Литературная мастерская
Екатерина Груцкая
Родилась в 1982 году в городе Балтийске Калининградской области. Училась в Санкт-Петербургском горном институте.
Ранее не публиковалась.
Живет в Москве.
Белка и стрелка
Сильный морской город уже проснулся. На флагштоках кораблей трепетали в утреннем бризе флаги, матросы драили и без того чистые палубы. Дети шли в школу, рабочие на остановке брали штурмом автобус. Морщинистые бабушки выносили на улицу обшарпанные, но крепкие деревянные стулья и занимали наблюдательные посты. Отдыхающие завтракали в столовых и собирались на пляж, а продавцы сувениров из ракушек и можжевельника уже готовили для них свои сети. Все шло как обычно. Но что-то было не так. Улицы подметены дворниками особо тщательно, красные галстуки пионеров утром поглажены, и даже забулдыга дядя Вася, казалось отродясь не носивший ничего, кроме спортивных штанов с растянутыми коленями да грязной майки, и тот сегодня поверх обычного своего наряда надел светлый пиджак. Тоже, впрочем, грязный.
Слух появился как бы из ниоткуда, легким ветерком, колыхнувшим листья каштанов недалеко от гавани, где стояли на причале серые военные корабли. Но уже через несколько часов он разнесся по городу, превратившись в восьмибалльный шторм. Он сметал инженеров с рабочих мест и гнал в кафетерий, где они возбужденно обсуждали грядущий приезд Гагарина. Женщины после рабочего дня постарались успеть зайти в галантерею за новой помадой и духами. Дяде Васе уже вечером по случаю всеобщего приподнятого настроения сосед дал зеленую трешку, которой хватило на отличный портвейн.
Утром в городе стало известно: к одиннадцати часам Гагарина привезут на Графскую пристань, как называли ее все севастопольцы, непримиримо игнорируя официальное название — пристань III Интернационала. Уже с десяти народу на площади перед главной пристанью города было заметно больше, чем обычно, а без четверти одиннадцать площадь превратилась в волнующееся людское море. Севастопольцы всматривались в знакомую гладь бухты в надежде как можно раньше увидеть космонавта.
После хорошего завтрака и бодрящего утреннего купания возле желтых стен двухэтажного особняка конца прошлого века собралась компания отдыхающих, выглядевших довольно строго для жаркого дня на морском курорте. Мужчины надели пиджаки, женщины не забыли накрасить ресницы и губы — все указывало на то, что эта группа собирается провести сентябрьский денек не лежа на неудобной гальке побережья, а гуляя по городу. Гагарин и Титов вот уже вторую неделю отдыхали в правительственном санатории «Тессели», что находится в поселке Форос на берегу Черного моря, чуть южнее Севастополя, и вот сегодня катером отправились в Севастополь. Кроме Юрия с женой Валентиной и второго космонавта СССР Германа Титова, здесь отдыхали врачи, инженеры и ученые, причастные к подготовке космических полетов. Негласно главным в группе был генерал Николай Петрович Каманин, руководитель центра подготовки космонавтов, прилетевший на отдых с женой, Марией Михайловной. Последние месяцы на плечах генерала лежал контроль за подготовкой ко всем запускам космических ракет, а после полета Гагарина большинство дипломатических визитов первого космонавта не обходилось без присутствия Николая Петровича. На катере Каманин рассказывал женщинам, какие места они посетят в Севастополе. Острый глаз генерала при этом автоматически искал Гагарина. Обнаружив невысокую фигуру космонавта, стоявшего у борта, Каманин успокоился.
Гагарин смотрел на отходящую от борта линию на воде, которая начиналась прозрачным водяным холмиком, а заканчивалась бурлящими белыми барашками далеко позади катера. Как катер разрезает воду, так, наверное, и ракета прорывается через плотный воздух, оставляя за собой барашки в тысячу раз мощнее. Гагарин видел это в записях, но съемки обычно производились издалека, и как пузырится огненно-дымовая смесь вблизи, трудно было понять. Почему-то именно здесь, в Крыму, часто приходили мысли о полете. То ли влияло южное черное небо с яркими звездами, которое они рассматривали вечерами, то ли отдых сам по себе освободил голову от волнений выматывающих политических поездок за границу, где Гагарин только и делал, что прославлял советскую науку да рассказывал всем о космосе. Он так много говорил об этом, что уже сам стал забывать, каков космос на самом деле.
