У засечной черты

В течение семи лет автор собирал, составлял, складывал эпизоды из жизни российских гардеробщиков, и результатом стал многостраничный и многосложный гранд-опус. По ходу повествования выяснилось, что серость, невыразительность и неприметная обыденность служителя крючка и петельки только кажущаяся, на самом деле личность работника раздевалки не так проста, в его трудах кроется особенный смысл, а неприкосновенное обиталище гардеробщика полно загадочных явлений.
 

Определенно они сохранили старинные традиции обслуживания и свою рафинированную культуру, которая отчасти размывается влиянием новейшего времени, а также новостями из-за бугра о том, что умные механизмы скоро вытеснят их отовсюду, повсеместно сживут гардеробщиков со свету. Пропадет, исчезнет, канет в лету само понятие «гардеробщик», и в словарях русского языка оно будет с припиской «устаревшее». Тысячелетняя история такого вида деятельности человека прервется без всякой надежды на возобновление. О гардеробщиках как о людях особого склада начнут забывать, а через поколение о такой профессии будут знать только историки и археологи.

А действительно, пока они существуют среди нас, что мы знаем и о чем догадываемся, когда пристально и сочувственно смотрим на неутомимого одёжного деятеля, коменданта тряпичной кладовки? Мир старого гардеробщика обширен, глубок и непознаваем. Сотни людей за одну только смену пред ним являются, его касаются и исчезают. Он видит лица, глаза, руки, прижав к себе, почти обняв, носит их одежду. Вешает в том месте, где в ожидании хозяина ей будет покойно. Может, вы замечали, что облачения своих подопечных гардеробщик относит в разные места? И это при том, что есть свободные вешалки рядом, а он почему-то некоторые убирает в дальний конец. Конечно, не все гардеробщики обладают осознанной повышенной чувствительностью, но на интуитивном уровне многие из них ощущают невозможность нахождения каких-то вещей рядом друг с другом. Таким образом, они предотвращают столкновение антагонизмов, развитие конфликтов, борьбу вещественных сил и взаимное заражение. Своей полезной и добросердечной деятельностью гардеробные интенданты сохраняют в своей каптёрке равновесие, тишину и гармонию.

В момент раздевания (процесс до некоторой степени интимный) с полным доверием мы разоблачаемся перед гардеробщиком, отдаем ему часть своего «я», заключенное в одежде, нами носимой. Право же, каждый из нас в глазах проницательного гардеробщика выглядит как Аполлон Бельведерский, поскольку только он, привещественный разоблачитель, может видеть человека сквозь оставшуюся на нем одежду. Иногда становится заметно, как от смущения гардеробщик не знает, куда девать глаза. Закончив дела или завершив отдых, мы вновь возвращаемся в его тихий уголок (по-старинному куток или закутье), а он как будто только вас и ждал: встает навстречу, хотя вы еще не приблизились, позой, мимикой и жестами выражает желание вам послужить. Он мягок, уступчив, кроток нравом и сердцем добр. Приняв из его заботливых рук свою одежонку, мы невольно проникаемся симпатией к старому доброму гардеробщику. Но редко когда благодарим, а если и буркнем себе под нос «спасип...», то скорее только как собственники, вернувшие свое имущество обратно. По извечной суете в городах, мы тут же, лишь отшагнув от гардеробной стойки, сразу и забываем о мимолетно возникшем теплом чувстве к постороннему человеку, который, может быть, в данный момент грустными глазами провожает нас до двери.

