Совдетство

16. Страна оживших снов

Когда-то под обещание скорой поездки в «Детский мир» я мог безропотно съесть кастрюлю манной каши с изюмом, подмести пол, вынести помойное ведро или два часа просидеть в скверике, качая коляску с орущим Сашкой. В моем воображении этот огромный магазин рисовался чем-то вроде пещеры с сокровищами, а «сезамом», открывающим дверь, были, конечно, хорошие отметки и примерное поведение. В ту пору я еще не страдал из-за новой одежды, вызывающей смех у сверстников. Однажды поездка отменилась, когда я уже шнуровал ботинки. Отец заглянул в мою тетрадь и обнаружил четверку с минусом за диктант.

— А почему с минусом? — возмутилась Лида.

— Из-за исправлений...

— Вот когда получишь твердую четверку, тогда и поедем!

С горя я проплакал до вечера, тоскуя по игрушечным сокровищам. А ведь есть семьи, где ребенку за твердую тройку мороженое покупают, за четверку с минусом не знают, чем наградить! Промаявшись на белом свете без малого тринадцать лет, я пришел к выводу: «предков» нельзя приучать к хорошим оценкам, иначе они превращаются в вымогателей пятерок! Еще немного — и тебя без золотой медали в родной дом не пустят! Теперь, конечно, все в ужасе оттого, что Вовка Петрыкин два месяца лежит носом к стене и не хочет выходить в большую жизнь, а начиналось-то все с «твердых четверок»...

Когда я принес пятерку по чтению, мы все-таки поехали в «Детский мир», туда, где игрушки повсюду, они свисают даже с высоченного потолка: ракеты, авиалайнеры, космонавты в пластмассовых скафандрах, царевичи на коврах-самолетах, веселые Змеи Горынычи... На бесконечных прилавках рядами стоят плюшевые медведи, волки, зайцы, лисы, белки, собаки, кошки, крокодилы и всяческие птицы — от скромных Курочек Ряб до павлинов с развернутыми, как огромные веера, хвостами. На веревочках болтаются картонные ценники, вызывающие у родителей оторопь или возмущение:

— Ско-о-о-о-олько?! Новыми?

Вообще, взрослые странно устроены: узнав цену, они всегда негодуют, кипятятся, переводят зачем-то стоимость в старые деньги, спрашивают друг у друга: «Куда идем?» — обещают просигналить кому следует, а потом все равно лезут за деньгами и покупают.

«Детский мир» — страна оживших снов! Здесь в длинных стеклянных шкафах выстроились рядами батальоны оловянных солдатиков: одни застыли по стойке «смирно», другие шагают, выставив дулом вперед автомат, третьи прилежно целятся из винтовки, четвертые размахнулись, зажав в руке гранату, пятые строчат, приникнув к «максиму», шестые, одетые в черные бушлаты, флажками передают важные сообщения. Все они советские бойцы, фашистов, понятное дело, наша промышленность не выпускает — много чести. Но Петьке Коровякову отец из загранкомандировки привез американских солдатиков в сетчатых касках. С ними-то мне и приходится воевать, а так как Петька ходит, как и Пархай, в спецшколу, он даже говорит за своих солдатиков по-английски:

— Хэлло, бойз! Хау а ю?

— Нормалёк, — отвечаю я. — И вам не кашлять, поджигатели войны!

В соседнем отделе — танки и бронетранспортеры, маленькие, как спичечные коробки, и огромные — с пушкой длиной полметра. Башня вращается во все стороны, а люк можно открыть и напихать туда солдатиков в гермошлемах. Но кто ж тебе купит такой танк! Даже интересно посмотреть на родителей, которые дарят своим чадам подобные игрушки! У них, видимо, денег куры не клюют.

А пусковые установки вроде усовершенствованных катюш! Нажал на кнопочку — и ракета с резиновым наконечником летит, поражая бабушкин столетник на подоконнике. Такую установку в третьем классе купили на день рождения Коровякову, тогда и начались настоящие боевые действия. Он выстраивал своих американцев, а я — моих красноармейцев. Первый залп, как агрессор, давал он, ответный — я. Недолет. Перелет. Цель поражена! И так до последнего бойца, оставшегося в строю. Когда я победил в третий раз, Петька забрал свою катюшу и больше со мной не воевал.

