Сон золотой

К 85-летию поэта

В поэзии автора двадцати пяти поэтических книг и лауреата почти двух десятков литературных премий, поэта, переводчика, драматурга Владимира Кострова преобладает ярко выраженный тройственный образ русского человека, в котором сочетаются поэт, пророк и музыкант. Эти качества словно вычитываются из костровских строк, они могут классифицироваться как не подлежащие денационализации. Именно Костровым была проделана громадная работа по воскрешению выдающихся имен русской литературы: Николая Гумилёва, Сергея Есенина, Павла Васильева, Бориса Корнилова. Около 30 лет Костров возглавлял вначале Всероссийский, а впоследствии и Международный комитет по проведению Пушкинских праздников, но главное — на государственном уровне по его инициативе был учрежден в день рождения Пушкина, 6 июня, Международный день русского языка.

Александр Орлов

Парад Победы

Пробежала трава по опушке,
Над рейхстагом развеялся дым,
И запели царевны-лягушки
По прудам и болотам родным.
Поднимались хлеба и бурьяны,
И катилась к востоку война,
Присыпала кровавые раны
Белым цветом черемух страна.
Лишь в июне по воле кремлевской,
Лишь когда расцвели васильки,
На горячем коне Рокоссовский
Объезжал фронтовые полки.
Сапоги, плащ-палатки и каски —
Прост и грозен военный наряд.
Мелкий дождик, неяркие краски,
Над сердцами мерцанье наград.
Все готовы по залпу орудий
По брусчатке впечатывать шаг.
И крутые, железные люди
На гранитный взошли саркофаг.
Первым тот, на которого ропщем,
И доселе, поверьте, живой,
Невысокий, рябой, и всеобщий,
И сегодня у каждого свой.
Иностранцы глядели с опаской,
Как в мундире, как будто в броне,
Выезжал из-под звонницы Спасской
Красный Маршал на белом коне.
И пошли они твердо и резко —
У знамен боевые клинки, —
Сталинграда, и Крыма, и Бреста,
И балтийских кампаний полки.
И в разрывах салютного дыма,
Что над площадью вился, роясь,
Непреклонно, как глас Серафима,
Барабанная дробь раздалась.
И по знаку командной десницы
Вдруг сомкнула Москва берега.
И упали, как мертвые птицы,
Боевые знамена врага.
А полки уж почти бестелесны,
Растекаясь на два рукава,
Шли по спуску, где Чудом Небесным
Открывался им храм Покрова.


* * *
Когда луна в своей четвертой фазе
Монгольской девой припадет к окну,
Я от мостков на рыболовной базе
Двухвёсельную лодку оттолкну.
И золото воды, стекая с весел,
Там за кормой оставит буруны,
И божий мир, не знающий ремесел,
Откроет все четыре стороны.
Я поплыву по световой дорожке
Вослед за незаметным ветерком,
Туда, где лилий детские ладошки
Сомкнутся к ночи над своим цветком.
И в медленном теченье речки сельской
Затрут за мною мокрые следы.
Лишь маковки, похожие на сердце,
Лягушками проглянут из воды.
Какой наив разлит в рассветных ивах,
Какой мотив овладевает мной,
И пошлый шум спесивых и глумливых
Останется у лодки за кормой.


* * *
Еще горит сияющая млечность
И молода вода в ночной реке...
Мои друзья уходят в бесконечность,
По одному уходят, налегке.
Освободившись от земного груза,
Я верю, что они идут на свет,
А там поет пленительный Карузо
И сладкие стихи читает Фет.
Здесь ходики стучат неутомимо.
Пылают звезды и шумят леса.
О, Господи, я верю в чудеса!
Но отчего печаль неутолима?


* * *
Беру костыль — опять меня мотает —
И самому себе твержу: держись!
Презренного металла не хватает
На скромную оставшуюся жизнь.
И точно, не оставлю я наследства
Благодаря аптекам и врачам.
Мне много лет. И я впадаю в детство.
И мама не утешит по ночам.
Но продолжает Божий мир вращаться,
Наркоз стихов кончается уже —
И лишь душа не хочет возвращаться,
Таится, словно утка в камыше.
Мир полон и больных, и без гроша.
Но унывать — нестоящее дело.
И потому прошу тебя, душа,
Не покидай страдающее тело.


Зачем?

Зачем я видел белый свет,
Где цвел кипрей и пели птицы,
Где солнце, как велосипед,
Вращает золотые спицы?
Зачем я слушал шорох звезд,
И вновь соединяюсь с мраком,
И мир на мне поставит крест
Кладбищенский за буераком —
С неодолимой глубиной,
Под медной лунною печатью,
С неопалимой купиной,
С неутолимою печалью?


