Расшумелось Белое море

Глава 1

Вторжение

Восточный ветер, резвый и знобящий, бойко поддувал вослед боевому кораблю на всем протяжении пути от входа в Белое море до самого устья Северной Двины и вот потерял крылья, упал на просторы гигантского рейда. Сил у него хватало теперь только лишь для того, чтобы ершить поверхность великой реки да шерстить шеренги разноцветных флажков, что разбежались между мачтами по реям больших и малых кораблей, разбросанных по морскому и речному просторам.

Часа три назад солнце выползло из-за морской закраины и теперь уже приподнялось над уходящим на морскую сторону широким речным пространством. Сейчас висит высоконько и светит ярко в летнем небе, разбрасывает свет и тепло над бесконечным простором моря, над впадающей в него великой Северной Двиной.

Повсюду колышется легкое и прозрачное марево середины лета, просвеченное тонкими солнечными лучиками, играющими на гладкой поверхности реки и проникающими в водяную гладь до самого далекого песчаного дна. А там им раздолье — солнечным лучикам. Они прыгают по донной глади, сообразуясь с движением родивших их волн, и несутся и несутся по утрамбованным пескам. Воздух недвижим. Лишь изредка со стороны морского пространства, словно чуть слышные вздохи, доносится шелест слабого ветерка — несильного морского бриза. Это пригретое утренним солнцем разомлевшее море выдыхает в сторону прибрежного леса легкие дуновения прохлады, настоянной на солоноватом и пряном морском аромате. Два рыбака, разморенные окружившей их теплой негой, покачиваются в карбасе в Двинском устье. Им некогда особенно нежиться — один из них, сидящий на корме, молодой парень, непрестанно поднимает весла и, толкая их от груди, перегоняет лодку с места на место.

Морские удочки, снаряженные из своедельного тонкого прядена, с тяжелыми грузилами-свинчатками да с коваными, зацепистыми, прочными крючками, лежат бездельно в берестяных пестерьках[1] на дне карбаса. Но до удочек рыбакам пока нет дела: через песчаные «кошки», коих обильно в этих местах, перекинуты три продольника, каждый метров по семьдесят, — морская снасть с привязанными через полтора метра скаными поводками и стальными небольшими крючочками. На каждый из них насажена ядреная наживка — толстенные морские черви. Беломорская камбалка испокон веку охоча до этих червей, живущих в твердом, утрамбованном волнами донном морском песке. Концы продольников привязаны к буйкам, покачивающимся на легкой зыби в полустах метрах друг от друга. Буйки постоянно трепыхаются, потому как камбала клюет задиристо и непрерывно.

Вот опять задергался крайний буек, но рыбаки сразу не реагируют, лишь поглядывают на него с равнодушными физиономиями: пусть насадятся на крючки и другие рыбки. Когда буйки начинают дергаться совсем уж азартно, старший в лодке, Ксенофонт, дает позволительную команду младшему напарнику, сыночку:

— Давай-ко, Артёмьюшко, подпеть-ко, чё-то тамо где улипло опеть.

Говорит он это, маленько важничая, врастяжку, как бы нехотя: промысловое дело не терпит суеты, а он — старший в карбасе, и все остальные обязаны соблюдать неизбывное поморское правило — кормщику беспрекословное уважение. Но и спрос с него велик: «С худым кормщиком в море сунессе — наголодаиссе» — так издавна сказывают деревенские рыбаки. Ежели в море с таким артельщиком сходили и вернулись пустыми — ему и бока намять могут. Значит, плохо руководил, не отыскал рыбные места, снасти не так выставил, коровье ботало... Артель голодная, семьи голодные... Кто виноват? Кормщик! А коли так — получай по рылу! И не ропщи, дурак, сам виноват — так положено «на мори».

На этот раз все немножко по-другому: за камбалой в море ушли батько Ксенофонт, бывалый рыбак, и сын его Артемий, парень восемнадцати годов от роду, — родные люди, между ними не могло быть вражды да неладов. Тем более что для Ксенофонта не было тайн в рыбацком деле. Он без добычи домой не приходил.