А есть еще в «Детском мире» отдел, где в ряд выложены разной величины барабаны, жестяные и настоящие, с деревянными палочками в специальном кожаном футляре. Даже те, кому не нужны музыкальные инструменты, заходят в эту секцию — посмотреть на большого механического зайца. Раз в час продавщицы заводят его ключом, вставленным в спину, и косой бьет лапками по барабану, висящему у него на шее, при этом длинные уши зайца шевелятся, как живые. Но это образец, и он не продается.

Там же разложены горны, дудки, свирели и флейты, а также ксилофоны, на которых молоточками выбивают песенку «Во саду ли, в огороде...». Есть рояли и пианино размером с портфель, и на них тоже можно играть, если умеешь. Жаль, мне медведь на ухо наступил. Вместо вожделенного барабана мне купили в музотделе пластмассовую птичку: заполняешь полую фигурку водой и свистишь, заливаясь, как настоящий кудесник леса. Тимофеич выдержал два дня, на третий со словами «ты мне весь мозг просверлил своим курским соловьем» он отобрал у меня свистульку и спрятал. Недавно ее нашел Сашка, и все повторилось сначала, только на этот раз соловей вылетел в форточку и пропал окончательно.

Я, конечно, не девчонка, но не откажусь заглянуть в секцию, где высится целая стена кукол, они стоят в открытых коробках, громоздящихся одна на другую. Есть маленькие «лялечки», умещающиеся в пенал, а есть величиной с настоящего ребенка. Если взять такую дылду на руки и сильно качнуть, она издаст звук, напоминающий младенческий крик «у-а-а!». Кукол можно одевать и раздевать, все платьица и курточки на пуговках и крючочках. Правда, там, где у живых детей «глупости», у всех кукол совершенно одинаковые гладкие места, независимо от того, мальчик это или девочка. Интересно, почему? Что от нас, детей, хотят скрыть? Неужели взрослые, которые делают этих пластмассовых голышей, воображают, будто мы не знаем, чем мальчики отличаются от девочек? Еще как знаем! Смешно...

Но особая моя любовь — это отдел, где можно купить детское оружие. Там есть двустволки, стреляющие пробками, привязанными к стволу веревочками. Есть ружья и пистолеты, бабахающие пистонами, которые продаются в круглых картонных коробочках. Вынимаешь бумажный кружок, похожий на конфетти с темным пупырышком посредине, кладешь в специальную выемку, взводишь курок и нажимаешь крючок — раздается резкий хлопок, и в нос ударяет острый запах серы. Выстрел, конечно, не такой оглушительный, как у пугача, за который бедный Пархай отдал родительский гардероб, но все-таки в войнушку поиграть можно. А в прошлом году Лида привезла мне из Риги, куда ездила на курсы повышения квалификации, автоматический пистолет, в который вставляется не отдельный пистон, а целый моток бумажной ленты с пупырышками, — пали себе, не перезаряжая, несколько минут. Но ленты быстро кончились, а в Москве такие пока еще не продаются, потому что, как сказал дядя Юра, Рига — это почти заграница...

Есть в оружейном отделе и водяные пистолеты, бьющие тонкой струйкой на три метра. Они разных цветов — красные, желтые, зеленые... А вот в фильме «Попутного ветра, “Синяя птица”!» у американского мальчика были водяные пистолеты, просто не отличимые от настоящих кольтов. Он их показывал сверстникам, угрожая, и все сразу пугались. А когда надо было задержать вооруженного бандита, внезапно выяснилось, что в барабанах не пули, а вода, и преступник чуть не скрылся. Ловили его за то, что он хотел провезти на советском корабле какие-то наркотики! Смешное слово «наркотики»! Котики, ботики, бегемотики, обормотики... Все время забываю зайти в библиотеку и посмотреть, что оно означает. Видимо, что-то нехорошее...