Своими эмоциями, менталитетом и всякими эзотерическими силами мы воздействуем на гардеробщика в момент передачи своего верхнего белья, и он понимает нас больше, чем мы себя сами. Но хорошие чувства к незнакомым людям у нас проявляются редко, по общественному этикету они кажутся неуместными. А вот плохое всегда готово выплеснуться в пространство вокруг себя и тем разобидеть ближайшего человека, отравить окружающий мир, поколебать гармонию Вселенной. Так, любой водитель на ошибку и помеху другого отвечает злым гудением. Редко когда тот, кому помешали, понимающе улыбнется и жестом покажет, что не сердится. Напротив, обиженный, проклиная другого водителя, враждебной руганью казнит его, но при этом заражает и свой автомобиль, корёжит свою психику, рвет оболочку собственной ауры и по закону циклической кармы притягивает к себе неприятности. Хотя ему и кажется, что он абсолютно прав, уверен, наверное, еще и в том, что наводит на дорогах порядок. Во всех случаях, когда мы сами нарушаем дорожный или нравственный кодекс, легко находим себе оправдания и быстро себя за это прощаем. А другого так и застрелить не жалко. Обруганный и угнетенный водитель (если только он не гардеробщик) в следующий момент передаст инфекцию злого чувства другому человеку, а тот — третьему, и так она циркулирует меж нами. Враждебность и неприязнь множится, усиливается и со всех сторон обратно к нам возвращается! Редко кому удается со спокойным достоинством пережить обиду и погасить в себе мстительное чувство, не дать ему дальнейшего хода. Это ведь труд для души и сердца — сдержать свою гневливость, а излить чашу неприязни так легко и почему-то иногда приятно. И если бы не эти люди — в основном священники, философы и гардеробщики, — то жизнь в нашей стране давно бы стала кромешным адом. Глядя на нашу зряшную возню, толкотню и копошение, нелюбезное обращение и невнимание друг к другу, печалуясь и скорбя, духовное лицо из любой конфессии скажет о нас так: небратолюбие.

Несколько дней кряду дома и на работе, а особенно в долгом транспорте я взвешивал и оценивал все то, что рассказал мне сосед-гардеробщик, теперь, наверное, полноправный, хотя и не активный член нового союза. С того дня я поставил себе за правило каждый вечер посещать два-три присутственных места, где имеются гардеробные залы, которые бы работали в позднелетнее время. Я сдавал свою ветровку или плащ и прохаживался в холле, как будто кого-то ожидая. Изучая работу гардеробщиков и их самих, я исподволь следил за ними и украдкой записывал. Очень часто в моей голове музыкально всплывали строчки стихов нашего классика: «Он не вышел ни званьем, ни ростом; не за славу, не за плату, на свой, необычный манер-р-р...» Но о прямолинейности канатоходца не могло быть и речи. Пристально и в то же время несколько отстраненно я наблюдал за ними, стараясь ничего не упустить. Поначалу пытался понять закономерности перемещений работников гардеробного узла от прилавка к вешалкам и обратно, а также постигнуть порядок, по которому происходит заполнение раздевалки. На месте делал наброски, а дома рисовал детальные схемы, но никакой геометрической системы выявить так и не смог. Отметил лишь то, что равноправильный развес одежды производится, по-видимому, в соответствии с эстетическими воззрениями работника, очень индивидуальными и весьма своеобразными. Цвет, модель и фасон, а главное — вес, скорее всего, влияют на компоновку пространства, но как и что на первом плане, оставалось для меня непонятным. Очень возможно, что многоопытные, видавшие виды гардеробщики и гардеробщицы на интуитивно-историческом уровне руководствуются главным принципом древнерусских зодчих: «красота и мера» и вкупе с этим — «простота без пестроты». Но большего постигнуть не получилось. Мое бесцельное пребывание привлекало внимание персонала, и несколько раз меня просили по-хорошему покинуть заведение, хотя я ничего предосудительного не делал. И чтобы пониже спины не появились отпечатки чужих ботинок, я добровольно и спешно ретировался сам. Но там, где некоторое время удавалось продержаться, я внимал, подмечал и впитывал. Таким вот образом мне удалось немного пополнить свой багаж знаний о жизни гардеробной в совершенно различных учреждениях: и в коммерческих, и в бюджетных, и в больших, и в маленьких.