Сейчас он пытался вспомнить черную бездну с яркими точками звезд за стеклом иллюминатора. Никогда раньше он не видел такого пустого черного цвета: всматриваешься в эту тьму, и она кажется глубокой, а звезды внутри этой черноты — яркие осколки света. Совсем не так, как сземли, намного контрастнее. И постоянно где-то внутри присутствует страх, чуть отступает, когда увлечешься невиданными картинами за иллюминатором или необходимой работой — записать в бортовой журнал, проверить показатели приборов, и возобновляется, когда вибрации увеличиваются или — самый страшный миг при сходе с орбиты, обратно на Землю. Остается только ждать, тонко ощущая телом космический корабль, как собственный организм. Сильный толчок — произошло разделение, слышен свист ветра, и повышается температура в кабине — обшивка корабля накалилась и горит, растут перегрузки, приборы в глазах расплываются... Уже даже не до страха, еще одно усилие воли, не сдаваться. В ожидании катапультирования минуты тянутся неимоверно долго... И вот наконец перегрузки уменьшаются, становится легче. Потом толчок, и через еще одно долгое мгновение, когда непонятно, что происходит, уже вокруг не темная кабина, а бескрайний свет, и видно наконец землю-матушку.
— Смотри, сколько на берегу народу собралось, — хлопнул его по плечу Каманин.
— Ага, — чуть рассеянно ответил Юрий. вернулся из космоса и добавил привычным шутливым тоном: — Граждане! Белка и Стрелка уже летят к вам!
В ответ улыбнулся только Титов.
Недавно появившийся из-за мыса катер, сильно взволновавший толпу на пристани, ровно к назначенному сроку подошел к причалу.
Молодые матросы в белоснежных рубахах с синими воротниками ловко намотали швартовые канаты на вмурованные в пристань кнехты. На каменные плиты пристани сошли первые космонавты страны. Военный оркестр заиграл мелодию песни «Заправлены в планшеты космические карты», за полгода ставшей для страны чуть ли не новым гимном. Следом за космонавтами с катера сходили никому не известные мужчины и женщины, но то, что они прибыли вместе с Гагариным и Титовым, в глазах севастопольцев сразу делало и их почетными гостями города. Пока космонавты поднимались по ступеням Графской пристани, люди вокруг аплодировали, не жалея ладоней, и восторженно улыбались знакомым по газетным фотографиям героям. Гагарин открыто и ярко улыбался им. За прошедшие после полета полгода, когда он вдруг стал знаменитым, а его поездки — официальными, Гагарин привык к радостно встречающим его людям, и чувство смущения от как будто незаслуженной народной любви — такое острое вначале — отошло куда-то на второй план.
А люди вокруг все улыбались и хлопали, приветствуя покорителей космоса. В толпе в разных местах было слышно, как рядом кто-то поет слова песни. Несмело начавшись в разных местах, песня окрепла, и под аккомпанемент оркестра последние слова припева донеслись до слуха космонавтов, прозвучав мощным многоголосьем:
На пыльных тропинках
Далеких планет
Останутся наши следы.
Потом были рукопожатия с руководителями горкома партии и горисполкома и торжественные приветственные речи, из которых выяснилось, что Юрий пять месяцев назад, 13 апреля, стал почетным гражданином Севастополя и теперь его встречают с особым радушием. После встречи на пристани гостей на двух машинах и автобусе повезли осматривать достопримечательности.
Пока все выходили из машин и собирались на площадке перед ослепительно-белым круглым зданием панорамы обороны Севастополя, Гагарин отошел к фонтану, намочил руку, вытер лоб. Тут же его окружили люди, протягивающие листы бумаги с карандашами. Он успел дать несколько автографов, когда подошел Николай Петрович и коротко сказал:
— Все, надо идти.