Но самое интересное — внизу. В огромном подвале «Детского мира» продаются педальные машины и железные кони с повозками, как у жокеев на ипподроме. Меня туда однажды брал с собой мой двоюродный дядя Толя. Он безногий инвалид, с детства ходит на протезах, но каждое воскресенье посещает бега, так как живет в доме напротив. На ипподроме его уважают, уступают место поближе к дорожкам, дают шепотом советы, на какого коня ставить, — видимо, поэтому дядя Толя всегда хоть немного, а выигрывает и угощает меня лимонадом с печеньем.

Главное в подвале конечно же велосипеды! Именно там мне купили мой первый — трехколесник, на котором я разъезжал сначала по всему общежитию, включая Большую кухню, а потом и по двору. Затем у меня появился «Школьник», приобретенный здесь же. В прошлом году я окончательно из него вырос, коленки упираются в руль, как его ни поднимай. В результате велосипед отдали подросшему сыну маминой подруги Ляли Быловой, а мне обещали подарить «Орленок», но мой день рождения в ноябре, поэтому решили дождаться весны, а теперь вот и осени... Подозреваю, мои экономные родители намерены дождаться, когда я смогу ездить уже на взрослой «Украине», просунув ногу под раму, как Мишка. У Петрыкиных велик семейный, на нем разными способами гоняют все поколения, кроме Володьки, который сначала учился, не вставая со стула, а теперь вот лежит носом к стенке... Я же теперь безлошадный, смотрю на других и завидую. «Зачем тебе, сынок, осенью велосипед?» А зачем мне санки летом? Висят себе на чердаке и каши не просят. С возрастом все эти взрослые хитрости становятся понятнее. О, где ты, мое доверчивое прошлое?

Здесь же, в «Детском мире», мне купили «Подарок первокласснику»: большую коробку, похожую на огромную книгу, а под крышкой-обложкой таились в углублениях сокровища: деревянный пенал с отделениями, краски с кисточкой, цветные и простые карандаши, линейка, ластик, точилка, альбом для рисования, ручка с набором перьев, тетрадки — в клеточку и в линейку — с промокашками, даже настоящая перочистка. Дополнительно мне приобрели «непроливашку», для нее в крышке школьной парты имелось специальное круглое отверстие. Конечно, если такую чернильницу сильно, как градусник, стряхнуть, то несколько капель извлечь все-таки можно. Мы даже с ребятами соревновались, кто больше вытрясет, и я загваздал новую белую рубашку, за что меня дома поставили в угол.

— Как же так? — огорчилась Лида (чернила, как известно, не отстирываются). — А еще «непроливайка» называется!

— «Непроливашка», — поправил я и скорбно развел руками.

— Ничего у нас не умеют делать! — возмутился Тимофеич. — Только ночные горшки.

— На чем же тогда Гагарин в космос полетел? — удивился я.

— А леший его знает...

— Я напишу в ОТК! — строго пообещала Лида.

— Куда? — встревожился я.

— В отдел технического контроля фабрики, где выпускают эти дурацкие чернильницы.

— Зачем?

— ОТК обязан следить за качеством продукции и сигнализировать о браке. Ты можешь себе представить ситуацию: открываешь банку майонеза, а там — хрен?

— С хреном все можно съесть! — усмехнулся отец.

— Не выгораживай этих бракоделов. Обязательно напишу!

— Не надо писать, я буду осторожнее! — взмолился я, понимая: если к нам явятся из ОТК, то быстро выяснят, каким образом «непроливашка» стала «проливашкой».

— Ну смотри, испытатель! — погрозил мне пальцем догадливый Тимофеич.

Вообще-то всемогущий ОТК часто возникает в разговорах родителей. Похожая история вышла с перьями. В первых трех классах мы писали ручками со сменными перьями, такими острыми, что если их бросать как дротики, то они глубоко вонзаются, скажем, в дверь или в дерево, правда, писать после этого ими уже нельзя, и приходится доставать из коробочки новое перо.

— Почему у тебя так быстро кончаются перья? Они ведь железные! — спросил Тимофеич.

— От нажима.

— От какого еще, к черту, нажима? Ты из меня дурака-то не делай!