На ту пору случались у меня короткие поездки по городам и весям нашей Родины, и, помимо служебных целей, я преследовал сугубо личные. Таким образом, отрывистые и скудные факты, собранные мною в многодневных походах по местам дислокации гардеробщиков, а также опыт прежних лет, хотя и были недостаточны, все же создали мне определенное представление. А с учетом рассказанного соседом в своем воображении я нарисовал, как выражался ликвидатор Гоцман, картину маслом.

Итак... Несмотря на пожилой возраст, почти все они достаточно подвижны, легки на подъем и даже проворны. Но руки у них отнюдь не грабастые, а просто ухватливые и крепкие. Не стремятся каждый раз садиться на стул или плюхаться в кресло, когда есть свободная минутка. Тихонько слушают радио, женщины иногда что-то вяжут. Одни в перерывах между снятием и повешиванием проводят время в раздумьях и созерцании, другие почитывают книжонки или всю смену разгадывают один кроссворд, третьи передвигают по панели номерные жетончики, выкладывая замысловатый пасьянс. Мобильную связь не жалуют, каким-то образом обходятся без сотовых телефонов. В минуты задумчивости их глаза становятся печальными и глубокими, в них как будто проявляются вся мировая скорбь и несбыточная надежда. Сфотографировать эти неуловимые моменты, я полагаю, было бы совершенно невозможно. А вот художник с мольбертом, работая на натуре или по памяти, мог бы запечатлеть их не выразимые словесно лица, хоть для истории, хоть для музея. Никогда, ни раньше, ни в эти дни и недели, я не видел гардеробщика куняющего. Видимо, чувство ответственности не позволяет им хоть на минуту забыть свой долг. Не замечал на лице гардеробщиков боль, усталость и муку от постоянных трудов и продолжительного дежурства. Похоже, что все личные трудности ими терпеливо переживаются в глубине души.

Это внутреннее напряжение подтачивает здоровье давно уже не молодых людей. Твердый закон их жизни — не бросать свой пост, какие бы потребности или нужда с острой силою их ни одолевали, до последнего ждут смены или подкрепления, регулярно глотают таблетки. Приглядчивы. Прислушливы. Чувствительны к резким запахам. Но внешне это почти незаметно. Под покровом индифферентности скрывается внимательность к мелочам. На интуитивном уровне фиксируют те или иные качества и свойства, акцентируя внимание на самых необычных и слабопроявленных. Когда же клиент возвращается за своим скарбом, они узнают его именно по этим, ранее отмеченным, особенностям одежды, частям тела, манерам, движениям рук, мелкой моторике пальцев. Молчаливо-вежливы. На вид как будто безмятежны. Но на доброе слово приветливо и коротко что-нибудь ответят или улыбнутся. Если ребенку или инвалиду трудно подать одежду, то безропотно и охотно тянут ее через парапет на себя. Держат нос по ветру. С грустным достоинством преодолевают конфликтные ситуации. На грубость отвечают сдержанностью, на чрезмерную требовательность — спокойствием. На злое безответные, на доброту приветные. Перебравшего буяна терпеливо успокаивают, полицию стараются не привлекать.

Способность ничему не удивляться, сохранять невозмутимость, реагировать на все бесстрастно, даже как бы равнодушно, умение маскировать свои чувства, когда в душе все кипит и плавится, распространенная и похвальная черта наторелого в своем деле гардеробщика. Но в двоедушии его никто не упрекнет, знающие люди вполне понимают, что такова эта уникальная служба: хоть не опасна, но трудна. А вот если вместе с ними дежурит усатый мурлыка, обычно мохнато развалившийся на панели, то из своего скудного содержания подкармливают и его. Как могут обустраивают свое гнездышко, планомерно и тщательно расставляют предметы личного обихода. Во всех случаях во внутреннем быту гардеробщика, в его скворечнике, должен быть тайничок для хранения мелких и чем-то дорогих предметов. Без нужды из своих владений не выходят, так как чувствуют себя увереннее и защищеннее именно там. Вместо этого в своем замкнутом пространстве регулярно совершают променад, трогая и проверяя реквизит, оценивая качество развеса.

