Ты поседела, Русь!

Ты поседела, Русь!

Над полем — Русь, в загашнике — тревога:
Зачем дожди в косые купола?
И кто-то пьяный с мокрого порога
Дойдет до поминального стола,

Утопит стопку в черном котловане,
Раскатит слезы по кривой губе
И кинется захлебываться в ванне,
С хрипотой причитая по тебе:

«Ты поседела, Русь! Ты поседела.
И не виски твои, глаза — как снег.
Пока старели юноши без дела,
Твои ладони грели этот век.

Узоры, ветки, завитки и смычки
Впечатались в сердитые сердца,
Сплелись в груди, как рельсы, перемычки
Ивана, Марьи, матери, отца...»

Без слез моргает. И в мозолях веки,
Хоть лад налажен и облюблен люд,
Мука с небес осыпалась в сусеки,
Гремит в геенне огненный салют.

Вошь вожделения... Спасется ль паства
От тонкой тени за худой стеной?
Как белый червь, на щетку лезет паста,
И дышит ночь обугленной спиной.

Ты поседела, Русь! Ты поседела.
Зачем дожди звонят в колокола?
Зачем душа, без края, без предела,
Спит на углу дубового стола?

Никто не знает, отчего так грустно,
Ты отпусти, печаль, нам надо, пусть...
Как свежий снег, на сердце что-то хрустнет.
Зачем ты с нами поседела, Русь?


Сон

Сижу пью кофе. Шум буфета,
баулы, баунти, вокзал...
Вот бомж (в авоське сборник Фета)
по-гречески себя назвал:

«Аидий», — сунул в рот беляшик,
скелетом скрипнул на ветру,
запричитал: «Не рви ромашек,
не рви, поэт, а то умру!»

И мы нашли полцарства в баке
(Морфей крутил проектор сна),
вязались под сосной собаки,
сосала волчью кость сосна.

Проснулся: полночь, дача, осень,
ромашки светят на луну,
их в банке семь, но будет восемь...
Не рви, поэт, а то умру.


Две реки

Он написал «У омута», «Полынь»,
«Есть парадоксы гениальной жизни»...
Сухой и черный ветер всех пустынь
метет листы по улицам Отчизны.
Черна, как нефть, тюменская Тура...
В ней нет волны Владимира Белова.
В Тюмени — темень, Тартар — и туда
влетело поэтическое слово.

Над головой — небесная река,
я вижу тень Владимира Белова.
Треть века, вечность, рыбы-облака
в ведре его священного улова.
Чешуйки, как кольчуга, на руке
сверкают при стремительной отмашке...
Грызет он горький стебелек ромашки,
по пояс стоя в солнечной реке.


* * *
Осенний медленный закат,
в сухих ветвях трескучий ветер
и туч могучий перекат
в потустороннем, алом свете...

Овраг в огне... Огни, огни,
гудят стволы, стреляют сучья.
Но вот одни угли, угли,
да ночь, да темнота, да туча...

А дни, как листья, сожжены,
земля чуть дышит, камень в коме,
и нет ни друга, ни жены,
нет ничего, пожалуй, кроме...

Осенний меркнущий закат,
в сети ветвей трепещет ветер,
и туч могучий перекат
гуляет по планете.