Тихий дворик

Тихий дворик

1

Меня тут убивали четырежды.

Первый раз, когда я занял пятьсот рублей у художника, обещав вернуть их через два дня. Через неделю тот пришел и начал качать права. Дед Арсен, узнав, в чем дело, отвел меня в кусты, вытащил нож и сказал:

— Если что-то делаешь, делай это интеллигентно и профессионально. А как мне теперь с тобой поступить? Знаешь, что я должен тебе отрезать?

Ничего он мне не отрезал, но пятьсот рублей художнику тут же отдал. Тот сбегал к Ирише в магазинчик и принес бутылку водки. Банку тушенки и хлеб приволок Вася Царицынский. Посидели, перемыли косточки отсутствующим — и забыли.

Второй раз меня спас Горчичник. Саша его зовут. Они сидят там на диванчике за столиком, в секу играют. А я вижу: пакет молока стоит. И так мне захотелось почему-то молочка этого выпить, что мочи нет. Взял я пакет и тихонечко отойти пытаюсь. Не вышло. У Кирпича, оказывается, на этот пакет свои виды имелись. Конопля-то уже зацвела — можно «бешеную коровку» варить. Ну, восстал он против меня. Деда Арсена тогда не было — Горчичник заступился:

— И не стыдно вам? Молоко-то для ребенка куплено!

Ни мне, ни Кирпичу стыдно не было, но бить меня Кирпич не стал.

А в третий раз я ничего не крал. Просто сидел и смотрел, как они играют в карты. В очко. Вижу, у Игорька — шестнадцать.

— Еще, — говорит он.

Пришла дама.

— Бери еще, — шепчу я.

— Куда еще брать-то, придурок? А, ладно! Давай еще одну.

И, как ни странно, пришел валет. Двадцать одно. Игорек-то готов был меня расцеловать, а остальные чуть не растоптали.

Прошу прощения, я не представился. Меня зовут Якоб. На самом деле имя мое другое, но разве это имеет значение? Я просто хочу рассказать про наш тихий дворик. Про деда Арсена, про Кирпича, Горчичника и всех других. Они славные. Каждый по-своему. Но меня они называют придурочным. Потому что я худенький и не могу бить людям морду. И просто не представляю, как можно ударить человека по лицу. Они бьют. И по лицу, и по печени, и по почкам. Тем, кто этого заслуживает. По их понятиям.

Дед Арсен был чемпионом Европы по боксу в тяжелом весе. Отправил в нокдаун одного известного кубинца. А потом в нокаут — сына прокурора. За что отсидел шесть лет. Где-то далеко, в какой-то Мордовии. Даже чемпионство не помогло.

Кирпич отсидел три года. Но не так далеко — в зоне нашего Красноармейского района. Какие-то пьяные уроды решили изнасиловать его возвращающуюся с работы жену. Наутро Кирпич назначил стрелку. Он тоже когда-то занимался боксом. И хотя тяжеловесом не был, но челюсти всем троим поломал. Конкретно. За что и отсидел.

2

Когда художник впервые появился в нашем тихом дворике, на него взглянули как на призрак, но за столик присесть позволили. У него были рыжая бородка, пышная седая шевелюра, молодая жена и полуторагодовалый сын.

— Водку будешь? — спросил дед Арсен.

— Буду, — хмуро сказал художник и выудил из внутреннего кармана пиджака бутылку «Русского стандарта». — Закуски вот только нет.

— Это дело поправимое, — ответил дед Арсен и налил художнику рюмку. Потом протянул ему разложенные на бумаге и разломленные прямо руками кусок колбасы и кусок черного хлеба.

— Ну, за знакомство!

После третьей рюмки художник начал почему-то выспрашивать, чем сейчас занимается «Ахтуба», — откуда он узнал, что многие из завсегдатаев тихого дворика проработали на этом заводе чуть ли не всю свою сознательную жизнь, один Бог ведает.