Многие из них не по долгу службы, а по врожденной домовитости примечают степень старения служебного имущества, его пригодность для дальнейшего использования. Огорчаются, если износ вешалок, жетонов и элементов декора бросается в глаза, нарушая тем самым эстетический вид. А если обветшание и повреждение инвентаря существенно превышает норму, то это, как им кажется, создает опасность распада и позорит гардеробную службу. Сопереживают крючку, не имеющему своей бирки, изустно или письменно через третьих лиц докладывают обо всем об этом своему начальству. Но иногда, когда подвертывается случай, перешагивают условности субординаций и сообщают о непорядках высшему руководителю, который, дойдя до своего кабинета, уже забывает, что впопыхах и на бегу ему промямлил сверхзаботливый гардеробщик.

Тот или иной вешальщик, по старому обыкновению, имеет в запасе комплекты подвижных игр — шашки, нарды или лото — и держат их в надежде на благоприятную обстановку. Не чуждаются они и азартных игр, но только в самой легкой форме, а интерес в них завсегда копеечный. Кстати, эти игры должны быть такими, чтобы на время отлучки его партнер никак бы не мог смухлевать. В отдельных же случаях, когда совсем ничего нет, жетончики с вешалок используются как фишки на рисованном от руки поле, но кубики у каждого должны быть непременно. Перекатывание их в кармане халата — обычное занятие скучающего гардеробщика. С раннего утра, заняв оборону у своего рубежа, такой игрун в ожидании партнера напряженно смотрит на дверь, от нечего делать загадывает желание на первого входящего. А от того, кто войдет — мужчина или женщина, стар или млад, сотрудник или гость, — зависит его исполнение. Но счастья от угадывания обыкновенно не приваливает.

Многие ступившие на гардеробную стезю имеют в прошлом заслуги и в доверительном разговоре что-нибудь да предъявят. При удобном случае могут блеснуть нерастраченными способностями или проявить себя в специальной области знаний. Так, гардеробщик — любитель русской словесности, недовольный невежливым обращением посетителя, припомнив диалог Пушкина с Далем, небрежно бросит его бекешу на панель и, полуотвернувшись, скрестив на груди руки, неудовольственно скажет: «Возьмите ваш... выползень!»

Отдельная история со служебным котом, состоящим при гардеробной на довольствии у своего патрона. Когда мохнатый бездельник, спрыгнув с жесткого ложа, укладывается на теплое гардеробное кресло, его старший друг и покровитель уже не садится, а терпеливо ждет пробуждения своего питомца. Сам же он мягкой кошачьей походкой (чтоб не беспокоить), с заложенными за спину руками дефилирует вдоль бортика. В такие моменты, когда я это созерцал, гардеробщик любой раздевалки казался мне котом ученым, что «ходит по цепи кругом», и он также, не выходя из своего лукоморья, мог бы интересно и о многом нам поведать. Например, о том, что зависть есть печаль о благополучии ближнего, она словно моль сечет одёжу, и гардеробщики дорогих заведений, памятуя об этом, отчаянно, хотя и не всегда успешно, борются с этим чувством. Или же о том, как иной человече прожил достойную жизнь, но быстро состарился, отгорел, выветрился нравственно и физически. И только здесь, в гардеробной уединенной среде, он обретает должный покой, второе дыхание, ощущает новый аромат жизни. Ощущая себя хозяином положения, обозревая и обихаживая свое раздевалище, промычит, невольно цитируя старые тексты: «Многое мне позволительно, но не все полезно». Но с этим, конечно, можно поспорить.

