Третий глаз

Капели

Поэт в больнице больше не поэт,
А пациент, сердечник, да и только.
Старик сосед, зеленый табурет
И утка, как метафора, под койкой.

Инфузия с двенадцати до двух,
Под капельницей мир как будто уже,
И тело тут еще, а вечный дух 
Уже готов, неистовый, наружу.

Но жизнь еще сестра, и медсестра,
И дочь (она приедет на неделе),
И с капельницей — черт возьми! — с утра
Отчаянно рифмуются капели!


Чека

Ты ждешь ее, живя навзрыд,
Зовешь ее горбатой,
А смерть внутри тебя — как взрыв
Уже внутри гранаты.

Как сердца стук, как тремор рук,
Она в тебе — под кожей,
Тебя — и целый мир вокруг! —
Готова уничтожить.

И ты живешь, живешь, пока
Судьбой не вынута чека.


Стакан

Не думай, что я слабак,
Я крепче день ото дня.
Можешь хоть всех собак
Вешать теперь на меня.

Открою окно в туман,
Вымою вслед полы.
Снова мой дом и стакан
Наполовину полны.

...Я верил, что можно влет
Избавить себя от пут.
Но если в стакане лед,
Значит, он все же пуст.


Мычание

Предчувствуя бездну как немоту,
Я больше не верю в молчание —
Даже в неволе на кляпе во рту
Можно сыграть мычание.

Я просто молчал, чтобы спать по ночам,
И было неплохо все вроде, но
Вдруг оказалось: я так промолчал 
И голос, и волю, и Родину.

Господи, дай же мне сил не молчать,
Дай голос хотя бы вполшепота!
А надо — я буду мычать и мычать
И набираться опыта!


Третий глаз

Вся жизнь — обрывки да обмылки,
Но вдруг случится чудо: раз! —
И за ночь где-то на затылке
Как чирей вскочит третий глаз.

Мое недремлющее око
Узрит все тайны бытия.
И мне откроется до срока
И жизнь моя, и смерть моя.

И буду ловок я и пылок,
Но вряд ли обрету покой.
...И снова я чешу затылок
Тревожной сонною рукой.


Буфет

Остается последний экзамен,
И потом хоть на край земли!
А в буфет на ж/д вокзале
«Жигулевское» завезли.

Предприятие общепита
Примиряло меня со страной,
И буфетчица Афродита
Возникала из пены пивной.

Мы с друзьями тут пиво пивали
И мечтали о жизни иной,
И такие волшебные дали
Открывались из этой пивной!

Где дружки мои? Были, да вышли,
Никого с четырех сторон.
...Я прислушаюсь к голосу свыше
И, допив, поспешу на перрон.


Крокодил

Если б жил я в таежной деревне,
То на речку один не ходил —
Мужики говорят, там намедни
Низко-низко летал крокодил.

Я бы пил, но не так чтобы крепко
Да намазывал масло на шиш,
А когда уродилась бы репка,
То не звал бы ни жучку, ни мышь.

Поутру бы, в трусах по колено,
Я колол за сараем дрова.
Крокодил, он того... не полено...
Лишь бы яблоки не воровал.


Книга

Жил поэт — вся душа нараспашку!
Не унять молодецкий запал!
Он и бражку любил, и Палашку,
И стишки между делом кропал.

А однажды он выкинул номер:
Вдруг лицо обратив к небесам,
Прошептал что-то, замер — и помер.
Был и нет. Книжку вот написал.

Ничего не оставил он, кроме
Книжки этой — в две скрепки тетрадь.
Где-то есть и с надгробием холмик —
Даже имени не разобрать.

Этот холмик зарос медуницей
В окружении мраморных плит.
И к нему, словно дикая птица,
Одинокая книга летит.


Дантист

Дантист угрюм с утра, как Данте:
Он смотрит в полость ротовую,
Как будто в бездну роковую,
Кряхтит и не дает гарантий.

Ему давно осточертели
Пульпиты, кариесы, пломбы
И дух нечистый, дух утробный
В обмякшем от наркоза теле.

Но он все сделает как надо:
Забытый главврачом и Богом,
Допишет он алмазным бором
Поэму собственного ада.


Набат

Все старо, как тавро или карты Таро,
Но когда я дорогой окольной
Выйду утром, — нагонит, возьмет за нутро
Поминальный набат колокольный.

И захочется вдруг возвратиться назад
И прощенья молить Христа ради
Только лишь потому, что такой же набат
Слышал мой безымянный прапрадед.

Но уйду, и меня не окликнет никто,
И лишь будет звучать еще долго
Этот бой колокольный —
Как будто рингтон
В телефоне уснувшего Бога.


Старородящая

Пусть говорят «старородящая»,
Но ты-то знаешь: в сорок три
Одно лишь важно — настоящее,
Оно бьет ножкой изнутри.

Неважно, женится, не женится
И как ты до того жила.
Сейчас ты женщина-роженица,
А значит, богова жена.