Все удачно получилось и на этот раз.

— Короба на три улипло, — прикинул улов Ксенофонт и быстренько ладонями сгреб рыбу локтями в одну немалую кучу. — Хорошо, ды порато[2] хорошо! Эдак-то мы скорёхонько дело справим! Матке пару коробов приволокем для засолу. Эко ладим с тобой, Артёмьюшко...

Он выпрямился во весь рост, погладил заскорузлыми, шершавыми ладонями холщовую, замызганную рубаху на впалом животе:

— А дня-та ишше благошко, гляди, сыно, ише стоко же ульнет.

— В сам деле, батько, оно справно выходит. Вона скоко до паужны надергали, коегодни не было эстолько...

Поморы опасаются вслух хвалить удачу. Переменчива она, лихоманка... Да только вон опять уже шибко трепыхается дальний буек. Надо попадать туда... Как не похвалить...

Когда день перевалил на другую половину, карбас огруз от рыбы, ноги рыбаков по щиколотку завалены камбалой. Ксенофонт смотрел на сына, на то, как тот азартно и споро работает с продольниками, торопится наживлять червей, спешит к добыче, и втихомолку радовался: «Замена вырастат! Помор доброй будёт, батьке с маткой подмога».

Еще увидел Ксенофонт: дело идет к вечеру. Вон солнышко падает уже к закатной кромке неба... Надо завершать удачный день...

— Артёмьюшко, давай-ко вымать будем крючочки-то, шабашить пора нам. Денек-от гаснёт.

А тому совсем не хочется уезжать от счастливого местечка, сын извертелся весь на лодочной банке, постанывает:

— А можа, батя, ешшо бы маленько?.. Куды гнать-то порато? Удьба-та хорошашша стрась...

Отец понимает сына, сам был таким когда-то, не в такие уж дальние времена... Но погода стоит тихая, считай, полный штиль, парус бесполезен, идти придется на веслах, семь неполных верст... Далековато... Да еще с грузом: рыба закрыла пятый набой карбаса. И грузновато...

Карбас пойдет неходко. Сынок его выбьется из сил...

— Не, Артемий, не. Давай-ко, парнишечко, доставать нать продольники, да домой надоть попадать.

Сказал так Ксенофонт и потянулся, похрустел костями в пояснице, распрямил скрюченную за долгий упряг сидения в карбасе спину, поразмял мышцы в руках да ногах. Он пораскинул во всю ширь бугристые от избывной силушки руки, покрутил ими резко, глянул налево, посмотрел направо...

И увидел над водой дымы. Их обозначилось несколько. Из морской дали в устье Двины заходили корабли.

— Поглянь-ко, сын, к нам идут вроде.

— Ну, идут да и идут. От безделья им шастать тутогде... — Артемий не придал особого значения разбросанным по морской дали дымам. В самом деле, в последние времена изрядно толчется у двинского устья приходящих из моря судов.

Но пока рыбаки не торопясь, степенно собирали какой-никакой скарб, разбросанный по днищу карбаса, сматывали в аккуратные, большие клубки продольники, пряча острие каждого крючка в веревочную тетиву, укладывали снаряжение в холщовые мешки, корабли на малом ходу проходили уже совсем близко, метрах в двухстах от рыбацкого карбаса. Приближались два огромных военных судна со строгими формами морских хищников, с пушками наперевес, с трепещущими разноцветными флажками и вымпелами на мачтах и реях. Они не знали здешних глубин и шли тихо в кильватерном строю, друг за другом, передвигались напористо, уверенно... Так приближались к обреченному врагу победоносные шеренги римских легионеров, уже снискавшие мировую славу непобедимых. Они шли, никого не боясь, ничего не стесняясь, хотя находились в чужих водах. Шли как хозяева.

На палубах сновали матросы, переговаривались между собой, что-то кричали друг другу на некоем непонятном, чужом языке.