— Миш, ты совсем забыл? Чтобы вышло утолщение, надо сильно нажимать на ручку... — заступилась за меня Лида.

— Ну ведь не так сильно, чтобы каждый день перо менять!

— Просто ты в школе не старался, поэтому каракули твои ни черта не поймешь! — усмехнулась маман: у нее-то почерк великолепный, как в прописях.

— Не знаю, не знаю... Мне перышка на неделю хватало.

— Тебе жалко, что ли? — поморщилась Лида.

— Мне для семьи ничего не жалко!

— А по-моему, жалко! Ребенок старается, хочет почерк хороший выработать, но пока еще не может рассчитать сил... Ведь так, Пцыроха?

— Да, — охотно согласился я, — стараюсь. Пока не могу, но терпенье и труд все перетрут....

— Золотые слова! А про перья, которые не выдерживают простого детского нажима, надо обязательно сообщить в ОТК. Пусть разберутся. Небось экономят на качестве стали, рационализаторы хреновы! — возмутилась Лида.

— Да, качественная сталь нужна для обороны. Танков не хватает. Как ты, сынок, думаешь? — очень серьезно поинтересовался отец.

— Необходима! — солидно подтвердил я. — На Кубу, наверное, отправляют.

— Правильно, на Кубу, Фиделю в помощь! — как-то слишком охотно подтвердил Тимофеич, несмотря на свою общеизвестную неприязнь к Острову Свободы.

— А еще я в райкоме вопрос поставлю! — пообещала маман и ушла на кухню.

Отец только того и ждал, он, больно взяв меня за ухо, предупредил:

— Я тебе такую Кубу покажу! Если будешь, паршивец, пулять перья в мишень, выпорю как сидорову козу! Никакое ОТК не поможет! Понял?

— Понял...

Тут требуются пояснения. Тимофеич так часто порывается меня выпороть, что может сложиться впечатление, будто я живу в таких же чудовищных условиях, как и Алеша Пешков в кинофильме «Детство». Но это вовсе не так. Чаще всего грозные обещания так и остаются обещаниями. Иногда отец начинает демонстративно расстегивать ремень — тем и ограничивается. Еще реже он со свистом выдергивает его из поясных лямок и потрясает им в воздухе. По-настоящему он порол меня дважды. Один раз за то, что мы с Мишкой через слуховые окна вылезли на крышу общежития и бегали по ней, играя в салочки. В другой раз я в отсутствие отца снял заднюю крышку сломавшегося телевизора и стал, подражая ему, проверять пальцами — не отошли ли лампы. Предатель Сашка наябедничал.

— Там же напряжение 220! — кричал багровый Тимофеич, со свистом опуская ремень на мою оголенную попу.

— Хватит! Он все понял! — умоляла Лида.

— Понял! — рыдал я.

— Он понял! — плакал Сашка, поняв свою подлую ошибку.

Был и третий случай, это когда я испортил тети-Валин свитер. Но тогда мне почти не досталось — я вырвался и убежал «в ящики».

...Еще одна незабываемая покупка — конструктор «Сделай сам!», подаренный мне ко дню рождения три года назад. На большой крышке красовался нарисованный башенный кран с грузом, висящим на стреле. Из черных дырчатых деталей разной формы, заполнявших вместительную коробку, можно было с помощью винтиков, шайб и гаек, сверяясь с чертежами и подробными инструкциями, собрать все, что угодно: велосипед, мотоцикл, самосвал, катер, паровоз с вагоном, самолет с пропеллером, броневик и даже изображенный на крышке подъемный кран с настоящей лебедкой.

Для почина мы с Тимофеичем выбрали кран. Отец решил мне на примере самой сложной и трудоемкой модели показать, как надо пользоваться конструктором, чтобы я впредь не ныл, отвлекая его от законного воскресного отдыха на диване перед телевизором.

— Смотри-ка, сынок, даже суровая нитка и крючочки вместо чалок имеются! А ты понимаешь, что нам еще надо собрать рельсовое полотно, чтобы кран по нему ездил на колесиках, как настоящий башенный?