— А ты-то чем занимаешься? — набычился Абрам: мало ли какого провокатора могло занести в наш дворик!

— Да так, рисую,— сказал художник.

— А сто долларов нарисовать можешь?

— Могу.

— Что, правда? А водительские права? — полюбопытствовал посеявший по пьянке свои документы Вася Царицынский.

— Можно попробовать, — так же хмуро ответил художник.

— Ишь ты! — с уважением проговорил Вася. — А чего невеселый такой?

— Да с женой поцапался!

Мужики помягчели, но, отвечая на вопрос, чем занимается сейчас «Ахтуба», начали втулять. Всякое разное.

— Да чем занимаемся? Кровати делаем.

— А чего стесняться? Я вот, например, портреты олигархов в свое время малевал. Рожа как у последнего идиота, а из него интеллигентного человека приходилось делать. Но платили хорошо. А теперь хрень одна — ни тебе заказов, ни денег.

— А, давай еще выпьем.

Выпили. Закусили.

— А что, — спросил художник, — детали подводных лодок уже не делаете?

Мужики обомлели: откуда у него такая информация?

— Дядька у меня там покойный работал. Кое-что рассказывал.

Да, когда-то «Ахтуба» была оборонным предприятием. А сейчас мужики работают полсмены и вместо прежних двадцати тысяч получают семь-восемь. Не потому, что не хотят работать, а потому что не дают. Кризис, видите ли. Вот и сидят они в свободное от такой работы время в нашем тихом дворике и пьют водку. Каждый божий день. А что еще им остается?

Да, надо бы сказать, что такое наш тихий дворик. Он расположен внутри трех шестнадцатиэтажек на задворках Ангарского поселка. Сначала эти многоэтажки были рабочими общежитиями, а потом их переделали в обычные жилые дома с отдельными квартирами, сортирами и кухнями. Не евроремонт, конечно, но жить можно. Сразу за спиной одной из многоэтажек находится областной наркологический диспансер, куда днем и ночью на «копейках» и на джипах везут бомжей и высокопоставленных бедолаг на лечение. В нескольких шагах располагается и завод «Ахтуба» — это удобно, на работу можно ходить пешком. А в овраге — святой источник и недавно построенная часовенка Иоанна Предтечи.

Но самая главная достопримечательность — это, конечно, наш тихий дворик. Дед Арсен его обихаживает. Диванчик поставил. Со свалки, наверное, принес. Ковер постелил. Это уже с улыбкой. Чтобы пьяный Серов не на земле спал, а на коврике. Коля Самарский, который всегда пьет на халяву, иногда приносит терновое или малиновое варенье, малосольные огурчики. И жизнь продолжается. Тем более что и художник с пустыми руками никогда не приходит — каждый раз с бутылочкой появляется.

3

Я не придурочный. Я притворяюсь придурочным, потому что так удобней. Нашкодишь где-нибудь, схватят тебя за руку, а ты прикинешься, что у тебя припадок: упадешь на землю, подрыгаешь руками и ногами, пену у рта изобразишь — и все как с гуся вода. Жалеют у нас убогих.

Правда, в психушке я бывал. Первый раз, когда мне исполнилось семь лет. Папка с мамкой тогда мой день рождения праздновали. Мне мяч футбольный подарили, а сами нажрались как свиньи. А когда водка кончилась, стали конаться, кому за очередной бутылкой идти. Разорались так, что вороны во дворе с деревьев в небо поулетали. А потом папка взял кухонный ножик и пырнул мамку в живот. Тут-то у меня и случился эпилептический припадок. Всамделишный. Пена изо рта пошла, я стал биться головой об пол и выкрикивать что-то непонятное. Папка вызвал «скорую» и милицию.