По бокам больших судов шмыгали кораблики маленькие, но тоже военные, судя по боевым формам, пушечкам на носах. Они деловито шныряли около кораблей-гигантов, и кто-то с их бортов выкрикивал в рупор туда, наверх, на палубы этих монстров, слова военных докладов. Маленькие кораблики, как и люди важным начальникам, всегда подчиняются кораблям большим. Они обыкновенно похожи на собачек, бегущих рядом с идущими в поход за добычей хозяевами и готовых выполнить любую их команду.

К капитану впереди идущего английского линкора «Глори» подбежал помощник и доложил: на траверзе стоит русская лодка, наполовину заполненная рыбой.

«А что, неплохая добыча», — подумал старый пират, вспомнив, как он, юный офицер флота ее величества, в числе других, таких же молодых, нахальных мореманов — искателей приключений, мечтающих о легендарных подвигах знаменитых английских пиратов — Черной Бороды, Френсиса Дрейка, Бартоломея Робертса, резвились в водах теплого Индийского океана, опустошая наполненные тунцом пироги туземцев. Тогда капитан навсегда полюбил вкус и запах свежеприготовленной скумбрии. Он вообще предпочитал свежую морскую, а не пресноводную рыбу, которая обычно попахивает тиной и еще какими-то мелководными гадостями, собранными в отстойных местах рек и озер.

И дал команду боцману: послать матросов к этой шаланде, пусть доставят на борт хорошую порцию беломорской рыбы. То-то команда обрадуется: пересоленная норвежская треска всем давно надоела. «А русские рыбаки пусть продемонстрируют традиционное для них гостеприимство».

Помощник капитана вдруг высказал вполне резонное предположение: «рашенз» могут оказать сопротивление и не отдать добровольно пойманную ими рыбу.

— Они с придурью, эти русские, это весь мир знает. Могут заартачиться... Как бы воевать с ними не пришлось...

— Со мной еще никто не воевал, — отрезал капитан. — Пусть попробуют! Надо поставить их на место, этих аборигенов. А ну-ка, ребята, шугните их слегка. Мы им моментом мозги прочистим.

Один из быстроходных катеров получил команду сходить к поморской лодке и забрать у русских свежую беломорскую рыбу объемом в пару снарядных ящиков. Катер на лебедках спустили в воду, и он с двумя опытными матросами на борту уже покачивался рядом с линкором, ждал сигнала к рейду на рыбацкую лодку. Матросам приказали догнать затем корабельный караван, на пути к Архангельску. Для сноровистого катера это максимум полчаса ходьбы.

Отец с сыном прекратили сборы и разглядывали нежданно явившуюся армаду с искренним недоумением.

— Куда ето оне? — спросил сын.

— Можа, на Архангельской город попадают? — высказал сомнение и отец.

Столь грозное зрелище одетых в стальные, броневые одежды боевых громадных кораблей с нависающими над бортами пушками, тяжелыми надстройками, с веерами флажков, трепещущими на морском ветерке, — такое разноцветье флотской красоты и столь яркая демонстрация морской мощи на фоне синевы, разлитой по всему небу, — все это до крайности взволновало сердце юноши, никогда ранее не видавшего этакой военной силищи.

Артемий расслышал вдруг: от кораблей к ним долетел одинокий нерезкий звук, будто там, в той стороне, кто-то переломил карандаш. Через секунду рядышком с карбасом на воду плюхнулось что-то тяжеленькое, из воды выскочил маленький фонтанчик.

Отец с сыном переглянулись.

— Чёго оно тако-то? — Ксенофонт приоткрыл рот в совершенном недоумении. Он понял: по их карбасу стреляли с борта военного судна и рядом с их лодкой упала в воду пуля, — но никак не мог взять в толк: а зачем? Никто никогда на его веку не стрелял по живым людям. Такого не бывало на Белом море. Какую угрозу они могли представлять на своем карбаске этой военной армаде?

Треск выстрелов со стороны кораблей усилился, вот пошла настоящая револьверная канонада. Отец и сын наблюдали, как на палубы и на боевые надстройки вышли люди в форменных одеждах, в фуражках и, направив в сторону лодки то ли пистолеты, то ли револьверы, прицеливались и стреляли, стреляли и опять целились... Офицеры вытягивали вперед правые руки, палили из личного оружия и будто соревновались в стрельбе по живым мишеням. Что-то там покрикивали, отдавали резкие команды, переговаривались, смеялись...