— Понимаю. Может, начнем с мотоцикла?

— Нет! Глаза боятся — руки делают! Где отвертка?

— Вот она!

— А где многофункциональный ключ?

— Вот он!

— Есть такое дело! Конструктор, сын, — это вещь! Развивает техническое мышление. Соберешь самостоятельно все модели, и можно в Бауманский институт без экзаменов поступать.

— Зачем ему Бауманский? — возразила, проходя мимо, Лида. — Он в пищевой пойдет!

— Будет разбитые банки, как ты, по ночам считать?

— Нет, спирт во фляжке с завода выносить! — обиделась маман и ушла на кухню.

— Ну-с, начнем! — Тимофеич поплевал на ладони.

Поминутно сверяясь с инструкцией и чертежом, он начал подбирать и прикладывать друг к другу, а потом свинчивать дырчатые детали. Отец разбил сложную конструкцию на несколько узлов и решил собрать их по отдельности, а потом уже соединить вместе. Но все оказалось не так-то просто. То в плате отсутствовало нужное отверстие или же, наоборот, обнаруживалась лишняя дырка, поэтому деталь А-18 никак не состыковывалась с деталью Б-3. Втулка не хотела вставать на место, стержень Ж-2 не влезал в штатное отверстие, а наугольник Г-5 никак не прилегал к боковине.

— Кто придумал всю эту тряхомудию? — возмущался Тимофеич. — Я хочу посмотреть в глаза этому балбесу!

Внезапно закончились длинные винтики...

— Идиоты, нормальную комплектацию обеспечить не могут!

Отец багровел, ругался, говорил, что за такое качество надо отрывать руки, а по таким дурным картинкам и инструкциям можно собрать только гроб на колесиках. Лида, забегая с кухни, где готовила обед, с иронией смотрела на его потуги и ехидно советовала написать в ОТК. Он еще сильнее злился и, когда она вновь уходила к плите, прикладывался к манерке, чтобы успокоиться и, воодушевившись, вернуться к конструктору, но в результате стал путать разные отверстия и выемки в многофункциональном гаечном ключе, а также промахиваться отверткой мимо прорези в шляпке винта.

— В заднице им всем такой же шлиц надо сделать!

Стрелу крана кое-как собрать удалось, но с башней ничего не вышло: не хватило почему-то деталей.

— Этого не может быть! — удивилась Лида.

— А ты забыла, как тебе халат без пояса продали? Кулёма! У нас все может быть!

— Зачем ты вспомнил! — чуть не заплакала маман и снова убежала на кухню.

В конце концов, страшно ругаясь, отец швырнул отвертку в коробку с такой силой, что она, звонко ударившись о груду алюминиевых деталей, отлетела к окну. У него поднялось давление, и Лида, пожалев, наклеила ему на багровый затылок перечный пластырь. Коробку спрятали с глаз долой — в диван. От одного ее вида у Тимофеича портилось настроение. Но вскоре, заболев гриппом, я остался дома, достал конструктор и потихоньку, слушая по радио спектакль «Маленький принц» со Сперанской в главной роли, собрал весь кран целиком. Оказалось, это не так уж и сложно, надо просто внимательно читать инструкцию, сверяться с чертежом и не путать детали — тогда хватит и винтов, и гаек, и плат, и панелей, и отверстий...

Когда отец пришел с работы, я, вращая лебедку, поднимал ботинок, зацепив его чалками. Тимофеич осмотрел сооружение и потрепал меня по голове:

— Неплохо, сын! Весь в меня! Но кран — это еще полдела. Ты вот броневик попробуй свинтить! Тогда посмотрим...

