Русский хлеб

Сирота

По заказу Ирода-царя
И меня искали, только зря.
Дон меня не выдал, спас камыш.
Прошептала звездочка: «Малыш...»

А вдоль берега скакали кони, кони,
Злые кони в цезарской попоне,
Стражники вздымали копия
На тревожны шелесты былья...

Но везеньем Боже не оставил,
Товарняк на рельсы Он поставил,
И уехал я, упав в песок,
На восток, братишка, на восток...

Сорок лет кочую в захолустьях,
Воду пью в холодных русских устьях,
Черный, Христа ради, у мамаш
Русский хлеб выпрашиваю наш...

Я не раб, не вор, не росомаха —
Огород вскопаю в три замаха...
Погремуха — Степка-Огонек;
А крестили?.. Вроде бы Санек...


Прочел

Я прочел на странице семьсот двадцать два,
Что из желтых костей прорастает трава
И не выжечь ее сквозняками,
А однажды и люди воспрянут из пут,
И сквозь черное небо они прорастут,
Облака раздвигая руками.

Я прочел на какой-то из главных страниц,
Что мы, люди, прекраснее лилий и птиц
И чудеснее ангелов Божьих;
Мы спасемся с тобой от воды и огня,
Только крепче, мой ангел, держись за меня
На подножках и на подножьях...

Я и сам-то держусь ослабевшей рукой
За уют, за уклад, за приклад, за покой,
За насечки по счету убитых;
Только где-то прочел я — спасут не стволы,
А престол, пред которым ослы да волы
И повозки волхвов даровитых...


* * *
Любви нас учит правильный Господь;
Он учит нас не цацкаться с врагами,
Не сокрушать недужную их плоть
Набитыми стальными кулаками,
А сокрушать словами, хоть в пылу,
То это мы должны, мы это можем...
Но почему ж на всякую хулу
Выхватываем кортики из ножен?


Будда

Не был в Индии, теперь уж и не буду,
Но однажды, когда был я пьян,
Видел я загадочного Будду —
Ох, как он охаживал баян!

В прошлой жизни был он виртуозом,
Лысоват и носом шибко сиз,
В контрапункте так продрал морозом —
Даже опер на лагпункте скис.

Он играл с закрытыми глазами,
Лысый череп под луною тлел.
Мы свои треухи сняли сами —
Будто кто-то помер, улетел.

А ведь был он гад, нарядчик, сука,
Но умел же сердце расколоть!
Мать родна... сторонка и разлука...
Лучше прибери его, Господь...

И прибрал. Как раз после обеда,
Мир блатной вогнал ему перо
В каменное сердце людоеда,
Прямиком под левое ребро...

Новой жизни он достиг, паскуда, —
Там он не нарядчик и не гад,
Там он баянист, по кличке Будда,
Да еще хреновый, говорят...


Печален мир

Печален мир. В нем нет воды, огня,
В нем не хватает платины и ситца,
В нем не хватает, может быть, меня,
В пустое небо падшего, как птица.

В нем не хватает белых городов,
И черных сосен вдоль ночной дороги,
И грохота ломающихся льдов,
И волчьей своры, уносящей ноги.

Мне в этом мире странно пребывать;
Круг бытия становится все уже,
И все трудней с разбега разбивать
Узорчатый ледок апрельской лужи.

Мир опечален слабостью моей,
Я опечален миром уходящим.
Не русский, а советский соловей
Меня учил мотивам леденящим,

Да вот недоучил... Едва пропев
Последний писк, в котором сердце тает,
Как плод упал, исчез среди дерев,
Оставив то, чего и так хватает...

А не хватает — сердца в небесах
И голоса, чтоб несся надо льдами,
Как вольный дух, как неизбывный страх
Пред всем неведомым, что будет с нами.

Чтоб тень мелькнула в глубине двора,
Чтоб неспроста залаяла собака
И скрипнула бы дверь, когда пора
В ночь уходить — без адреса, без знака...