Под настроение расскажет и про то, как ежедневно и завсегда из тесного мирка своей квартирки он переходит в унылый мирок своей раздевалки, чтоб один против всех поминутно вступать в поединок. При этом он испытывает радость победы над противником, овладевая его амуницией, и горечь поражения, когда добытые с трудом трофеи приходится отдавать без всякого боя. Но, как они твердо считают, надо всегда быть благодарным за то, что у тебя есть, а не горевать о том, чего у тебя нету, — во всяком случае, доброе братство лучше богатства. Природные гардеробщики, гардеробщики от Бога, укорененные на своих местах и в своих правильных, проверенных привычках, придерживаются того правила, что помнить нехорошее в отношении себя надобно ровно столько, сколько оно длится, и не более того. На этих отрывистых принципах от веку строилась и строится гардеробная служба. Но услышать эти поучения из уст суемудрого гардеробщика может не каждый, а чтоб понять всю глубину и справедливость всех этих слов, нужно самому быть человеком гардеробного духа.

Не для всех очевидно, но именно и только в гардеробной сфере услуг в ожидательно-созерцательный период можно успешно пестовать ростки новой духовности. Ко всему этому надо добавить, что исходная точка наблюдений-рассуждений у каждого гардеробщика своя, пути, методы и средства очень индивидуальны, и их сочетание в каждой личности неповторимо. Тот из нас, кто ему искренний поспешник и сочувственник, своим духовным зрением может проследить за тем, как утренний, ссутулый гардеробщик, похожий отчасти на букву «Г», всякий день, совершая восхождение, скорбным заобычным путем, шаркообразной, лапчатой походкою следует на изволок, к своему особому, обособленному, возвышенному и даже, может быть, к горнему месту. И на вершине его многотрудных дел, в точке приложения физических и нравственных сил он, окруженный людьми и вещами, все равно остается одинок. Потому-то только кот, единственный и верный друже, завсегда его ждет и немного утешает старого служаку. И каждый раз его провожает, с подоконника глядя в окошко, когда тот, закончив работу, ковыляя, уходит в закат.

По мнению коренного, истового, прожженного гардеробщика, каковые у нас то и дело встречаются, по суждению гардеробщика-самородка, промыслителя и тайнописца, ежели духовные силы иного работника уходят на обслуживание страстей (соблазны, присвоения, зависть, мстительность), то положительных результатов в главном деле у него не будет. А тем более счастья ему никогда не добиться. Когда же время на исчерпе и иссякает поток жизнетворческих сил, каждый, кто подходит к границе своих возможностей, встает перед чертою, за которой уклонная дорога ведет в неизвестность и тьму. И только в общественных раздевалках, в пространстве, отделенном перепонкой, неофит гардеробного дела может погрузиться в необычную для себя ойкумену, обрести там новые силы, постигнуть свежие смыслы, прознать для себя что-то более важное. А если он добросовестный и внятливый выученик, то сердцевиной его деятельности могут стать новые принципы, которые ему внушил предшественник: разделенных совокупи, мятущихся умири, плачущих утешь, страждущих успокой, жаждущих напои. Самому же при этом надобно быти благонравным и доброохотливым, а смирение и терпение, по понятию просветленных раздевальщиков, победоноснее, чем перекор.

Нельзя, конечно, говорить, что гардеробная жизнь распорядителей сдаваемой одежды проходит в захватывающих переживаниях, но чувства, которые в нем густятся, пробивают брешь в обыденности и ведут его по пути необычных прозрений. Однако и они, как будто пришедшие свыше и независимые от внешних обстоятельств, могут быть спутаны или даже сметены излишне требовательным, придирчивым, навязчивым клиентом. А догадки и идеи, высказанные гардеробщиком вслух, нередко подвергаются насмешкам, прикрытым сомнительным юмором, что является для него куда как досадливым и очень обидным. В раздерганные мельчайшими делами дни (хождения, поиски, переносы, консультации, перепалки) невозможно сосредоточенно обдумать главное, поразмышлять о вечном, притаенно и раздумчиво поговорить с кем-то из присных. Встречая и провожая годы, во всем протяжении времени, предощущая разгадку какого-то тайного смысла, он может получить стойкое ощущение жизненной полноты, за что благодарит судьбу и участь, которая со стороны представляется незавидной. Все это выглядит очень странно, кажется преувеличением, а учитывая примитивный склад работника, однообразность операций и обсерённость быта (имеется в виду цветовосприятие), даже и фантастикой. Но это только тем, кто еще не погрузился в эту тему и не работал гардеробщиком ни дня. «Чем больше мы живем, тем больше умаляется житие наше», — с сокрушением измаянной души скажет вам гардеробный конфидент. А за стаканчиком доброго вина (летом густого, прохладного, зимою благоуханного, теплого) разговорчивый, сердечный гардеробщик может рассказать-поведать и о других трудностях и грустностях своей работы. Но разумеется, далеко не обо всех.