Они стреляли по местным мужикам, в поморов, там, где никто и никогда не стрелял вот так вот в них, открыто и нагло, — в беломорской акватории. Будто по зверькам, обезьянкам или аборигенам на островах Сардинии или в других диких местах, где офицеры доблестного английского флота изрядно кроваво покуролесили.

Пули ударялись о воду, стучали об нее. Некоторые отскакивали от водной поверхности и с визгом уходили на рикошет, затихали в воздухе. Слава богу, ни одна не ударила в деревянный корпус карбаса, не пробила его.

Ксенофонт, взбешённый, с перекошенным от злости и от страха за сына лицом, вскочил с банки, замахал над головой пудовыми кулачищами, сипло заорал в сторону кораблей:

— Я, едрить вашу мать, башки ваши веслами чичас раскокаю! Суньтесь токо сюды, собаки! Какого хера палить тут почали, ополоумели, говна сраные! Ужо я вас!..

Он крепко осерчал на англичан, помор Ксенофонт Парусников.

Артемий еще минуту назад и представить себе не мог этих красивых, форменно одетых офицеров в шикарных фуражках с разлапистыми кокардами, элегантно стоящих на корабельных мостиках и в статных позах разглядывавших в бинокли беломорские окрестности, вот так буднично и вполне равнодушно стреляющими из револьверов по нему и по его отцу, ничего плохого им не сделавшим. И стало ему вдруг понятно: вели они огонь не просто так, из офицерского куража, а желали в них попасть, убить его вместе с батькой. От этой простой и, скорее всего, верной мысли его пробил вдруг озноб и возникло яростное желание отомстить этим дикарям, неизвестно зачем прибывшим на его родину и так вероломно и нагло обращающимся с его жизнью.

Стрельба и вправду вскоре затихла. Только самое малое судно сопровождения — пассажирский катер вдруг включил форсажные обороты, развернулся и помчался в их сторону.

— Чево им ешшо-то хочче? — спросил сам себя Ксенофонт, взбешенный пальбой по их с Артемием карбасу.

Желваки ходили по его лицу. Он, глядя на приближающийся катер, привзнял тяжелое весло из уключины, держал его наперевес в обеих руках, покачивал, примеряя, готово ли оно к бою. Под плотным своевязаным свитером гуляли на руках мышцы.

— Ишь ты, ядрена тетка, — приговаривал он, глядя на приближающийся катер, — удумали чего сукины ребята, воевать с нами удумали... Дак мы с сыном моим поглядим ешшо, чево оне тут... Суньтесь тока...

Катер в самом деле на быстром ходу примчался к ним, но метров за пятьдесят осадил скорость, быстро огруз и потихоньку дочапал до карбаса. Но довольно сильно стукнулся носом в борт, карбас резко шатнулся.

— Н-но, осади! — рявкнул Ксенофонт на пассажиров катера.

Тех было двое, крепких на вид иностранцев с сосредоточенными, равнодушными физиономиями. На головах — бескозырки без ленточек, плоские сверху, с высокими тульями, одеты в черные рабочие комбинезоны из грубой ткани. На шее у каждого темные платки, щеголевато перетянутые снизу узелками. Один сидел на носу, на передней банке, глядя вперед и вальяжно расставив ноги, другой стоял на корме, держась за фанерную крышку, закрывающую мотор. Перед ними с веслом наперевес высился помор, столь же крепкий мужик, как и они, с грубым и свирепым лицом, красным от солнца и морских ветров.

— Не бойся его, Альберт, — спокойно сказал на английском языке тот, на корме, — он напуган нашей стрельбой, видишь, как судорожно вцепился в дурацкое весло?

— Да я и не боюсь, — ответил другой, — чего он нам сделает, пусть попробует!

Он уцепился руками за край карбаса и потянулся вперед, перегнулся через борт, заглянул вовнутрь.