Мамка умерла в больнице, папка пошел на нары, а я оказался в психушке. Меня пичкали какими-то таблетками, кололи какие-то уколы, и я послушно на все соглашался. А потом пришел дед Арсен, оказавшийся мамке дальним родственником, и забрал меня. Он привез меня в осиротевшую квартиру, где уже была какая-то толстая тетка, и сказал:

— Слушай сюда, Якоб! Эта тетя будет твоей мамой. Она будет тебя кормить, обстирывать и сказки на ночь рассказывать. Твое дело только слушаться и приносить из школы пятерки.

— Чего? — возмутилась было толстая тетка. — Ты ж говорил, что хату мне нашел, а про пацана ни слова сказано не было!

— А ты что хотела — и рыбку съесть, и в кровать залезть? Ладно, кончай базар. Невеликое дело — щи сварить да картошку поджарить. С продуктами помогать буду. Или по чердакам шастать и на опохмелку каждое утро клянчить привычнее?

Так я стал жить с мамой Любой. Она особенно меня не домогалась. Так, рявкнет иногда:

— Иди лопать, придурочный! Да посуду за собой помой!

С утра она мыла полы во всех трех многоэтажках, а потом целыми днями где-то пропадала. Я тоже пропадал — то у святого источника, то на рыбалке, а чаще всего торчал в нашем тихом дворике, который стал моим вторым домом. Еще и потому, что отношения с ровесниками не складывались. А после одной локальной разборки, когда со мной случился еще один эпилептический припадок, они вообще стали меня избегать: сдохнет еще этот придурочный, а нам отвечать! Поэтому после школы я почти бежал в наш тихий дворик, усаживался рядом с дедом Арсеном и молча смотрел, как они там обманывают друг друга в секу.

— Ну что, мамка Любка не обижает? — спрашивал дед Арсен, сдавая карты.

— Не-а, — говорил я.

— Ну и ладно! Вот тебе на мороженое! — и протягивал мне только что выигранную мелочь.

Я бежал в магазинчик и тут же возвращался с мороженым к видавшему виды диванчику. Тихий дворик щедро делился самой разнообразной информацией, и вскоре я знал всю подноготную о каждом обитателе окружающих его многоэтажек.

С тринадцати лет я стал жить один. Мамка Любка куда-то улетучилась, от папки никаких вестей не было — может, уже сгнил давно на своих нарах.

К тому времени, о котором идет речь, я успел с грехом пополам окончить школу. В армию меня, понятное дело, не взяли, и я целыми днями слонялся по окрестностям в поисках случайных заработков. А потом с подачи все того же деда Арсена устроился на работу в хлебопекарню. Зарплата не ахти какая, но без хлебушка я не оставался. Опять же, если не пьянствовать, много-то и не надо.

4

Глаза голубые, волосы черные, а кожа белая — просвечивает даже сквозь джинсы. Жена художника. Я в нее влюбился. Глупо, конечно, но так вышло. Я и раньше влюблялся, но как-то неправильно. Да и девушки, как правило, были пьяными — какая же трезвая на меня, придурочного, позарится?

А тут совсем другое. Эта женщина казалась мне ангелом. Трудно было даже представить, что ее можно погладить по голове и тем более поцеловать. Когда она выходила из своего подъезда с коляской, я крался следом, чтобы только увидеть, как она улыбается малышу, который восторженно тыкал пальцем в жирных воркующих голубей и облезлых бездомных кошек. Я пожирал ее взглядом и удивлялся, что она этого не замечает. Однажды, как бы случайно проходя мимо, я бросил в коляску несколько полевых ромашек, которые собрал в овраге. Но тут же испугался и прибавил шагу. Потом оглянулся: жена художника, глядя мне вслед, смеялась, а малыш, что-то лопоча, тоже улыбался и тыкал в меня пальцем, как в бездомную кошку.

Художника я возненавидел: такая жена, ее на руках бы носить, а он жрет с нашими мужиками водку, играет в секу и треплется о всяком разном. Писателей каких-то умных упоминает, философов, историков. Нет, один раз мне понравилось. Он рассказал про какого-то там Павла Флоренского. То ли монах, то ли еще кто. Но фраза мне запомнилась. Кажется, так: «Каждый из нас есть проект, созданный Господом Богом. А уж как мы этот проект испохабим, зависит только от каждого из нас». Что-то в этом есть.