Внимательно присматриваясь, я замечал, как давно немолодой гардеробщик, отягощенный множеством хронических болезней, кургузыми, подагрическими пальцами колупается, стараясь захватить плохо видимую, слишком короткую или ускользающую петельку. А если ее нет или она рваная, то недовольственно ворчит, но все-таки принимает и вешает за воротник, а потом не раз, скрипя больною поясницей, поднимает одеяние с пола. Иногда можно видеть, как в конце беспокойного дня, сгорбившись за невысоким барьером, преломив горбушку черствого хлеба, он жует его всухомятку, потому как термос давно опустошен и запить кусок, который с трудом лезет в горло, нечем. Отрада у гардеробщиков только в денежных подачах, хоть случайных, хоть редких, хоть самых маленьких. Но условия получения бонусов от благодарных посетителей за свои услуги во всех местах, где я побывал, самые разные, да и чаедарственных господ по нынешнему времени не так уж и много. В замкнутых гардеробных системах их возможности ограничены. Но ловкачи, не выходя за барьер, перекидывают пальтишко через стойку и помогают попасть в рукава. В тех гостиницах, ресторанах и клубах, где есть простор, в их арсенале существенно больше способов и приемов для оказания клиенту уважения и чести. Одев его, изящными движениями рук, почти не касаясь поверхности щетками, обмахивают воротник, рукава и плечи. Эта услужливая суета всякому дает приятное ощущение повышенного уважения и собственного значения. Соответственно, преисполненный чувства признательности, он в меру своей предусмотрительности и щедрости вознаграждает расторопного гардеробщика. С удовольствием получают заслуженный, но весьма скромный гонорар. Что в общем-то в порядке вещей, ведь честно заработанное не осуждаемо. Греет душу и теплая благодарность незнакомца. Так, в ежедневных трудах и заботах, прилагая ум и сердце к своему ремеслу, а глаза и руки к номеркам и одеждам, добывается нехитрое гардеробное счастье. Таковы у них грустные радости каждого дня.

Наблюдая все это со стороны, я вдруг стал догадываться, что в этих символических обмахиваниях и оглаживаниях имеется высший и таинственный смысл, никем до сих пор не понятый. Гардеробщики-то знают, но никогда не промолвятся. Смею предположить, что чистят они вовсе не одежду, в которую с трудом просунули подвыпившего человека, а его ослабленное биополе, поврежденную ауру или бог знает что еще, излучаемое данным материальным объектом вокруг себя. Проницательные и опытные гардеробщики интуитивно чувствуют контуры полевой структуры человека и мягко заглаживают ее прорехи. Эта их полезная деятельность в тонких невидимых сферах никогда и никем по достоинству не оценивается и не изучается. А сами они, даже в ущерб своему благополучию, предпочитают помалкивать.

Не приходилось видеть обиженных, которые старались, но не получили за свою работу чаевых, но никакая безблагодарственность не должна удерживать от добродеяний. Иной начитанный гардеробщик, считая философию застольной наукою, декламирует стихи и прозу из наследия Козьмы Пруткова: «Добродетель превосходит самоё себя, когда служит и не просит награды». Но с этим согласны далеко не все работники одёжно-шляпных приемных пунктов, считая, что труд на благо личностей должен быть вознаграждаем.