* * *
В гудках портовых сухогрузов,
Где чайки белые парят,
В одесском Доме профсоюзов
Русскоязычные горят.
Горят в побоях и проклятьях
И понимая наконец,
Что память о Солунских братьях
Тупых не трогает сердец.
По этажам пустого зданья
Лишь пепла черная бразда,
Где от Христова состраданья
Отмежевались навсегда.


* * *
С историческим временем слился
Он, оставивший нам на века
Ту гармонию звука и смысла,
Тот бессрочный масштаб языка.
Мы кичимся эпохой иною,
Чтоб служить одному животу
С безразмерной своей болтовнею
В темноту мы идем, в немоту.
Слово Пушкина ясно и красно
И сегодняшней жизни полно,
Потому что оно сообразно
И, как Бог, соразмерно оно.


* * *
Как близкий гром,
Гремят метеосводки,
Грозой грозя.
Теперь тебе ни водки,
Ни молодки
Почти нельзя.
Не примеряется
К небесным высям
Твоя звезда,
Ты так печально
Метеозависим
Стал навсегда.
Ты стал почти
По щучьему веленью
Зависим от
Барометра, рецепта и давленья
И неких льгот.
Пред внешним
Непреложным содержаньем
Твой пыл угас.
Но будит ночью
Раздраженным ржаньем
Тебя Пегас.


* * *
Когда померкнет в небесах,
Стихают стрелки на часах,
Я засыпаю. И во сне
Ты возвращаешься ко мне.
Ко мне ты входишь босиком.
Сверчок поет за косяком,
И гладит волосы слегка
Твоя прозрачная рука.
И комната моя светла,
Как от парного молока,
И как астральные тела
Летят по небу облака.
И этот шорох, этот свет
Смиряет горечь долгих лет,
И ветр ночной в печной трубе
Поет негромко о тебе.


* * *
Все заботы уйдут. Все обиды простятся,
Мне бы только дойти до того хуторка,
Где свободною грудию дышит пространство
И ликующий свет излучает река.
В горькой памяти льется тропинка витая,
И высокие птицы смелы и вольны,
Там, где мама смеется моя молодая
И целует отца: он вернулся с войны.
Я устал. Я измучен тоской неживою,
Окаянному сердцу так нужен покой.
Я б уткнулся в подол ей седой головою,
Я б отцовских медалей коснулся рукой.
Дорогие мои, вы записаны в святцы,
И пространство молчит, как приемный покой.
Не будите меня. Не хочу просыпаться.
О мой сон золотой. Мой сон золотой.


* * *
Я вспоминаю все пуще и пуще
Рубленый дом, на веревках белье,
Спелой черемухи райские кущи,
Ясное солнышко — детство мое.
Мама с цыплятами в пестром подоле,
Сжатых полос золотое жнивье,
Дальняя песня и чистое поле,
Ясное солнышко — детство мое.
Солнце в снопах и луна над амбаром,
В сенях — теленок, в саду — соловей.
Все это было мне отдано даром
Кроткой душою — Россией моей.
Слушать и слушать бы шелест березы,
Видеть лицо молодое твое
И вспоминать сквозь счастливые слезы
Ясное солнышко — детство мое.


Осеннее утро

На часах половина восьмого,
Синий иней на поздних цветах.
Все, что было, — об этом ни слова.
Все, что будет, — известно и так.
Счет не кончен. Итог однозначен.
Мир лишь помыслом внешним храним.
День осенний колюч и прозрачен,
Лист опавший ветрами гоним.
Как ракитовый куст, облетаю,
Словно яблони в стылых садах.
Обретаю себя, обретаю
И твердею, как лед на прудах.
Я готовлюсь метельным набегом
Раствориться в бескрайних краях,
Белым снегом, торжественным снегом,
Звездным снегом лежать на полях.


Мечта

Ну что подаришь на исходе года?
Все вымерло: листва, цветы, трава,
Лишь ветра свист и холод небосвода —
Нет признака, что жизнь еще жива.

Но ты на стол гербарий свой положишь,
И под рукой цветы очнутся вновь,
И в памяти, и в сердце растревожишь
В них дремлющую прошлую любовь.

И юности проснется пыл прекрасный,
И прошлое опять с тобой вдвоем,
И мертвый пепел сделается красным
В разбуженном гербарии твоем.