Но я не о том. Как-то под вечер мы сидели в нашем тихом дворике. Денег ни у кого не было, даже у художника. Кто-то вспомнил, что у Иришки из круглосуточного магазина день рождения. Но не идти же поздравлять с пустыми руками. Все заскребли в затылках.

— Портрет нарисовать можно, — предложил художник. — Только мне лист ватмана нужен и карандаш — самому подниматься на восьмой этаж не хочется: жена потом не отпустит.

— Нет проблем, — радостно сказал Горчичник. — У дочки стырю. — И побежал к своему подъезду.

— А как рисовать-то будешь? Фотография хотя бы нужна, — засомневался дед Арсен, когда Горчичник вернулся.

— Да какая там фотография — что, я Иришку первый раз вижу, что ли?

Через несколько минут портрет был готов, и все, чувствуя важность момента, направились в магазин. Иришка была счастлива и выставила нашей братии две бутылки водки. С закуской. Вечер складывался на славу.

А потом я увидел, что из подъезда вышла жена писателя с коляской и направилась к святому источнику. Я немножко подождал и украдкой побрел вслед за ней. Коляску она оставила наверху, а сама, взяв на руки сына, спустилась по крутым ступенькам вниз, раздела ребенка, разделась сама — и они окунулись в источник. Оба заорали — ребенок от испуга, она от восторга. Потом она вылезла из источника и стала вытирать сына полотенцем. Я, прячась в кустарнике, смог теперь вдоволь любоваться ее ослепительно-белой кожей.

Ночью я вошел в ее подъезд, поднялся на восьмой этаж и красной краской написал над дверью ее квартиры: «Я тебя люблю!» Потом, напугавшись, что подставлю ее, написал то же самое над дверью всех других квартир восьмого этажа.

5

Меня вычислили — на джинсах остались пятна краски. Надо мной хохотал весь наш дворик, и я несколько дней там не появлялся. Потом все-таки отважился. Уже стояла осень, и поэтому пришлось накинуть куртку.

— О, Дон Жуан явился! — воскликнул художник. — Донна Анна тебе привет передавала!

Так я узнал, что жену художника зовут Анной.

— Ладно, подсаживайся! У меня сегодня праздник.

Художник продал несколько своих картин и теперь щедро проставлялся. На столике были и краковская колбаса, и маринованные грибки, и даже баночка щучьей икры. Плюс две бутылки пятизвездочного дагестанского коньяка и литровая бутылка водки.

Дед Арсен смотрел на всю эту роскошь неодобрительно:

— Сегодня жируем, а завтра похмелиться не на что будет!

Как в воду глядел. Утром Анна с ребенком уехала на выходные к бабушке и благоразумно прихватила с собой всю наличность. Чтобы муж не пропил. Художник матерился и шарил по карманам — хоть бы червонец какой-нибудь задрипанный завалялся! Остальные тоже стали скрести по сусекам. На бутылку с Божьей помощью наскребли. А потом и Макс с Игорьком еще с одной заявились.

— Вот и славно, — сказал художник и взглянул на небо. — Дождичек собирается. Айда ко мне — я сегодня один как перст. Шахматишки только, дядь Ген, прихвати.

— Прихвачу, прихвачу, — пообещал старенький дядя Гена, который знал и меня, и других сорванцов с нашего двора чуть ли не с малолетнего возраста. — Да вот они!

Мы поднялись в квартиру художника. Она была однокомнатной, но кухня большая. В ней сначала все и разместились. Разлили водку, выпили, зажевали огурчиками.

— Ну что, дядя Гена, давненько не брал в руки шахмат? — прищурился художник.

И они стали расставлять фигуры.