На памяти только такой случай отчаянной борьбы за премию. Активный, распорядительный, сноровистый и манерный одевальщик респектабельного места взялся подробно обслужить богатую клиентессу, телесно крупную, тушистую даму. Побегав вокруг нее кругами, исполнил нужное дело, затем, семеня рядышком, препроводил ее до выхода и торжественно открыл створку. При этом одною рукой и всем тельцем он удерживал массивную дверь, а другую выставил «лодочкой», слегка затрудняя тем самым проход. Однако же почтенная мадам ничем его не удостоила, возможно полагая, что этот хлопотун не вышел за рамки естественных услуг. Больше того, «лодочка» была опрокинута, а гардеробщик бесцеремонно приплющен невнимательной теткой в проеме. С неоправдавшимся расчетом получить, несолоно хлебавши, напрасно разбросавши бисер, поглаживая больное место, он понуро возвратился в свое стойбище. Захлопнув за собою калитку, грустно-утешительно пролепетал: «Не поимел, но хоть согрелся».

В ареале, где проходит деятельность гардеробщика, есть своя эстетика, поэтика и наука, которые для полного понимания никому пока не доступны. Если антураж помещения, где совершается взаимообмен вещей и энергий, вполне заметен и очевиден, то работа одёжного специфиста едва ли может быть постигнута сразу и вдруг. Каждый акт обслуживания — это неповторимое сочетание слов, поз, движения рук, выражения глаз и подаваемого номерка. Нечеткий очерк губ гардеробщика, густая сетка морщин также меняются и говорят нам о многом — например, об усилии, прикладываемом к грузу, или о неполном удовольствии от контакта.

Таким образом, поверхностные и случайные наблюдения могут что-то приоткрыть любопытствующим, но глубокое постижение его действий доступно лишь очень немногим. А они, наши черезпанельные товарищи, не желают ни с кем делиться и тайну свою уносят с собою. Одна сторона их личности как бы освещена, вполне удобопонимаема, другая же — темнейшая половина луны, которая от нас всегда сокрыта. Маловозможно, чтобы такие персоны были снедаемы сверхэгоизмом и самомнением, но нельзя сбрасывать со счетов, что некоторые замкнутые натуры руководствуются правилом древних: «узнай — постигни — утаи». В народе же на этот счет рекут так: «Умалчивать истину — значит зарывать золото в землю». А тайна, спрятанная под сурдинкой, определенно какая-то есть, и всем, кто хоть немного в курсе дела, еще яснее хочется об этом прознать и лучше все пообщупать.

Но ведь не каждому дано это постигнуть! Да и не всякий способен воспринять язык другой реальности, а уловить тончайшие вибрации кубической сферы, где гардеробный медиум оперирует, тем более. В своей замкнутой геометрической системе он мысленно упражняется в построении тех или иных теоретических схем, составляет и формулирует различные софизмы. Все причастные к гардеробному сервису муссируют, к примеру, вот такой: обслуживание самым медлительным штатным гардеробщиком всегда быстрее и эффективнее работы там спортсмена-пятиборца или бегуна, если бы они вздумали с ним посоревноваться. А попробуйте-ка, как иной гардеробщик-самородок, гардеробщик-мудродел, силой своей интуиции порешать задачу о квадратуре круга, известную нам с древнегреческих времен. Для сугубого пространства гардероба она особенно актуальна, не то что зеноновский парадокс про Ахиллеса и черепаху, который они давно уже расщелкали. Но сведений о том, что кому-нибудь из них удалось построить равновеликий окружности квадрат, пока что нет, и винить в этом надобно самих себя, а не гардеробного геометра, который и готовальню-то при себе не всегда имеет.