Однако броневик я собрать не успел, так как вскоре выздоровел. А кран долго потом стоял на подоконнике как памятник моим конструкторским талантам. Иногда от нечего делать я цеплял чалками ситечко для заварочного чайника и с помощью лебедки опускал ловушку на дно аквариума, потом терпеливо ждал, когда какая-нибудь рыбка из любопытства заплывет в ситечко. Тогда я бешено крутил ручку подъемника, чтобы вытянуть добычу наверх, как дон Педро в стальной сетке вытащил из глубины Ихтиандра, потерявшего бдительность из-за любви к Гуттиэре. Однажды таким образом мне удалось выудить калихтового сомика. Отругав за доверчивость, я отпустил его назад в воду. Потом брат Сашка научился пользоваться отверткой — и кран постепенно исчез, как не было. Этот малолетний вредитель, открутив втихаря очередную деталь, относил ее в детский сад или брал с собой на улицу — похвастаться... В результате осталась коробка с десятком шайб, гаек и винтов.

17. Сумасшедший дом

Сначала мы с Лидой по оплошности зашли не в «Детский мир», а на станцию метро «Дзержинская»: входы рядом, а стеклянные двери похожи. Такую же ошибку совершила немолодая загорелая колхозница в черном плюшевом жакете, на плече у нее висели две хозяйственные сумки, ручки которых были связаны веревкой.

— Ой, — растерялась тетка и обратилась к нам: — А где ж тут, люди добрые, «Детский мир»?

Лиде, как коренной москвичке, стало неловко за свое ротозейство, и она, сделав вид, будто мы выходим из метро, ответила снисходительно:

— Следуйте, гражданка, за нами, мы как раз туда направляемся!

Наконец мы оказались в «Детском мире». Покупателей — толпы, не меньше, чем на первомайской демонстрации. Меня сразу же чуть не сбила с ног тучная мамаша, тащившая за руку такого же толстого сынка, а тот орал детским басом:

— Моро-о-о-о-женого хочу-у-у-у!

— Потерпи!

— Газировки хочу!

— Отстань!

Когда я вырасту, женюсь на Шуре Казаковой и обзаведусь детьми, то буду покупать потомству пломбир и лимонад по первому же требованию. Родители обязаны удовлетворять растущие потребности детей, вместо этого жестокие «предки» постоянно мучают нас жаждой и награждают мороженым, будто собачек, танцующих на задних лапах в уголке дедушки Дурова. И это у них называется воспитанием!

— Хорошо, что теперь начало месяца, — радостно воскликнула Лида. — Мало народу! Почти никого! Через две недели тут будет настоящий сумасшедший дом!

Мало народу? Ничего себе мало! В центральном зале, окаймленном высокими колоннами, бродили стада мамаш и папаш, они еле удерживали возле себя ошалевших от впечатлений детей. Несколько безутешных бабушек, подслеповато озираясь, протяжно звали своих внучат, потерявшихся, как в лесу. По радио строгий женский голос призывал какого-то «Володю Додина семи лет немедленно пройти в центр зала, к карусели, где его ожидает дедушка Вениамин Захарович».

— Чего ухмыляешься? — нахмурилась Лида. — Забыл, как сам под сцену спрятался, а мы чуть с ума не сошли?

Как можно забыть детство! Во время новогоднего утренника в клубе нашего завода, пока мелюзга водила хоровод вокруг елки под руководством дяди Коли Черугина, переодевшегося Дедом Морозом, мы с Мишкой обратили внимание, что маленькая дверца, сбоку от ступенек, ведущих на сцену, приоткрыта, хотя обычно она заперта на шпингалет. Заметили, юркнули под сцену — и не пожалели. Сами посудите: каждый сто раз видел русский народный танец или лезгинку в исполнении звезд маргариновой самодеятельности. Совсем другое дело — слушать танец, затаившись в темноте, под прогибающимися досками, когда по ним носятся джигиты или лупят «ковырялочку» пастушки. Но главное, главное — под сценой были сложены припасы для новогоднего вечера взрослых, который планировался после утренника. Там спрятали бутылки, толстые батоны колбасы и головки сыра, удалось нам нащупать в темноте и кондитерские изделия. На шоколадные «Трюфеля» я потом полгода смотреть не мог, а Мишка до рвоты объелся яблочной пастилой, на чем, собственно, нас и разоблачили...