— Вы бы пока киношку, что ли, посмотрели, чтобы глаза не мозолить. Там в комнате DVD-дисков полно. Разберетесь?

— А то!

Мы втроем — Макс, Игорек и я — зашли в комнату. Детская кроватка, детский сервант, шкаф, заставленный книгами по искусству, старенький диванчик, такое же старенькое кресло и телевизор. Вот, кажется, и все. Нет, еще развешанные по стенам картины. Натюрморты там всякие, пейзажи... И среди них поясной портрет Анны. Волнистые черные локоны спускались на голые плечи и грудь. У меня перехватило дыхание.

Макс поставил «Бойцовский клуб». Минут через десять Макс сказал:

— Слушай, придурочный, иди-ка еще по рюмочке плесни, и мы с Игорьком пойдем. Дела еще есть.

Я поплелся на кухню, куда через пару минут, одевшись в прихожей, заглянули Макс с Игорьком.

— Лошадью, лошадью ходи! — осклабясь, сказал Макс склонившемуся над шахматной доской дяде Гене.

Они с Игорьком выпили и откланялись. Я вернулся в комнату якобы досмотреть «Бойцовский клуб».

Потом тоже оделся и ушел, оставив дядю Гену с художником сражаться с шахматными фигурами и остатками водки.

На следующий день художник пришел в наш дворик злой и растерянный.

— Что стряслось? — спросил его дед Арсен.

— Да в общем-то ничего. Десятка полтора дисков пропало, дагестанский кинжал, который мне один олигарх подарил, и цифровой диктофон. А самое главное — портрет жены. Она меня завтра убьет.

— Неужто кто-то из наших? — не поверил дед Арсен и сурово посмотрел на меня.

— Макс, — тихо сказал я, опустив голову.

— Чего? — взревел Игорек.

Самого Макса в эту пору не было.

— Разберемся, — неуверенно пробормотал дед Арсен. — Только знаешь, зря ты кого попало в квартиру пускаешь!

Тут-то и подошел Макс. Игорек отвел его в сторону и, глядя на меня, стал что-то шептать. Глаза Макса стали пустыми, как у бешеной собаки.

6

Наш тихий дворик разбомбили. Разнесли и диванчик, и стулья, и все остальное вдребезги. Накануне на всех дверях окружающих его многоэтажек появилась веселая такая надпись: «Кому не нравится сборище подонков на диванчике внутри нашего дворика, объединяйтесь!» Вот и объединились. Дед Арсен сокрушенно качал головой, а потом издал клич. Первым пришел дядя Гена с ножовкой и почему-то cкиркой, потом Коля Самарский с обрезками досок и со своим извечным вареньем, а потом Абрам с орденским значком на груди, которым его наградили в День Военно-Морского Флота. Наверное, за те детали для подводных лодок.

Топоры и молотки стучали весь день — и к вечеру наш дворик сиял как новенький.

Это дело полагалось обмыть. Иришка была на больничном, и меня с Максом отправили в «Ман», который находился метрах в пятистах от нашего дворика.

Мы шли по обочине дороги, навстречу мчались автомобили, и вдруг Макс со всех сил толкнул меня. Завизжали тормоза, Макс нырнул в подворотню.

Я лежал под колесами.

Тихое осеннее солнце не отвечало, легкие перистые облака беззаботно плыли по небу, а с верхушки начавшего желтеть тополя на меня, склонив голову, смотрела удивленная ворона.

Мне ничего не жалко. Мне жалко лишь наш тихий дворик. Кто будет теперь бегать в магазин за водкой, кто утешит деда Арсена, который никогда не был чемпионом Европы по боксу? Кто, наконец, будет любоваться портретом Анны, который я повесил дома, напротив кровати, и перед сном молился ей, как Богоматери?

И кто все-таки изуродовал мой проект? Пьяные мамка с папкой, дед Арсен или все же я сам, притворявшийся всю свою жизнь придурочным, потому что так удобней?