, бэхээсэсник... Денежки любит...

— Надо же! Неужели владыка не знает... — переглянулись монахини.

— А как случилось, что все на нем?

— Старец считал, что жить будут по-христиански. Все будет общее.

— Вот и общее... Так все-таки как вышло, что на Гаврюшу?

— Постепенно под себя подбирал. А раз батюшка бросил посох и Гаврюше: «Поднимай!» Тот поднял, и батюшка: «Великий». То есть он его обличил. А тот принял за чистую монету. И возомнил из себя. Батюшка даже в последний год жизни на Победу не ездил. Всё в городе...

— Он еретик! — воскликнула мать Анастасия.

«Да, пока цветочки... А ягодки впереди», — с горечью подумал Федин, представляя, как подло обманули батюшкиных чад и какие баталии могут здесь развернуться.

— Ну а с нашим делом? — тихо спросила мать Мария.

— Теперь передадут Кирпишину на доделку. Он должен все вернуть. Тут нужно использовать каждый его промах. Поэтому поезжайте за машиной, проверьте, как она, все ли в сохранности. А если что не так, все в расписке укажите.

— Да, обязательно...

— А где Люба?

— Она в храме охраняет. Ведь гаврюшины хотят батюшку в скит перезахоронить...

— Вы с ней поезжайте... Паспорт заберите... Бумаги. Думаю, Кирпичу по макушке ох как дадут! Хорошо, если прекратит дело... А если снова захочет в суд, нам предстоит очередная драка...

— Как я устала, — сокрушенно произнесла мать Мария.

— Я это увидел в суде...

— Я была на пределе. В какой-то момент мне показалось, что меня оставил отец Алексий...

— Ничего, выдержим и этот бой...

Уезжая, Федин смотрел на стоящих в глубине улиц монахинь и говорил себе: «Разве это Русь уходящая? Нет, приходящая...»

Федина не покидали мысли о Победе ни тогда, когда включился в другие дела, проводимые в Воронеже, ни когда отдыхал, ни когда уезжал на дачу, где его могли достать разве что по сотовому. Однажды после какого-то пустякового дела умотал на дачу посадить лук — немногое, что удавалось вырастить на даче, и то при условии, что хоть раз в неделю поливал грядки. Когда с наслаждением втыкал луковички в мягкую землю, думая: «Вот такой бы мягкой была жизнь», — затренькал сотовый.

— Нас завтра требует Кирпишин... Хочет все вернуть... Вещи... Машину...

— Хорошо, что хочет. — Федин облокотился на перевернутый водяной бак.

— Вы успеете приехать?

— Вот тут-то, я думаю, вы сами справитесь, — сказал Федин и добавил про себя: «В конце-то концов, не маленькие дети...»

— Ну, мы будем стараться...

— Запомните, все принимайте штучно... По описи... И какую бы бумагу Кирпишин ни подсовывал, вы ее не подписывайте, пока не прочитаете. И если что не так, то обязательно впишите, что не отдал, чего нет в машине... И только тогда подписывайте...

— А он может снова заарестовать?

— Думаю, нет... Но если все-таки попробует, меня вызывайте. Сразу приеду.

С некоторых пор его благодушное отношение к пензенскому коллеге стало меняться: тому платили столько же, сколько и Федину, но тот не ударил и палец о палец. А Федин выкладывался, приезжал из другого города. И если раньше ему рискованно было перекладывать всю защиту на себя, то тут он и не прочь был заговорить об этом с монахинями. Но по какой-то внутренней установке позволить себе этого не смог.

И только добавил:

— Вы пензенского моего коллегу позовите... Пусть попашет...

Поэтому его не удивил звонок монахинь на следующий день, когда на даче окучивал кусты смородины.

— Вы бы побыли с нами... Ну, умора! Кирпишин нам: «Вон в углу забирайте все и пишите расписку, что претензий не имеете». А мы с Любой: «А как это — “забирайте”, вы давайте штучно, по описи...» Как вы учили. И что тут пошло, он какие-то фото сует, а там, извините, бабы голые... А у нас таких не было. Он перепутал все... Кое-как наскреб с десяток фотографий, а по протоколу обыска пятьдесят... Паспорт не хотел отдавать, потерял, говорит... А потом открыл сейф, а там целая пачка паспортов...

«Вот тварь, скольких прижал», — ударил лопатой в землю.

— А с машиной — в багажнике запаски не было... Мы уж в мотор не полезли, там не понимаем... Она у них за ментовкой стояла. Там ужас что! Какие-то раскуроченные мотоциклы. Грузовик со смятой кабиной...

— Вы все это написали?

— Конечно, как вы учили... Он: «Подписывайте», — и хочет забрать. А я: «Нет, пока не напишу...» И вписала... А Люба подписалась...

— Молодцы... А пензенский адвокат был?

— Да ну его, он тоже: «Подписывайте...» А как мы уперлись, тут уж...

— Понятно... А с делом что, собирается прекращать?

— Не знаем... Кирпишин как увидел, что я написала, позеленел. Ну, думаю, счас меня, как опер, по спине... Но тут же Люба... Она в спецназе служила...

— Но вы все равно осторожнее... У них же власть...

— Хорошо...

В его копилке появился очередной аргумент, который он мог использовать против Кирпишина.

15

«Понятно, теперь вещи выдал. Хотя, с “залетом”. Ему лучше бы прекратить. Но хватит ли у него на это воли? Или он, как Тунгусский метеорит, будет лететь, пока не столкнется?.. — размышлял Федин, ожидая следующего шага пензенского следака. — Если прекратит, то я ему и не нужен, а если упрется... Тогда ухо держи востро! Может, втихаря...»

Приближались майские праздники, которые Федин рассчитывал провести дома, как позвонил Кирпишин:

— Вы восьмого свободны?

Машинально глянул на календарик: девятое и до одиннадцатого — выходные.

Хотелось сказать: занят. Но порядочность не позволила.

— Свободен...

— Если хотите, приглашаю...

— Надо же, раньше вообще не звали...

— А раньше вы мне не нравились, а теперь я в вас души не чаю...

— Знаете, вы первый следователь, который признается мне в любви...

— Лучше бы последний...

«Нет уж, с адвокатурой я не завяжу... Не дождетесь...»

— И захватите с собой вашу рясофорную гражданку...

— А вы пригласить не можете?

— Я ей второй день дозвониться не могу...

— Но уж сами как-нибудь постарайтесь...

Отключив сотовый, ударил себя по лбу:

— Дурья башка! Не спросил, зачем приглашает... Но понятно, не на чашку чая... А где же монахини?.. Спрятались?.. А может, плюнули и в бега?.. Ведь есть машина...

Теперь пытался дозвониться до матери Марии, но телефон не отвечал, а когда терпение лопнуло, получил от нее эсэмэску: «Ждем вас».

Словно подгоняя Федина, налетели проливные дожди, посещения дачи прекратились, и он, покидав в сумку походный набор, под дробь капель по крыше маршрутки поехал на вокзал.

Только ступил на пыльный перрон пензенского вокзала, как к нему, подбирая подол платья, приблизилась мать Мария.

— Мне после тюрьмы постоянно воздуха не хватает, — сказала, задыхаясь.

— Еще бы, шесть месяцев в камере, — произнес Федин.

От всех своих клиентов слышал о духоте в следственных изоляторах, о клопах и жуткой антисанитарии, разбитых с