Рука отыщет и возьмет оттуда
Два высохших и хрупких стебелька,
И ты увидишь сбывшееся чудо —
Как расцветают в пальцах два цветка.

Ах, два цветка! На них блестели росы,
И мы ловили много лет назад
Благоуханье этой алой розы,
Сверкающей гвоздики аромат.

Они цветут среди зимы унылой,
Те два цветка, как огоньки в судьбе.
И все-таки ты хочешь, ангел милый,
Понять их смысл? Я объясню тебе.

Цветы зимою умирают сами —
Крошатся корни, лепестки, листы.
Но если стебельков коснется пламя,
Вновь расцветают мертвые цветы.

Вот так же в час последнего дыханья,
Как солнышко в угрюмых облаках,
Вновь оживут твои воспоминанья
У смерти в костенеющих руках.


* * *
Мы уже друг друга не ревнуем:
Партия закончилась. Ничья!
Никаким горячим поцелуем
Всей воды не выпьешь из ручья.
Не положишь годы в холодильник.
Замолчал весенний соловей.
Где ты, холмик яблок молодильных,
Под веселой кофточкой твоей?
Неподвластный выкладкам ученым,
Был я независим и любим.
Белое почти что стало черным,
Желтое не будет голубым.


* * *
Ты меня не жалела
И не жалей —
Что там будет потом? А пока
Между правдой твоей
И правдой моей
Нашей жизни течет река.
Поперек городов, посреди полей,
Заявляя свои права.
Меж печалью твоей и болью моей
Есть зеленые острова.
Там, где речка делает поворот,
Хоть бы в память былой любви,
Я готов перейти и по горло вброд —
Ты на лодке переплыви.
Я стою на крайнем своем рубеже,
Ты хоть память былого почти.
Ничего не осталось почти уже,
Ничего не забылось почти.



* * *

Г.К.

Не повернуть направо и налево,
Былых забав не воротить назад,
Гляжу вперед, как улетает в небо
Моих страстей печальный стратостат.
Во мне обыденные фас и профиль,
А все грехи закрыты на замок.
Остались только жидкий черный кофе
Да сигаретки голубой дымок.
Теперь беру за ручку только палку,
Чтобы вживую перейти бульвар,
И в гастроном явлюсь как на рыбалку,
Как по грибы отправлюсь на базар.
Но все же я люблю и жизнь такую
И скорого ухода не ищу,
Но, признаюсь, по прошлому тоскую
И по веселой нежности грущу.


* * *
Вот и ветер затих полевой,
Вот и красное солнышко село.
Я ныряю седой головой
В молодое, пахучее сено.
Каждый шорох болота сосут.
Выползает туман из оврага.
В тихий пруд, как в стеклянный сосуд,
Наливается лунная брага.
Колыбельную песню пропой
Надо мной, соловейко безвестный,
Уведи мое сердце тропой
В край, где свет затаился небесный.
Надо спать. Надо спать. Надо спать.
Светлячки догорают, как свечки.
Может быть, мне привидится мать
На родном деревенском крылечке.


* * *
Кружатся комары, как рой веснушек,
В росе дымятся песни и стихи,
В пруду поет весенний хор лягушек,
И «петуха пускают» петухи.
Не говори, что счастью нет возврата,
И по ветру тоску свою развей.
Давай поверим, что душа крылата,
Когда в саду лютует соловей.
Весна пришла! Забудь о зимнем мраке,
Нам и сейчас влюбляться не слабо.
В манишке дрозд.
Скворец в концертном фраке.
Ударник дятл в малиновом жабо.
Попробуем опять на годы плюнуть
И отодвинем стрелки на часах.
У пташек червячки и ноты в клювах
И юркие горошинки в глазах.
И солнышко прищурило ресницы,
И в роднике курлыкает вода.
И мы с тобою тоже будем птицы
И улетим однажды навсегда.


Река Сестра

Неся пружинящее тело,
Рожденная от слова «Речь»,
К какому вещему пределу
Текла, течешь и будешь течь?
Не откликаясь дням бездушным,
Поешь по стланям и камням
Свой реквием по дымным, шумным,
По шубным русским деревням.
Плывешь, рыбешкою плескаясь,
Упругой влагою крутя.
А я тебя, к волне ласкаясь,
Ладошкой шлепал, как дитя.
Куда сияющую лунность,
Живую радугу с весла,
Куда мою любовь и юность
Ты безвозвратно унесла?
Но как бесценное наследье
Журчишь во сне и наяву.
Тебя Сестрою Милосердья
Я в горькой памяти зову.