Прозрачные круги

Видение зверя у реки Вори

Душа реки, тяжелая, глухая,
Зеленой освещенная листвой,
Едва струилась, илом зарастая,
В крапиве зябкой, в таволге густой.

Мы к ней пришли, когда завечерело,
Зажечь костер в таинственной тиши
С надеждой тайной — выжечь все химеры
И темный страх пред жизнью заглушить.

И мы сроднились с местом постепенно,
От сырости, что к нам с лугов текла,
Воздушные вокруг воздвигнув стены
Дрожащего и дымного тепла.

Под взглядом елей с черною корою
Мы, будто белый хлеб густым вином,
Напитывались призрачным покоем
Воды, идущей в русле травяном.

Но вдруг пространство покачнулось глыбой.
Хруст тростников, и шлепанье, и... всплеск.
Незримый зверь охотился на рыбу,
Забравшись в водяной пахучий лес.

И вот из голенастых стеблей длинных
Он вынырнул и не спеша поплыл,
Весь — порожденье тишины и тины,
Травы, глубоких заводей и мглы.

Он в ивняке, что и блестел, и плакал,
Угла глухого, тихого искал.
Ему был чужд костра тревожный запах
И наша непонятная тоска.

Мы сдвинули невидимые оси
В привычном мире диких берегов,
Где зверь за жизнь отчаянно боролся
И защищал потомство от врагов.

И к сердцу тень крылом метнулась черным,
Все омрачив — с небес до глубины.
Мы со своею болью утонченной
Природе не важны и не нужны.

На краткий миг произошло сближенье.
Листва впитала чадную волну,
Зверь осторожный изменил движенье,
Вздохнул, нырнул в спасительную тьму.

И вновь покой, и неподвижность веток,
И зелень вод, где не видать ни зги.
От шарканья громадных водомерок,
Как от дождя, прозрачные круги.

...Тончайшая печаль мне сердце сжала.
Там, удаляясь медленно от нас,
Река нас постепенно забывала,
В холодных, влажных сумерках струясь.


Джанхот

Над морем — скалы, первобытные леса,
Цикады славят солнце в кронах прокаленных.
Здесь властвует пицундская сосна,
Кропя под ветром красной хвоей склоны.

Покой, но чуткий, мыслящий, живой,
Дыханьем, словом можно растревожить.
Раскошенною каменной халвой
Темнеют осыпи у каменных подножий.

Здесь зодчий — ветер, каменщик — обвал,
Страшны, слепящи горных цирков полукружья.
Ни диким скалам, ни морским валам,
Ни соснам красным человек не нужен.

Что он с короткой памятью своей —
Зарницею мелькнувшее мгновенье —
Средь древних круч и мыслящих зыбей,
Что славят гимнами и жизнь, и разрушенье.


Детляжка

Я помню: облаков густой и влажный лес
Плыл, обходя вершины осторожно.
И прежде чем на гору выше лезть,
Селенье отдыхало у подножья.

Мы шли искать в ущелье водопад.
Сады навстречу нам несли по зною
Плодов, налитых светом, аромат
Над желтою и тучною землею.

Раскачивая зелень опахал
Над мудрою медлительной коровой,
Куст роз сирийских жарко полыхал
Сиреневым и розоволиловым.

И колоколец брякал тяжело,
Коровьим вздохам и шагам внимая.
Старинный... верно, жалобы его
Выслушивал еще смиренный Авель.

Здесь, где от солнца плавилась лазурь,
Людей, животных, камни и предметы
Вмиг покрывала древность, как глазурь
Кувшин, стирая нового приметы.

Так розы истовы! Так свет слепил глаза!
Листвы блестяща так атласистая кожа!
Все исподволь внушало: верьте нам,
Не то что смерть — печаль здесь невозможна.

И сердце радо б верить розам и лучам,
От красоты хмельное и бессонниц,
Но отчего так горестно звучал
Истертый временем железный колоколец?