Отец и сын поняли — перед ними англичане: еще несколько недель назад к ним в деревню приезжали губернские властные люди и объявляли народу, что скоро в Белое море придут именно они. К ним нужно относиться радушно, как к цивилизованной нации.

Вот они пришли...

— Тут много рыбы, — громко объявил Альберт.

Он пошарил руками среди сваленного на носу катера такелажа и где-то под веревками нащупал старое, помятое ведро для вычерпывания забортной воды из катера. Взял он это ведро и стал с деловым, озабоченным видом перелезать через борт. По-хозяйски отодвинул Ксенофонта, стоявшего на дороге, и, упав на карачки посреди кучи рыбы, начал загребать камбалу в ведро.

Ксенофонт несколько мгновений изумленно наблюдал за неподдающимися его поморской логике действиями иностранца: среди людей, живущих на беломорских берегах, так непринято. Судя по повадкам, эти двое — из английского портового разгульного люда, понятия не имели о правилах нормального поведения в человеческом обществе. Они раньше не знали поморов, у которых уважение к людям, тем более незнакомым, воспитывается с раннего детства.

Но сейчас было не до нравоучений. Долго Ксенофонт не мешкал. Грузный телом и крутой в своем обычае, он особенно не размышлял, что делать с нечестивым человеком, посягнувшим на деревенские правила приличия. Ежели кто-то подло выпадал из этих правил, сразу же получал от него по рылу. Конечно, так он поступал, только когда дело касалось его самого или же какого-нибудь сородича, а то и человека беззащитного, того, кто не мог за себя постоять. Тем более сейчас в руках у него находилось тяжелое весло... Он замахнулся и крепко, очень крепко шарахнул по спине английского бродягу, стоявшего на карачках в куче камбалы, им, Ксенофонтом, пойманной на собственный продольник в дельте его родной реки — Северной Двины, с ведром рыбы в руке, украденной у него, поморского мужика.

Англичанин взвыл, потом завизжал, словно тяжело раненный кабан, ударенный грозной дубиной сильным охотником поперек хребтины. И, не в силах подняться, остался лежать пластом на рыбе, с перекошенной физиономией, уткнувшейся в беломорскую камбалу. Неопытный этот англичанин не знал еще одного: поморам сильно не нравится, когда у них бесцеремонно воруют их добычу. Он совершил неразумные для обитателей Белого моря действия, использовав извечную английскую пиратскую привычку тащить от моря все, что плохо лежит.

На выручку ему бросился его товарищ, верзила, сидевший на кормовой банке, поросший рыжей щетиной, с давно не скобленной бритвой, прокопченной загаром физиономией. В руке он держал большой, длинный револьвер. Ксенофонт к этому времени уже отталкивал веслом карбас от катера. Англичанин с револьвером наизготовку, крича что-то гортанное и, наверное, страшное, махал судорожно руками и, шустро перебирая толстыми ногами, совершил перебежку от носа к мотору, быстро переключил рычаг скорости от холостых оборотов на режим хода и очень скоро догнал карбас.

Он ткнулся носом катера в бок карбаса, схватился за кочет[3], держался за него одной рукой, качался вместе с рыбацкой лодкой и не знал, что делать дальше. Ему надо было выручать напарника, лежащего на груде камбалы, орущего от боли, выкрикивающего невероятные ругательства в адрес русского кретина Ксенофонта, и этого дурацкого карбаса, и этой мерзкой рыбы, и этого проклятого русского моря, куда его отправил сам дьявол, проклятого, проклятого... И козлиного отродья боцмана, который послал его сюда... Наверное, эта русская гигантская горилла переломала ему ребра, отчего он не может теперь пошевелиться, чтобы переползти к краю лодки и перебраться на свой катер. Каждое движение отзывалось жуткой болью в спине. Билл, старый его приятель, ждал в трех метрах, но это небольшое расстояние казалось непреодолимым.

Но Альберт понимал: он неминуемо погибнет, если сам не приблизится к катеру. И, превозмогая страшные страдания, вскрикивая при каждом усилии, он подползал сантиметр за сантиметром к спасительной руке Билла. Прополз мимо ног этого русского чудовища — Ксенофонта, стоявшего наизготовку с тяжелым веслом в руках и готового в любую секунду вновь пустить его в ход.