...Из секции, где продавались куклы, слышался беспрерывный пискливый рев: «Уа-уа-уа-уа...» Покупатели пробовали облюбованных «Маш» и «Даш» на голос. Откуда-то сверху доносилось медное квохтанье горна: «Бери ложку, бери хлеб и садись за обед!» Я сразу вспомнил наш лагерь «Дружбу». Вчера, когда мы после обеда ехали из Вострякова в Москву, Ленька Лемешев, побывавший в прошлом году в «Артеке», объявил, что там теперь в конце смены все расписываются на пионерских галстуках друг друга — на память. Новая мода! Раньше подобное было невозможно, ведь чернила просто превращались на шелке в кляксы, а теперь, с помощью шариковых ручек, рисуй себе на материи любые завитушки. Паста не расплывается! Прогресс!

Все поснимали галстуки и как сумасшедшие начали ставить автографы. Я тоже, конечно, не удержался, и теперь мой галстук похож на обои вокруг общего телефона, где пестрят, налезая друг на друга, имена и фамилии тех, кто звонил и спрашивал жильцов в их отсутствие. Лиде я пока об этом не сказал. Зачем? Еще успею получить по лбу и выслушать повесть о том, как берегли пионерские галстуки до войны. Впрочем, выкручусь. Галстук стоит всего 58 копеек. Приходишь в пионерскую комнату к старшему вожатому Алику, честно признаешься, что прожег дыру в шелке, когда гладил его перегретым утюгом, оставляешь деньги и буквально на следующий день забираешь свежий, без единой морщинки и помарки галстук. Однако Алик, перед тем как отдать обновку, всегда спрашивает: «А скажи-ка, юный ленинец, что символизируют три конца пионерского галстука?» Ответ известен: острые углы — комсомол и пионерия, а тупая вершина — это наша партия. Если кто-то не знает таких простых вещей, Алик, наградив невежду звонким щелбаном, галстук все-таки отдает: без него пионера просто не пустят в школу. С девчонками-дежурными на входе еще можно договориться, но если на посту Клавдия Савельевна...

...Из секции электроигрушек слышался стрекот тракторов, экскаваторов, грузовиков, танков, луноходов... Над прилавком с детским оружием вился сизый пороховой дым и доносились хлопки пистонов, словно там шел самый настоящий бой. Мимо промчалась знакомая нам колхозница с сумками через плечо, она озиралась, жалобно повторяя:

— Люди добрые, а где же тут паровозики?

— Может, зайдем в спорттовары? — осторожно предложил я.

— Зачем?

— Маску посмотрим...

— Старую надо было беречь! И нечего смотреть. Не затем приехали.

— Ты обещала! — напомнил я.

— Если останутся деньги, тогда... может быть...

Это был жестокий отказ, так как у Лиды в магазинах деньги никогда не оставались, они жгли ей руки и даже карманы. Ну вот, так всегда... А ехать на море без маски бессмысленно. Может, внезапно заболеть? Сказать, что колет и отдает в правую часть живота... Сразу заподозрят гнойный аппендицит, с которым отпускать ребенка к морю никак нельзя. Вот уж они побегают, сдавая мой билет! Но тогда получится как в поговорке: «Выколю себе глаз, чтобы у тещи зять был кривой». Я представил себе Тимофеича и Башашкина, как они оба приходят в гости к бабушке Мане с черными пиратскими повязками на лице, и мне стало смешно.

— Ты чего улыбаешься? — подозрительно спросила Лида. — У меня помада смазалась? Где?

— Радуюсь, что народу мало! — ответил я, уворачиваясь от пузатого грузина в огромной кепке-аэродроме. Под мышками он нес, как арбузы, два глобуса.

— Где же тут у них одежда для подростков? — беспомощно оглянулась маман и посмотрела на огромные часы в виде избушки, висевшие над залом. — Господи, скоро народ с работы пойдет — надо торопиться!

— По-моему, в прошлый раз мы были там! — Я махнул рукой налево.

— Где? В секции детской одежды? Для тебя там уже ничего не подберешь.

— Ну, нет и не надо...

— Как не надо? Молчи, оборванец! Я не виновата, что ты растешь как бамбук.

Она вдруг бросилась наперерез ненатуральной блондинке в синем халате с большим значком на груди — «ДМ».

— Извините, товарищ продавец!