Гагарин обрадовался: раздавать автографы ему никогда не нравилось. Заметив, как Каманин взглянул на его пиджак, висящий на руке, беспрекословно его надел.
Внутри здания панорамы было светло и прохладно. Стены поднимались высоко, пытаясь вместить громадную картину, опоясывающую помещение по периметру. Венчала строение куполовидная крыша с кольцом стеклянных окон, которые пропускали сюда дневной свет.
— Ничего себе! — вернув запрокинутую голову в нормальное положение, с улыбкой сказал Юра, чтобы слышал только стоящий рядом Герман.
— ...высота картины четырнадцать метров, а ее длина сто пятнадцать метров, — монотонно, как объявление следующей станции в метро, сказала экскурсоводша.
— Ничего себе! — оборачиваясь вокруг, якобы осматривая длину, снова сказал Гагарин Титову.
Оба весело улыбались. Встретившись глазами со строгим взглядом Каманина, Юра попытался перестать улыбаться, взял Валю за локоть и подошел поближе к картине. В этом месте панорамы были изображены ограждения, устроенные из плетеных корзин, наполненных землей, в специальных нишах этой баррикады стояли пушки. Вдали, за пушечным редутом, на усеянных солдатами холмах дымились места ударов. На переднем плане царил хаос настоящей войны: разбитая грязь, поломанные редуты, валяющиеся ведра, доски, мешки с песком, но пирамидки пушечных ядер хранили черты порядка и банники для чистки пушек лежали рядом с каждым орудием. Юра смотрел на изображенных защитников Севастополя и думал: «Вот они — настоящие герои: полководец, бегущий со своим отрядом на врага, женщины, принесшие воды раненым. Их имена никто никогда не узнает, но все вместе они выстояли тяжелую осаду». И вспомнилось военное детство, когда они с семьей, выселенные из собственного дома, жили в землянке и как с мальчишками рассыпали по дороге гвозди и битое стекло, чтобы насолить немцам, как он забивал мусором выхлопные трубы немецких машин — вот когда он был настоящим героем. Это были никому не видные подвиги. И никто не просил автографов. А его полет в космос хоть и тяжелое испытание, но совершен не только им. Ученые и инженеры построили ракету и космический корабль, просчитали траекторию полета, научили управлять кораблем. А он теперь ездит в разные страны и пожинает урожай славы. Если слушать всех, кто восхищается его подвигом, и принимать их слова всерьез, то это слишком большая награда за опасность и страх полета. А если постоянно помнить, что его полет является венцом долгого труда всех ученых и инженеров, сделавших возможным полет в космос, то постепенно теряешь ощущение себя и чувствуешь себя целой страной.
После экскурсии довольно утомленную, но не показывавшую вида группу подвели к толстенному талмуду, открытому на чистой странице, и с интонациями учительницы на школьном утреннике экскурсоводша сказала:
— А теперь, дорогие гости, если у вас есть впечатления, которыми вы бы хотели поделиться с музеем, то милости просим оставить отзыв в нашей книге.
Гагарин привык, что в таких случаях ему нельзя не делиться своими впечатлениями. И, склонившись над книгой, написал: «С большим удовольствием осмотрели панораму обороны Севастополя». Чуть задумался и добавил: «Очень хороший памятник героической истории нашего народа. Гагарин. 21.09.61 года».
На выходе из здания панорамы космонавтов ждал нестерпимо яркий полдень. Валя шепнула Юре:
— Так есть хочется.
Он прижал ее к себе и рассмеялся, они сели в машину к Каманиным.
— Николай Петрович, когда у нас обед по программе? — спросил Юрий.
— Тебе бы только... обед, никакой тяги к культуре! — добродушно ответил Каманин. — Сейчас поедем на крейсер «Михаил Кутузов», там и пообедаем.