Когда он почти уже миновал грозную и опасную фигуру помора, его обуяла неистребимая ненависть к нему, изувечившему его спину, заставившему ползать по проклятой скользкой камбале. До недавнего времени Альберт, ливерпульский портовый забияка, никому не прощал нанесенных ему обид. Ему обязательно нужно было отомстить тому, кто посягнул на его честь. Собрав волю в кулак, с визгливым вскриком он выбросил вперед колени и правой голенью сильно пнул Ксенофонта в лодыжки. От неожиданности тот вскрикнул и слегка присел. Но тут же выпрямился и вновь поднял весло. На этот раз Ксенофонт конечно же размозжил бы англичанину дурную башку...

Но Билл поднял черный револьвер... И успел первым. Грохнул выстрел, и тяжелое тело Ксенофонта медленно согнулось в пояснице...

Когда Билл по камбальей куче волок скрючившегося приятеля к привязанному к носу карбаса катеру, сидевший на банке с глазами, полными ужаса и слез, Артемий вскочил и со всей силы толкнул его. Билл завалился на бок вместе с Альбертом, и они какое-то время выкарабкивались из рыбы. Наконец Билл вскочил, прыгнул к Артемию и наотмашь ударил его кулаком в лицо. Парень потерял сознание.

Когда он очнулся, болела щека, ныл опухший глаз. Англичане из карбаса исчезли. Пропал куда-то и их катер, горизонт был чист. Наверное, Артемий долго не приходил в сознание.

Мертвый отец лежал на дне кормы. Ксенофонт, согнувшийся пополам, застыл в нелепой позе, раскинув руки, устремив открытые глаза куда-то в сторону. Не отражались на его бледном челе ни страдание, ни печаль. Было лишь недоумение. Наверное, оттого, что на его жизнь посягнули воры и вероломно забрали ее. Отец всегда изумлялся, когда встречался в жизни с явной, выходящей за рамки разумного несправедливостью. И всегда отстаивал справедливость такую, какую понимал и творил сам.

Тишина над морем, привычная в этот час, покинула прибрежные воды: откуда-то, похоже от острова Мудьюг, доносились приглушенные звуки артиллерийской и винтовочной канонады, там, скорее всего, шел какой-то бой.

Рыдающий молодой помор долго-долго сидел над телом убитого отца, все плакал, плакал... Его плач не утих и когда он работал веслами, греб к родной деревне. Потом горько плакал всю оставшуюся жизнь о несостоявшейся судьбе, в которой им, любящим друг друга людям — отцу и сыну, — надлежало быть рядом еще многая и благая лета.

Над морем и над побережьем висел бледно-розовый воздух конца белой ночи, осененный светлостью насквозь прозрачного неба. Посреди этой привычной для любого помора и всегда радостной картины шел в свою деревню на тяжелом карбасе, ворочая громоздкими веслами, плачущий парнишка. И вез домой мертвого отца.

На берегу его никто не встретил, потому как стояла ночь и все люди спали. Только чайки, вечно голодные чайки вовсю пользовались светлостью белой ночи и летали вдоль берега, садились на него, бродили по песку, выискивая выпуклыми, острыми и жадными глазками морские отбросы. Дрались между собой из-за них и все кричали, кричали...

Артемий сидел в карбасе, уткнувшемся носом в краешек берега. Якорь-кошку он выбросил на песок, чтобы лодку не понесло в открытое море. Он не мог идти домой, потому что привез в дом слишком худые вести и потому что у него уже не было сил.

Над Летним берегом стояла благая, тихая ночь. Но в бесконечном воздухе, где-то там, в самой его глубине, началось и шло некое шевеление, будто что-то будоражилось, не успокаивалось там, внутри. Потом это нечто начало вдруг расширяться, набухать, стало превращаться в какое-то очень активное начало, от которого сначала тихо-тихо, потом все быстрее и шумнее начали исходить волны воздуха, постепенно захватывающие все прибрежное пространство. Затем от этих колебаний появились первые, еще слабые морские волны, которые раскачали шторм. И вот расшумелось оно, Белое море, разбушевалось... Теперь долго не успокоится.