Вместо того чтоб не шумя самообслужиться и, не прихватив чужого, тихонечко уйти, мы без конца его теребим и отвлекаем: возьми-подай-принеси. И это в то время, когда изболелое его сердечко, изгвожденное невзгодами, житейскими неуделами и гардеробной суетой, мечтает о безмятежности, тишине и покое. А сердце, как удалось неожиданно выяснить, у многих из них почему-то считается центральным органом чувств, органом духовного промысла, и к снятию кардиограмм служивые лица гардероба относятся весьма и весьма скептически. Представление о сердце как о насосе, который только и делает, что гонит кровушку по организму, чрезвычайно упрощенное, механистическое, если не сказать примитивное, главное же его назначение мало кому ведомо. Гардеробщик тоже ведь перемещается по каналам-проходам, старается не создавать закупорок и гонит свежий материал на новые места, а отработанный выводит за пределы. Но это для него не основное. Сердечная функция прокачки, конечно, важная, но все-таки побочная, поскольку с этим может справиться любая мышца, которой это будет поручено. А вот быть средоточием ума и духа, энергетической точкою, источником мудрости, генератором самых глубоких идей может только оно. В сердце, по мнению древних мыслителей, получивших прикровенное знание свыше, почивает дух человеческий! Сердце — это горнило воли и чувств. А мозг, он только регистратор и распределитель приходящих отовсюду импульсов. В Священных наших Писаниях о сердце человеческом как об органе познания и восприятия духовных воздействий говорится множество раз, а в 55 томах В.И. Ульянова (партийно-государственная кличка — Ленин) ни разу.

Иной забарьерный приказчик прикладывает к поданному жетончику добрый взгляд, хорошее напутствие или, что тоже бывает, подкидывает парадоксальную идейку, которую не сразу можно распонять, а надобно ее еще оценить да взвесить. А хорошенько обдумав, невольно подивишься остроте языка и взгляда гардеробного функционера. Участвуя в обменных операциях, мы подвергаемся выборочному сканированию со стороны работника невидимого фронта, мягкому его облучению и энергетическому прощупыванию, но это чрезвычайно редко замечаемо, потому как делается неявно, кратковременно и исподволь. А если кто-то сверхчувствительный после контакта в гардеробной вдруг обратится с претензией к тряпичному манипулятору, то тот легко сможет отпереться и не признать, что тайком прощупал биополе посещенца, покопался в его субстанции, в невещественном отношении обобрал, откачал из него какие-то силы. Материальных следов ущерба в таких случаях не бывает; из карманов ничего как будто не пропало, пуговицы все на месте, лоскуток нигде не отрезан. Так что тень на плетень не очень-то и наведешь.

Дремотно-бдительное состояние, в котором он порою пребывает, и внешний вид его, вроде б прикорнувшего, говорят как будто о забвении начал. Но, против ложных впечатлений, это совершеннейше не так. Рецепторы гардеробного дрёмы обострены, дрожат, вибрируют, трепещут и сповсюдно, уловляя колебание полей, фиксируют и обрабатывают относимые к нему сигналы. Единственный упрек к такому гардеробцу — слишком медленный отзыв на внешние раздражители. Но это может быть следствием житейской мудрости, которая гласит: не торопись выполнять приказание (поручение, обязанность, долг), ведь может статься так, что необходимость в нем, в том числе и в результате промедленья, сама собою отпадет! Это своего рода гардеробно практикуемая форма избежания, которая позволяет сочетать этикетный минимум с элегантным манкированием функций.

Как бы там ни было, главное свойство всех общественных раздевалок — партнерские отношения сторон, непричинение вреда, вежливость и помощливость по отношению друг к другу. Не здесь ли наличествует гармоничный мир взаимных угождений, лишенный антагонизма и свирепой борьбы до победы, когда противник уязвлен, поражен и подавлен? Напротив того, с умилением и тихой радостью мы можем видеть уважение и предупредительность, начатые одним и подхваченные другим, перетекание услужливой улыбки за борт и ответное чувство снисходительной благодарности. Иногда все пространство пребывания заполняется энергией обожания и блаженства, возникает краткий, но запоминающийся сердечный порыв навстречу друг другу, явно ощущаются и благорастворенные воздуха. В достопамятные времена могли сказать про это — лепота