Птичий грай

* * *
Тихий свет гречишного поля,
терпко пахнущий плат ольхи.
И ни грусти, ни муки, ни боли
за случайные чьи­то грехи.

Торопливо иду по дороге,
в звонком ветре себя узнаю...
Обнимал и ласкал я многих,
но признался одной: «Люблю!»

Жизнь воистину не приснилась,
но душе до сих пор тяжело,
что с угарной смурною силой
я сменял на город село!

В лопухах и цветах околица,
с вдохновенным пеньем дрозда,
и сегодня тебе лишь молится
да мечтается мне навсегда...

И в бетонно­стальном колодце
потому все же я не сдох,
что лесного свежего солнца
слышал я упоенный вздох...

Но однажды ничто не поможет...
Отзовется злым эхом даль...
Отче правый, родимый Боже,
умирать­то и впрямь печаль...


* * *
В небе сумрачном мрак замаячил.
Лес в ночном ожиданье застыл...
Отчего ты все плачешь и плачешь,
будто веришь, что я разлюбил?

Разлюбил... Даже слова такого
знать не знаю и знать не хочу!
Мне бы лишь к твоей нежности снова
восходить, как звезде по лучу...

В глубине твоих глаз темно­синих
мне бы только тонуть и тонуть...
Успокойся и верь, что отныне
мы найдем к счастью истинный путь.

И, осилив его, ты увидишь,
может, даже тот солнечный рай,
где ни боли, ни зла, ни обиды —
лишь святая любовь через край.

Но причину твоих слез я знаю —
это зависти подлой брехня!
Но в любви и ее я прощаю,
коль за слезы прощаешь меня!..


* * *
Сегодня вряд ли стихнет дождь,
но точно ты меня не ждешь.
И вот опять в чужом отеле
зайду я в ресторан на час,
где под прицелом чуждых глаз
я буду пить без всякой цели.

О жизнь, страдалица моя!
Неужто не всплакнешь, что я
совсем один на целом свете,
что в сердце то ли от тоски,
то ли от хмеля, как с реки,
гудит с морозом лютый ветер...


* * *
Вечных чувств обещать не буду,
просто твердо скажу: «Я твой!..»
Но красивых глаз изумруды
навсегда сохраню душой.

Сколько раз я любил до дрожи,
а порой и до горьких слез!
Будто с ранней весною схожий,
где на радость раскаты гроз.

А теперь, в этот раз, родная,
я хочу лишь заветно знать,
что не зря все рассветы рая —
на тебя решил поменять...

Может быть, потому я ожил,
распахнулся душой, как поля,
и всегда мне была дороже
песнь синичья, чем клич журавля.

Я совсем не хочу обидеть
ни тебя, ни любовь свою,
просто надо грядущее видеть,
как на самом последнем краю...


* * *
На улице давным­давно тепло,
хотя до мая целый месяц.
И птичий грай летит, летит светло
ко мне из ближних перелесиц.

А дятел знай себе стучит, стучит
в сушину с раннего рассвета.
И ветер если сильно и свистит,
то за рекою, в кронах ветел.

Последний снег еще хранят леса,
но, Господи, как он осел печально.
И в розовых всполохах небеса,
и солнце вдруг прорежется лучами.

И на реке как вычищенный лед,
синея, в золотых лучах искрится.
По забереги не осилить вброд —
так глубока их чистая водица.

Дождусь, когда очистится река,
и сплаваю в лодчонке на тот берег,
где соловьи поют, как на века,
где хочется любви навеки верить.


* * *
Осень, но в лесу ни одного листочка
желтый цвет не охватил за ночку.

Стоят в роскошной зелени деревья,
и птицы не готовятся к кочевью.

Поют себе счастливо на рассвете
и в теплый дождь, и в налетевший ветер.

Беру пример с них на лесной полянке,
пусть и смурной от очумелой пьянки.

И бью по струнам я смурной души —
и льются песни, ох, как хороши!

И сердце словно солнечная скрипка,
и на лице моем блаженная улыбка...


* * *
Вновь выдался денек таким погожим...
От взгляда одного на голубую высь
как ни грустилось мне, но все же
в башке зажглась ликующая мысль...

Прекрасно честно жить, на самом деле,
не потому, что на излом тружусь,
а потому, что дух здоровый в теле
все держится, как за суглинок куст.

И это мне позволило однажды,
почти отдав концы, воскреснуть вдруг,
чтоб до конца с неукротимой жаждой
петь о любви — и не бояться мук...

Гори, денек, и становись все больше...
Пусть от последних сероватых туч
избавит ветер небо, чтобы дольше
я чувствовал, как в радости могуч!..


* * *
Как в прошлом хищный печенег,
ударил ветер вдвое строже,
неся с собой пушистый снег,
на соболиный мех похожий...

Легко вздохнул я: наконец
зима явилась в самом деле!
Помчусь на лыжах, как гонец,
к зеленым даже в стужу елям!

Но вскоре — о природа­мать! —
с утра вкатилось в небо солнце,
и травы в рост пошли опять,
по крайней мере, под оконцем.

А где же снег?! глядя вокруг,
я чуть не плакал потрясенно.
И с горькой грустью понял вдруг,
что он растаял, безусловно...

А солнце все сильней пекло,
а только мне казалось лишним...
Как будто старое прошло,
а новое — не стоит жизни...