Лесополоса

Я всегда пребывал на последних ролях
В шумных пиршествах, в обществах жрущих.
Я всегда умирал на бескрайних полях,
Где совсем уж не видно живущих.

Я шатался по травам, свободен и бос,
Обходя пропускные заставы
По тропинкам, вдоль сталинских лесополос,
По окраинам хлебной державы.

И теперь я лежу посредине земли,
Где бессмертники дремлют хорами.
Жду с востока зари, чтобы ноги несли
К безымянным домам за буграми.

Со штанин поснимаю сухие репьи,
Добреду кое-как до сельмага...
Оживу за измятые эти рубли
И воскресну в траве у оврага.

Простучит за пригорком «Саратов–Москва»,
Просвистят реактивные звуки,
И склонится к России моя голова,
В ледяные отцовские руки.


Суд

Сомкнулись веки мудрецов,
Сложили крылья птицы;
Нам обещали суд отцов
Послы из-за границы.

И мы, губами шевеля,
Шептали вечерами:
«Да будь ты проклята, земля,
Заря не за горами.

Отмоемся от всех кровей,
Отрем слезинки платом
И встретим тех, кто был правей,
И хлебушком, и златом...»

Но как прознать иной зари
И звезд в рассветной дымке,
Когда придут судить цари
Грехи и недоимки?

Не хватит странникам хлебов
И злата богатеям,
Чтоб рассчитаться за любовь,
Которой не имеем.


Руфер^[1]

Подо мной пространство без огранки,
Мутный страз, искусственный рубин:
Вижу мир в разрыв телепрограммки,
В трещины расстрелянных витрин;
Там, во мгле стеклянной полусферы,
Исторгая боль, свинец и мат,
Движутся в атаку офицеры
На седьмой хрустальный каземат.
Сколько их погибло в этих битвах,
Не сочтет мой старый ноутбук —
Столько мегабит в бейсбольных битах
И в костях непримиримых рук...
Времена сбежались облаками.
Далеко от людных площадей,
Я столетья трогаю руками,
Словно карусельных лошадей;
Мир гудит, вращаясь и качаясь;
Я беззвучно открываю рот:
Я пою, я искренне печалюсь
За ходящий по земле народ.
У ночных полетов нет мотива,
Спрыгну там, где выше и темней,
Где фокусировка объектива
соблюдает правила огней.
Ветер мне, как друг последний, дорог,
Распахнись, рубаха, в паруса —
Я тебя снимаю, враг мой город,
Удаляясь точкой в небеса.
О, как дорога мне эта призма!..
Черный «Canon» врос в меня, как свой.
Я последний зритель урбанизма
В метре от булыжной мостовой.


Византия

Белым-бела моя бумага,
Хитон мой грязен, пуст мой рот.
Я византийский доходяга,
Космополит и патриот.

Рука невидимая рынка
Определяет жизнь мою.
Мой завтрак — бледная сардинка,
Обед — поэзия в раю.

Хожу, голодный и свободный,
Цепями ржавыми звеня,
И Константин Багрянородный
Как брата чествует меня.


Дай...

Оправдай меня, Боже, словом
И молчанием оправдай.
Чтобы стал я ангелом новым,
Крылья легкие мне подай.

Дай мне, Боже, не быть счастливым
И несчастным не дай мне быть.
Дай мне то, что приму по силам,
Дай мне то, что смогу любить.

На земле этой черной, Боже,
С каждым годом все тяжелей
Прятать душу под мертвой кожей
И шататься без костылей.

Дай мне, Боже, такие крылья,
чтобы смог я хотя б на миг
Оторваться от снов бессилья,
Откреститься от страшных книг.

Не летать бы, играя силой,
Не парить от огня до льда —
Дай мне, Боже, чтоб я, бескрылый,
Падал в небо Твое всегда...