— Я товаровед, — строго поправила блондинка.

— Простите, товарищ товаровед, где у вас можно мальчика приодеть?

— Мальчика? — Она посмотрела так, точно заподозрила во мне переодетую девочку, как в фильме «Остров сокровищ». — Тринадцать?

— Двенадцать.

— ...и девять месяцев! — солидно добавил я.

— Ах, ну если «и девять месяцев», то вам на самый верх, а там направо.

— Спасибо!

— Торопитесь! До обеда были чешские курточки как раз на вашего... акселерата.

— Ой, огромное спасибо! Летим!

— Что такое акселерат? — уточнил я на бегу.

— Переросток, — ответила Лида, пробиваясь сквозь толпу покупателей.

— А по-русски нельзя было сказать?

— По-русски обидно выходит. Акселерат — даже красиво.

— А дегенерат — тоже красиво?

— Где ты только таких слов нахватался?

— В школе.

Навстречу нам попался похожий на Хоттабыча старик в полосатом халате, тюбетейке и мягких сапогах. Он, словно спящего ребенка, нес на руках ушастого плюшевого зайца вроде Степашки. Я вообразил, как Хоттабыч сейчас выдернет из бороды волосок, дунет-плюнет — и «Детский мир» в миг опустеет, как площадь Дзержинского перед приездом Андропова. Но Хоттабыч искал туалет.

Мы поднялись сначала на эскалаторе, таком же, как в метро, только покороче, а потом бегом одолели еще несколько маршей. Если сейчас какой-нибудь мальчик стоит с мамой на остановке возле Политехнического музея и смотрит на «Детский мир», то я кажусь ему муравьем, черной точкой на одном из лестничных зигзагов, виднеющихся в огромных окнах.

Сверху открылся весь центральный зал — с прилавками, продавцами, покупателями. Глядя с высоты, я подивился тому, как много у нас в СССР лысых мужчин. Извивающимся удавом выстроилась очередь за мороженым, которое продавала с лотка девушка с белой ажурной наколкой в волосах. Два милиционера в круглых фуражках, раздвигая толпу, вели куда-то щуплого чернявого мужичка, заломив ему за спину руки, а следом шла плечистая женщина, возмущенно размахивая ридикюлем.

— Кажется, вора поймали, — сообщил я.

— Где? — побледнела Лида и прижала к груди свою сумочку, потом с ужасом ее приоткрыла и проверила кошелек. — Зачем ты меня пугаешь? И так нервы ни к черту!

Видимо, мы двигались в нужном направлении, так как по пути нам попалась обнадеживающая витрина, там за стеклом в застывших позах стояли манекены-подростки в школьной форме. Лица у них были мечтательно-дисциплинированные. Именно такими нас и хотят видеть взрослые.

— Заглянем, вдруг есть твой рост?

— Не стоит. У тебя все равно нет денег на форму.

— Не твое дело! А вдруг?

Мы зашли. Народу здесь было поменьше, за школьной формой ринутся накануне первого сентября, словно проснутся, как будто и не знали, что дети постоянно растут, а коленки у брюк и локти у пиджаков протираются до дыр. Вы не поверите, но, когда я пошел в школу, бабушка Маня сшила мне сатиновые нарукавники, как у бухгалтера в «Кавказской пленнице». Помните, он принес на подносе тост в трех экземплярах? В первом классе нарукавники носили почти все мальчики и девочки, потом с каждым годом их становилось вокруг все меньше и меньше. Когда в четвертом классе первого сентября Толька Быковский приперся в школу в нарукавниках, его просто подняли на смех. Даже Ольга Владимировна нехотя улыбнулась. На первой же перемене он их снял и спрятал в портфель.

— На мальчика есть? — с трепетом приближаясь к прилавку, спросила Лида.

Продавец в синем халате с тем же значком «ДМ» на груди смерил меня скучным взглядом и покачал головой, остриженной под бобрик.

— Нет, конечно. Разве сами не знаете?

— Почему «конечно»? Пятый рост вообще теперь еще выпускают?

— Ну почему же... — возразил продавец и с интересом глянул