Так наше море провожает тех, кто ему дорог.

С солнечным восходом, еще до этих шквалов, к карбасу пришла вся деревня и оплакала своего лучшего сына.

Глава 2

Незваные гости

Англия долго находилась в некой растерянности от того, что вытворяет Россия с самого начала 1918 года, и никак не могла выработать адекватную линию поведения в ответ на ее действия.

С какой-то стати та сделала резкий крен в своей политике в пользу Германии, извечного врага и Англии, и самой России.

Придумала с ней некие мирные переговоры, которые ведутся теперь в городе Бресте, участвует в них, намерена выйти из войны и ради этого планирует отдать несметные богатства и территории. Своих же союзников — страны Антанты немилосердно бросает, если не сказать, предает. Она отказалась от всех ранее заключенных договоренностей, придумала какие-то глупые, неуместные сепаратные переговоры с общим с ней старым врагом — Германией, устроенные ею в немецком городе Бресте, которые ставили с ног на голову всю систему сложившихся военно-политических отношений в структуре Антанта — Россия — Европа — Америка. Эта сложившаяся в суровой военной обстановке, испытанная огнем и мечом, политая общей солдатской кровью монолитная общегосударственная система вдруг стала на глазах разваливаться в результате предательства Ленина. Этот странный, невесть откуда взявшийся новоиспеченный российский лидер вдруг заявил: Россия устала воевать, и она хочет выйти из войны без «аннексий и контрибуций», считая себя проигравшей стороной, и готова отдать половину своих территорий ради какого-то там мира с главным врагом — Германией.

Это выглядело предательством общих интересов бывших союзников. Ситуация складывалась чрезвычайно опасная. Россия намеревалась выйти из всех принятых ею договоренностей с военными союзниками в пользу Германии, и нужно было принимать срочные меры, чтобы блокировать неадекватные шаги Ленина. Дальнейшее развитие событий в таком направлении могло привести к утрате Антантой военной инициативы, сдаче отвоеванных позиций и, не дай бог, проигрышу всей кампании, что было чревато утратой военных трофеев баснословной стоимости, сопоставимой с бюджетами национальных государств. Этого нельзя было допустить ни в каком случае. Страны Согласия были возмущены тем, что Россия отказывалась выполнять договоры, которые явно выгодны самой России и которые та безоговорочно исполняла до происшедшего октябрьского государственного переворота.

Англия, Франция, Соединенные Штаты Америки, другие страны Антанты перед октябрьским переворотом оказали России большую материальную помощь для войны с Германией, направив на склады ее северных портов огромные материальные ценности, общим весом около пяти миллионов тонн: оружие, продовольствие, автомобильную технику, танки, обмундирование, самолеты... Общая стоимость отправленного в Россию имущества составляла миллиарды долларов. Теперь, когда Россия становилась союзником Германии, имущество это оборачивалось средством борьбы Германии с самой Антантой, что само по себе могло иметь катастрофические последствия для стран Согласия.

Могли пойти насмарку многолетние попытки стран Антанты использовать Россию в качестве дополнительного, неистощимого источника материальных, финансовых и людских ресурсов в давней их борьбе за стратегическое влияние в Европе и мире с циничным и сильным соперником — Германией. За Россию надо было бороться, не отдавать ее без боя.

Создалась деликатная, очень опасная ситуация. Все стороны были напряжены. Один неверный шаг — и можно потерять большие деньги. Или утратить международную репутацию. То и другое грозит Англии тяжелейшими последствиями сейчас, когда идет мировая война. Англичан бесит то, что Россия начинает игнорировать взятые на себя ранее военные обязательства, которые превращаются в пустышку с заключением мира с Германией.