Гагарина сразу поразил размер крейсера — от носа до кормы было двести десять метров. Он тут же мысленно накрыл корабль только что осмотренной гигантской панорамой, но ее хватило только на половину крейсера. Тогда он в мыслях обмотал крейсер вокруг здания панорамы, получилось почти два витка. Резкий, мощный и короткий звон пронзил поднявшихся по трапу гостей судна. Видя, как гости вздрогнули, адмирал Касатонов, встречавший их на корабле, объяснил:
— Корабельный колокол. Каждые полчаса один удар. В полдень бьют рынду — три удара.
Во время не очень продолжительной экскурсии по крейсеру приходилось высоко поднимать колени при проходе между разными помещениями корабля — почти все двери представляли собой овальные отверстия с полуметровым порогом. Внутри боевой рубки обстановка оказалась схожей с космическим кораблем: множество проводов по стенам, везде приборы, датчики, рычаги, кнопки, вся площадь рубки была использована для военных целей, но все же там было просторнее, чем в кабине космического корабля. Герман с Юрой понимающе переглянулись. В конце пути, пролегающего по узким коридорам и отвесным лестницам, гости «Михаила Кутузова» оказались наконец в кают-компании, где уже был сервирован обед. Угощались наваристой ухой, которую дежурный матрос наливал из фарфоровой супницы, макаронами по-флотски, пили массандровские вина и коктебельский коньяк.
Душевно попрощавшись с моряками, космонавты и их сопровождающие дружной гурьбой пошли к машинам. Больше всего народу село в автобус. В машине обсудили крейсер, помолчали.
— А в Москве, наверное, сейчас уже пахнет осенью, — сказала Мария Михайловна.
Несколько вздохов были ей ответом.
— Николай Петрович, куда сейчас? — спросил Юрий.
— Деревья едем сажать, — сердито ответил Каманин, на что Гагарин засмеялся. — Не смейся, я ведь серьезно, — уже вполне добродушно заметил генерал.
— Да уж. До строительства дома руки еще точно не скоро дойдут, и с сыном пока не очень получилось, хоть одно полезное дело в своей жизни сделаю, — наигранно устало сказал Гагарин.
Валя нахмурилась, жена Каманина улыбнулась, а сам Каманин проворчал:
— В артисты тебе, Юрий, надо было, а не в космонавты!
Когда подъезжали к Малахову кургану, внимание Вали привлек мужчина лет пятидесяти в нечистых спортивных штанах и майке, поверх которой был надет светлый пиджак. Он неестественно прямо сидел на каменном парапете и как-то отрешенно смотрел вперед себя, не видя никого. Такой же пустой взгляд Валя однажды видела у коллеги, у которой месяц назад погиб муж.
Дядя Вася сидел на парапете и вспоминал сослуживцев с линкора, погибших в одночасье в паре сотен метров от берега. Одна и та же навязчивая картина постоянно всплывала у него в голове: на соседнем корабле, прибывшем спасать линкор, стоит небольшая группа людей в черных шинелях. Ночью их с трудом можно было разглядеть, лишь несколько фонарей на палубе тускло освещали их лица и блестящие погоны, к одному адмиралу постоянно подходили разные офицеры, что-то говорили, он им коротко отвечал, они удалялись. Фигура и лицо адмирала выражали досаду и какую-то усталость. Василий Петров со своим помощником, стоя на палубе раненого линкора, взволнованно следили за увеличивающимся креном корабля. Подошедшие буксиры, получив приказ буксировать корабль на мелкое место, медленно потащили за собой линкор. Василий смотрел на адмирала с соседнего корабля, фигура которого теперь яснее была видна в предрассветных сумерках. Адмирал с досадой высморкался за борт, зажав пальцем одну ноздрю, вслед за всеми отошел от борта и скрылся в глубине корабля. Крен увеличился, на палубе началась паника, люди прыгали в воду, забирались в спасательные шлюпки соседних кораблей. Василий с помощником прыгнули в воду с огромной высоты и что было сил поплыли прочь от корабля. От линкора отходила спасательная шлюпка, набитая до отказа, она почти зачерпывала бортами воду.
