Живи долго...

Делянка

Денис Пикусев полол двухгектарную делянку подсолнечника и стал плохо себя чувствовать. Но делянку дополол — иначе заплатят за нее тому, кто закончит прополку, — и попал в больницу. Спасти его не смогли, поздно — развился отек легких.

Денис был незлобивым, тихим человеком, за жизнь жене грубого слова не сказал. Но выпивал, как вся их небольшая бригада «навозных жуков» — так в бывшем колхозе называли слесарей, ремонтирующих на фермах навозные транспортеры. Грязней и гаже в колхозе работы не было, и «жуками» становились или заядлые выпивохи, или такие тихие, безответные мужики, как Денис. Платили им всегда мало, но из колхоза навозников, какими б они пьяными в своей слесарке или на ферме ни околачивались, не выгоняли: их простая на несведущий взгляд работа требовала серьезных навыков, терпения и физической выносливости.

Но не стало колхоза, вместо него на вывеске засверкали буквы ЗАО — Закрытое акционерное общество. У ЗАО появилась хозяйка, по-старому и по-новому барыня, бывшая номенклатурная пройда. Животных с ферм велела вырезать — невыгодно держать в хозяйстве свиней и коров при капитализме, сама слетала «за бугор» познать новые технологии земледелия, чтоб землю не пахать, а только засевать и урожай собирать. Но такие технологии рассчитаны на применение дорогих химикатов, а барыня вместо них решила поставить на поля подсолнечника Дениса и таких, как он, чтоб «выгрызали» сорняки.

Начало лета, когда подсолнечник пошел в рост, было жарким, бурьяны на полях встали шкурой и глушили его ростки. Полоть два гектара такого поля, спасая подсолнечник, под солнцепеком было зверски тяжело. После прополки, вечером, Денис приходил домой, ронял тяпку и валился на порог — сил не оставалось подняться на пять ступенек. Жена Галя думала, что во хмелю явился, но от Дениса спиртами не пахло. Так было все дни прополки. Денис спал с лица, осунулся, кашлял, но жене через силу улыбался. А потом друзья привезли его домой с поля задыхающимся и теряющим сознание. «Скорая» увезла Дениса в больницу, Галя поехала с ним. После уколов в палате он пришел в себя, увидел перед собой жену и тихо, с хрипом произнес: «А делянку свою, Галя, я дополол». Это были его последние слова.

Хоронили Дениса семья, родня и работяги из бригады. Денег у барыни на гроб не нашлось.

Нетипичное объявление

Когда работал в крестьянской газете, мы публиковали в рубрике «Сваха» брачные объявления, а адресов желающих найти себе пару не печатали — адреса сообщали заинтересовавшимся тем или иным объявлением. Но писали о себе претенденты на брачный союз одно и то же: возраст, положение и почти все без вредных привычек. Откликов на такие объявления было мало. А тут написал мужик: «Вдовец, пятьдесят два года. Живу у Дона. Курю как паровоз, пью как из бочки. Гармонист. Веселый. Любить буду как королеву! Подробнее — при встрече. Моралисток и старых дев прошу не беспокоиться».

Как повалили в редакцию звонки, письма! Ведущая рубрики, разведенка в годах, была обескуражена и ходила по редакции за моральной поддержкой: «Что этим дурам бабам надо? Без вредных привычек мужчины их не интересуют, а с пьяницей готовы встретиться». Подошла и ко мне:

— Вы-то что думаете по этому поводу, Степан Павлович?

— Ничего. Мужик правду о себе написал. Ну где вы видели мужика в таком возрасте без вредных привычек, впрочем, как и женщину? А вдобавок он же веселый! И любить как будет! А раз с Дона, то наверняка еще и казак. Так что, Николаевна, с учетом ваших внешних данных не упустите шанс...

— Фи, пьяница! — фыркнула статная ведущая «Свахи».

— Напрасно вы так. анекдот на эту тему хотите?

— Давайте уж...

— Так вот, сидит казак в летнюю жару под вишней, винцо домашнее попивает и на гармошке наяривает. А жинка на огороде сорняки пропалывает и напевает под гармонь. Сосед все это увидел и говорит казаку: «Ты чего не работаешь, жене не помогаешь?» «Ага, а вдруг война, а я заморенный?» — отвечает казак.

— Ну вот, из вашего анекдота, Степан Павлович, получается, что все казаки непутевые.

— Так и я ж казак, Николаевна, вы забыли?

— Вы на гармошке не играете, — отшутилась наша «сваха».

А через полгода в редакцию пришло письмо от женщины, связавшей судьбу с веселым казачком. Счастливое письмо, с извинениями за то, что насчет пьянки и курева хозяин пошутил, ни тем ни другим он не балуется, а на гармони действительно играет, поет и нравом веселый. И наша Николаевна, читая его, «расхлюпалась» и с красными глазами принесла письмо мне с просьбой отредактировать и подготовить к печати.

Старикан

Районный доктор, с которым дружим, после анализов, проверок и огорчений отправил меня в краевую поликлинику с напутствием:

— Пусть еще там посмотрят и решат, что с тобой делать. Я кое в чем сомневаюсь.

— Добить меня морально не хочешь?

— Не хочу, я не семи пядей, заболевание сложное.

Поехал спозаранку, прихватил с собой низку сушеной таранки и бутылку настоянного на травах первача (знаю вкусы докторов). Отстоял очередь в регистратуре, поднялся на этаж к нужному кабинету. И тут полно людей. Ладно, жду, терплю. Наконец вызывают. Доктор старый, носатый, большерукий, высокий и еще дебелый мужик — хирург, посмотрел бумаги, рентгеновские снимки и поворачивает бритую голову ко мне:

— Что в пакете? Еще бумаги?

— Нет, таранка и хороший первач. Вам привез.

— Молодец! Поставь.

Ставлю пакет под стол, куда показал.

— Жить хочешь? — опять спрашивает меня, а сам подмигивает медсестре и хитро улыбается.

Пожимаю плечами, обескуражен.

— Естественно.

— Смотри, — обращается он к чернявой молодой сестре, — хочет жить.

А потом ко мне:

— Ты хочешь жить, я хочу, она хочет, но кому-то ж... надо...

У меня ощущение, будто последними словами он вышиб из-под меня стул. А доктор усмехается, поводит носом, как мышь, унюхавшая сыр, и достает первач.

— Коньяк он у тебя, что ли?

— На зверобое, душице настоял...

Наливает по половинке в два пластиковых стаканчика и говорит, кивая на сестричку:

— Ей не положено, ей пациентов звать, вдруг запоет.

Медсестра улыбается и молчит.

— Держи, тяни свой зверобой. — подает стакашек мне. — Дай бог не последняя!

И выпивает, морща нос:

— Ох, хорош зверь!

— Восемьдесят градусов! — хвалюсь.

— Вот и живи не меньше годов. Ничего у тебя плохого нет. Я тридцать лет делал операции, пока сюда не посадили, и такого красивого, как на твоем снимке, не видел. Это не патология. должно быть, врожденное. Твой районный эскулап просто подстраховался. Так что живи долго.

На следующий день в станице пошел к своему эскулапу. Улыбаюсь.

— Ну и что выездил? — спрашивает он, не глядя на заключение.

— Ничего плохого нет.

— У кого был?

Называю фамилию доктора.

— Поздравляю. Этот не ошибается. Этот старикан от Бога.

— А ты?

— А я от современного здравозахоронения.