Еще в 1915 году Россия сама обратилась к Англии с просьбой о направлении в Архангельск боевых кораблей для проводки судов, поставляющих грузы, охраны побережий и борьбы с немецкими подводными лодками. Был заключен соответствующий контракт. И Великобритания успешно выполнила взятые на себя обязательства. Одна только отправка в период разгоревшейся войны с Германией на склады Архангельска и Мурманска тысяч тонн военных, продовольственных и вещественных грузов стоила ей миллионы фунтов стерлингов.

Существовал еще один важнейший документ, закрепляющий отношения Англии и России, — договор от 26 апреля 1916 года. В соответствии с ним все порты Белого моря и Ледовитого океана закрывались для судов, не имеющих специального разрешения английского Адмиралтейства, то есть только Англия получала право владеть и управлять всеми северными российскими территориями. Теперь же, после подписания мирных соглашений с Германией, она этого права автоматически лишалась в пользу немцев.

С Россией надо было что-то решать. Она зашла слишком далеко в политическом нигилизме. Оставить без внимания ее политические выкрутасы, предательство общих, союзнических интересов — все это нельзя было терпеть дальше. Иначе можно было потерять деньги, которых на Россию потрачено уже очень много.

Мешали большие расстояния. Руководить сложными процессами издалека крайне сложно, надо было приблизить Россию, быть рядом с ней при принятии решений в сложные времена. Англии хотелось бы, чтобы ее вооруженные силы держали на коротком поводке экономическую и военную обстановку на севере России, контролировали действия российских властей. В освоение севера России с целью подготовки плацдарма для обеспечения будущей победы над Германией страны Согласия вложили гигантские средства. Теперь британское руководство требовало от военного ведомства, чтобы то приложило все усилия для возврата в государственную казну потраченных и пока ничем не оправданных сумм, так как Россия совершенно явно отказывается их возвращать и соблюдать прежние договоренности о сотрудничестве в Белом море и в Арктическом регионе.

Тогда и встал вопрос об интервенции войск Англии и других стран Антанты в крупнейшие арктические города России — Мурманск и Архангельск с главной целью — вернуть полученные от них ранее Россией денежные суммы и огромное имущество для ведения боевых действий против Германии. А потом, по мере решения этой задачи, выстраивать и другие меры, направленные на грабеж ослабленной войной России.

Вопрос этот долго и оживленно обсуждался в руководящих кругах Великобритании, и 31 октября 1917 года английский контр-адмирал Кемп обратился в Архангельский ревком с предложением о высадке в Архангельске английской морской пехоты для охраны складов с английским имуществом, хранящимся на территории Архангельского морского порта.

Революционный комитет Архангельска в просьбе, однако, отказал, сославшись на то, что высадка иностранных войск, во избежание недоразумений, нежелательна.

Тем не менее проработка вопроса о базировании английского воинского контингента на территории города Архангельска шла постоянно.

Начальник британской миссии военного снабжения генерал-майор Пуль писал в январе 1918 года в Лондон: «Чтобы укрепиться в Архангельске, вполне достаточно военного корабля в гавани. Мы могли бы получить прибыльные лесные и железнодорожные концессии, не говоря о значении для нас контроля над двумя северными портами».

Эти откровения английского генерала наглядно свидетельствуют: англичанам Архангельск был нужен не только как выгодный военный объект, но и как стратегически важный пункт для экономической экспансии.

Страны Антанты аргументировали готовность к интервенции еще и тем, что не хотели допускать своего военного противника Германию на Русский Север.

21 февраля 1918 года американский посол Д.Френсис в телеграмме в Госдепартамент писал: «Я серьезно настаиваю, чтобы мы взяли под свой контроль Владивосток, а британцы и французы — Мурманск и Архангельск для предотвращения захвата немцами находящихся там запасов».

Британский генерал Пуль заявлял: «Я считаю, что нужна немедленная военная акция для обеспечения захвата порта Мурманск англичанами. Я полагаю, что будет возможность получить поддержку Троцкого».

Таким образом формулировалась и готовилась к реализации идея вооруженной интервенции на Север с помощью одного из главных руководителей большевистского правительства — Льва Давидовича Троцкого.

Самым первым предзнаменованием предстоящей инте