— Подождите! — крикнул Петров. — Дайте руку, я не залезу, просто дайте руку!
Ему с кормы протянули руку, и он, взявшись за нее, стараясь не тянуть на себя, немного расслабил тело. Протянул свободную руку догнавшему их помощнику, и так шлюпка с живой цепью в воде пошла к своему кораблю. Через пару минут «Новороссийск» стал опрокидываться на противоположный от Петрова борт, днищем закрывая ему, как ладонью, вид на сыпавшихся с палубы и тонущих людей.
Поднявшаяся подводная часть корабля, плотно облепленная ракушками и водорослями, стояла теперь в глазах у дяди Васи. И постоянно сморкался адмирал. И, вспомнив, как мешала мокрая одежда, дядя Вася снял пиджак. Надо было пойти и продолжить выпивку. Но как? На какие шиши? И вдруг рядом с ним раздался знакомый голос:
— Василий! Ты? Братцы, мы с ним вместе воевали!..
На Малаховом кургане была разбита новая каштановая аллея. Космонавтам дали саженцы молодых каштанов и показали, куда лучше посадить деревья. Воткнув лопату в землю, Юра вспомнил, как давно не делал этого, а ведь в детстве постоянно копали — то сажали с братом картошку, то перекапывали огород на зиму. Такое особое чувство, когда врежешь лопату в землю до краев, а поднять целиком не можешь, тяжела. И приходится вытаскивать ее потихоньку вверх, каждый раз пробуя — а сейчас можно вытащить? Здесь, конечно, совсем не то: и он благодаря ежедневной зарядке стал сильнее, и земля тут была рыхлая.
Разгоряченные земляными работами, все улыбались газетчикам. Когда возвращались к машинам, чтобы поехать осматривать диораму, Гагарин шепнул жене:
— Давай в автобусе поедем? Там веселее. Поют чего-то...
— Да ты что, перед Петром Николаевичем неудобно, — так же шепотом ответила Валя.
— Да давай, он, может, только рад будет, — быстро проговорил Юра.
— Юр, не надо, пожалуйста.
После осмотра диорамы собрались ехать обратно в Форос. В машине Гагарина не оказалось, цепкий глаз Каманина заметил его улыбающееся лицо в автобусе. Кортеж тронулся, но в машине, где ехали теперь Каманин с женой и Валя, повисло неловкое молчание.
Ребята в автобусе веселились. Они передавали друг другу бутылку коньяка, по очереди сползали с сидений вниз, чтобы их не было видно в окна, пили и снова садились. Бутылка быстро опустела, а вполне трезвые головы космонавтов требовали продолжения веселья. Водитель автобуса, коренной севастополец, с упоением рассказывал о Золотой долине, по которой они сейчас ехали, и вскользь коснулся якобы хорошего здесь ресторана. Ребята, краем уха слушавшие рассказ, важное слово все-таки уловили и попросили остановить возле этого чудесного места.
Из автобуса во главе с Гагариным вышла небольшая группа людей и направилась в ресторан. Каманин, остановив машину, тоже вышел и последовал за ними. Все вошли в зал, где несколько столов были заняты уже не очень трезвыми компаниями. Роберт Ахмеров, охранник Титова, подошел к стойке и, видя вошедшего Каманина, заказал для всех по рюмке коньяка, сделав официантке знак, мол, еще бутылку с собой, только попозже. Умеющая понять и не такие знаки, женщина с ярко накрашенными веками принялась выполнять заказ. К столику, за которым расположились космонавты, она подошла, успев дополнить свой макияж густой помадой цвета свежей моркови. Все быстро выпили и встали из-за стола. Компания, неожиданно появившись, так же быстро удалилась, а еще никто из посетителей не решился подойти к Гагарину за автографом. Ахмеров намеренно выходил последним. Спускаясь по лестнице, Каманин сказал Гагарину:
— Тебя Валя просит подойти.
И они вместе направились к машине.
— Ну чего тебе? — довольно резко спросил Юрий.
