Страна юности и детства

К 70-летию поэта

Сонет

Где дышат Патриаршие пруды
Вечерним светом отраженных окон,
Там над скамейкой, где сидела ты,
Свисая с ветки, шелковичный кокон
В угоду рифме твой напомнит локон.
И повторится все: сидела ты,
Дышали Патриаршие пруды
Вечерним светом погруженных окон.
Быть может, персонажи баснописца
Из дерева и камня — оживут,
Мартышка, Рак, Ворона и Лисица
К скамейке подлетят и подползут
И скажут мне, что, опустив ресницы,
Вчера весь день она грустила тут...


Страна юности и детства

Мы все еще прошлым живем,
Романтикой бывшей страны.
В час оный все так же вдвоем,
Но с этой уже стороны.

Не знали, что там, наверху,
Не рвались на бал сатаны.
Душой уходили в строку
На гребне сердечной волны.

Порою с весельем был страх,
Вернее, лукавым он был.
Но что-то дышало в стихах,
Как будто бы ангел кружил.

Стихами помянем страну,
Покуда мы живы, она
Из памяти тянет струну,
И звоном стоит тишина.


Чуфут-Кале

Немой упрек уничтоженью —
Пещерный град
                                        Чуфут-Кале.
Здесь камень
                                     неподвластен тленью,
Кенассы[1] ждут богослуженья,
Ютятся гнездами в скале.
Боярышником,
                                        дерезою,
Шиповником в цветах оброс
Путь,
                    что тянулся вверх
                                                        грядою,
Века сминая под собою
И — подаривший нам вопрос.
Впечатана здесь
                                         в древний камень
Векам раскрытая ладонь.
Я воспою ее стихами,
Гирей меня заточит в яме,
Но не свернет с дороги конь.

Последним стану караимом,
Мне с дервишами по пути.
И навсегда расстанусь с Крымом,
Чтоб очутиться в Третьем Риме,
В нем — линию судьбы найти.


* * *
Вот ветерок твоим плащом
Прошелестел о том, что осень.
Не беспокойся ни о чем,
Не беспокойся ни о чем
В кругу вечнозеленых сосен.

Тропинка выведет к жилью.
Мы где-то в ближнем зарубежье.
Влечет листом нас по ручью
В одну латышскую семью,
В дом на балтийском побережье.

Не знаю что, но вновь роднит
Нас — пасынков былой империи.
И сквозь раствор гранитных плит
Пыль придорожная горчит.
Горчит все то,
Во что мы верили.

Свеча забьется на ветру.
Рыбак перебирает сети,
Чтобы поймать для нас к утру
Не только рыбку — шанс к добру.
Единственный тот шанс на свете.


Документальный экран

Вникаю в кадры...
                                      Вот, медаль
На станции отдав мальчишке,
В ночную вглядываясь даль,
Стоит солдат...
                                 Вот пламя спички
В пропахших порохом руках
Мерцает и в моих глазах.
И тлеет, тлеет папироса,
В ней пепел плана «Барбаросса»,
И струйкой дыма суть вопроса,
И огонек надежды в ней —
Сквозь горечь пережитых дней.
Вагон.
                Состав.
                                Вздох паровоза.
И песня скрашивает прозу:
«Друзья, купите папиросы,
Смотрите, ноги мои босы!..»
Не раз был слышен тот куплет
На станциях моей Отчизны.
Вот хроника военных лет.
Из киноленты брезжит свет,
Погибших возвращая к жизни.


Часы

Равномерный бой часов
Предъявляет счет на вздохе,
Запирая на засов
То, что не дано эпохе.

Где-то варят в мире сталь,
Где-то хлеб пекут в пекарне,
Где-то берегом мистраль
Древние ласкает камни.

Где-то, смыслу вопреки,
Нерест поведет горбушу
На верха шальной реки,
Выворачивая душу.

Где-то лайнера радар
Время превратит в пространство.
Пассажиры этот дар
Осознают после странствий.

С этой стороны окна
Мерный ход часов в квартире
Отмеряет всход зерна,
Мысли порождает в мире.

Амплитуда бытия
Сокращает ритмы сердца.
Где-то приговор судья
Вынес для единоверца.

Снова равномерный бой
Предъявляет счет эпохе.
Мне начертано судьбой
То, что я усну на вздохе.

Эти старые часы,
Где пружиночка стальная...

И — на звездные Весы
Долюшка легла земная.

А кому доверен ключ,
Может быть, известно Богу.
Там звезду сменяет луч,
Чтобы осветить дорогу.