— Поехали вместе, садись в машину, — так же неприятно сказала Валя.
— А я не хочу, пойдем со мной в автобус! — Гагарин открыл Вале дверь.
— Нет.
Гагарин со злостью захлопнул дверь. Задумался на мгновение и, сказав Каманину: «Пиджак забыл!» — побежал обратно в ресторан.
На выходе из зала Ахмеров рассказывал что-то официантке, та зачарованно слушала и кивала. Пролетев мимо, Гагарин подбежал к столику, где только что сидел с ребятами, наклонился за пиджаком. За соседним столом сидящий к Гагарину спиной посетитель, широко разводя руки, громко разглагольствовал:
— Герои!.. Сунули в ракету — и полетели. Белка и Стрелка — вот они кто!
По изменившимся лицам друзей, ошарашенно смотрящих куда-то за его плечо, смелый рассказчик, уже предчувствуя неладное, неловко обернулся и, не успев ничего увидеть, получил сильный удар в челюсть; его отбросило, и он больно ударился ребрами о край стола.
Гагарин сам не ожидал, что ударит, кулак сильно болел. Внутри разливалось чувство нахлынувшей свободы — как будто каждый мускул в теле освобождался от долго сдерживающих пут. Он чувствовал, что этим ударом наконец отомстил всем тем сволочам, кто, косясь на него, тихо говорил своим что-то подобное, а он втайне чувствовал, что они правы, что не такой уж он и выдающийся, что здоровых людей, способных выдержать тренировки и выполнить несложные действия в полете, еще миллион, что ему просто повезло первым полететь в космос и повезло — вернуться.
Но сейчас он понял, что, как бы там ни было, полет в космос — это его заслуга. Он одновременно вспомнил тысячи мелочей: свои сомнения, мечты, как читал газеты о запусках ракет, как отдал заявление на прием в состав космонавтов, как проходили тренировки, как не рассказывал никому, даже Вале, подробностей, именующихся одинаково — «военная тайна», а за этой тайной иногда плотно пряталась смерть, как вынес перегрузки полета, как выступал перед многотысячной толпой на Красной площади, — все эти события образами и чувствами ожили в нем, и ему стало легко — он почувствовал свою цельность, и больше не хотелось никому ничего доказывать.
К месту несостоявшейся драки подбежал Ахмеров, посмотрел на пострадавшего и увидел обычного алкаша в спортивных штанах и пиджаке, надетом поверх майки. Ахмеров удивился, как его вообще в ресторан пустили, и глянул на собутыльников: вполне приличные люди, военные...
Гагарин, не глядя ни на кого, пошел прочь из ресторана. У выхода столкнулся нос к носу с Каманиным:
— Николай Петрович, разрешите попозже в санаторий вернуться. Хочу по городу еще погулять, собраться с мыслями.
— У тебя что, есть с чем собираться? — незлобиво спросил Каманин.
— Хочется побыть одному.
— Нет уж, все-таки с Ахмеровым. Я за тебя отвечаю. Перед Валюшей только потом извинись.
— Конечно. Сегодня же вечером извинюсь, а пока скажите ей, пожалуйста, что все хорошо и я попозже приеду.
— Ладно, давай, гуляка. Ахмеров, составишь ему компанию?
— Есть составить компанию! — подхватил Ахмеров. — не волнуйтесь, Николай Петрович.
— Эх!.. — выдохнул Каманин и пошел к машине.
Гагарин с Ахмеровым поймали попутку и вернулись в Севастополь.
— Просто хочу на набережной посидеть, — сказал Гагарин.
Они приехали на Капитанскую улицу, водитель заверил, что народу здесь не бывает много, но сам не удержался, попросил автограф:
— Для сына. Два месяца назад родился, Юрой назвали. Вырастет, расскажу, как встречался с его тезкой.
Вышли из машины. Здесь и впрямь было немноголюдно.
— А то приехали, осмотрели все достопримечательности, а что это за город, так и не почувствовали. Считай, не видели ничего, — остановившись на краю набережной, сказал Гагарин.
— Зато видели красивых девушек... — с тоской в голосе сказал Ахмеров, усаживаясь на теплые бетонные плиты пристани.
Гагарин с улыбкой посмотрел на него:
— Это ты, что ли, об официантке? Из «Золотой долины»?
— Что ли! — с деланой обидой проговорил Ахмеров и сам рассмеялся.
— Благо от красивой девушки с пустыми руками не ушел. — Ахмеров полез во внутренний карман и достал бутылку коньяка, которая и явилась поводом для знакомства с официанткой Любой.
— Ну ты даешь! — восхитился Гагарин.
— Знай наших! — похвастался Роберт.
Выпили.
— Ну, расскажи, что там произошло у вас.
— Он сказал, что мы Белка и Стрелка... А я сам не ожидал, как вмазал ему. И знаешь, так хорошо, не задержался, не подумал, а сразу ррраз! Всегда раньше промедлишь, а потом, даже если хочется ударить, все равно умом понимаешь: не надо. А тут очень быстро: он обидел — я врезал. И как бы сразу квиты.
— Да, понимаю. Помнится, родители в детстве тоже говорят постоянно: не надо драться, если обзывается, это не от большого ума, а ты стоишь со своим большим умом и тебе вдвое обидно, что этот глупый назвал тебя дураком, а ты умный и не можешь ему достойно ответить.
— И знаешь, я еще понял, эти люди ничего не знают о полете. Не знают — каково это. Газеты сделали меня перед ними героем.
— Понятное дело, — поддержал Ахмеров.
— А ведь для нас это обычная работа. Он, может, тоже герой. На войне был или детали на заводе каждый день вырезает, а из этих деталей сделают потом хороший комбайн, который соберет урожай хлеба и народ будет сыт. Только об этом он не думает, хочет поднять себя в глазах друзей, но по-другому. С одной стороны, хорошо, что я ему врезал, а с другой...
Они сидели в центре незнакомого города, на теплых плитах набережной, над еле волнующейся водой летали чайки, из приморского кафе доносилась мелодия «Севастопольского вальса», было приятно запивать все это глотками вкусного, обжигающего коньяка. Гагарин больше не хотел ничего объяснять Ахмерову, просто на душе было хорошо оттого, что кто-то рядом.
— Мам, мам, смотри, чайка! — закричала неподалеку девочка лет пяти.
— Если чайка села в воду... — ласково сказала ее мама.
— Жди хорошую погоду! — закончила девочка и весело засмеялась.
Анна Лапикова
Родилась в 1986 году в Северодвинске.
Работает в издательском доме «AxelSpringerRussia».
Живет в Москве.
Одно желание для золотой рыбки
— Вот вы, Иван Иванович, русский?
— А какой же? А ты, Михайло, скажешь, немец? — хихикнул камергер ее величества императрицы Елизаветы Петровны и неподобающе, но с удовольствием так икнул.
— Натюрлих! — заявил профессор химии Петербургской академии наук, уморительно подражая излюбленному обороту речи своей жены, немки по происхождению, и гулкие раскаты смеха вырвались из могучей его груди.
Отсмеявшись и утерев рукавом холщовой рубахи пьяную слезу, академик пошел на попятную.
— Я не немец, а помор! — сказал важно и испытующе глянул на друга.
— Ха! Помор! Не слышал... Ик!
— Как же, милостивый государь? — удивился Михаил Васильевич и, по обыкновению натуры своей, вступился за правду. — Поморы — те, что по морю Белому живут и на Мурмане промышляют! «По-мо-рю», отчего и «поморы». Морского ходу знают и по Ледовитому океану ходят.
— И что с того? Ну, ходят... — как-то сник Иван Иванович, зевнул, икнул и подпер тяжелую голову кулаком.
— А то, что на самодельных судах, на кочах то есть, они за треской, за полтосиной да за зверем морским до самого Груманта доходят.
— Началось! — закатил глаза Иван Иванович.
— И хоть тяжко дышится им, да вольно. Оттого во мне сила природная,
- Комментарии