Живые искры

* * *
От Южно-Сахалинска к Кунаширу
стезей морской
идет паром. Болеют пассажиры
морской тоской.
Но только утро встанет на котурны
над бездной дна, —
барашки изумительно лазурны,
вода черна...
Взмывает солнце огненным дельфином —
волны пожар.
В восторге, в устремлении к глубинам
желанье жабр.
Иль напряженье длительных нагрузок,
иль качки пресс, —
в Охотском море по-японски узок
всех глаз разрез.
Висит до ночи красный шар Востока
в белесой мгле.
Присматривается Большое око
к Большой земле.


La Rotonda

La Rotonda — Вилла Паоло Альмерико,
построенная Андреа Палладио
на вершине холма под Виченцой

Лишь тронут купол солнечные блики,
забрезжит пробуждающийся свет, —
небрежно подобрав свои туники,
восходят статуи на парапет.

И замирают, вглядываясь в дали,
следы веков ловя в цветной пыли,
уже не помня, то ли рано встали,
а то ли, засмотревшись, не легли.

Оглядывают с купольной вершины,
с горячих постаментов и оград
в Венецию летящие машины
быстрее, чем кареты, во сто крат.

Меняются ландшафты и посадки,
от новостроек грохот, гам и гул.
Но статуи в условленном порядке
несут свой благородный караул.

Безмолвствуют, отбрасывая тени
на плоскости немыслимых годов,
держа в руках поводья поколений,
фамилии блистательных родов.


Коса

Стремленье к дюнам у меня в корнях.
Основы материнского наследства —
песок и ветер — создали меня,
скупые, но изысканные средства.

Начерчена на море полоса.
Ее изгиб теченьями намечен.
Необозрима Куршская коса
и белоснежный берег безупречен,

где стебли трав по ватману песка
окружности выводят словно спицей,
где с кончика волны, как с языка,
срываются янтарные крупицы, —

живые искры вымерших печей,
прошедшие все стадии экстрима,
кровь преломленных солнечных лучей...
Легка, прозрачна и нерастворима.


Ответное письмо

Я тоже помню лунную дорожку.
И то, как мы гуляли вдоль волны.
Луна легла на черную обложку
небес непостижимой глубины.

Играло море ласковостью штиля
и смутно отражалось в облаках.
Шли босиком, толкались и шутили.
Обувку сняли и несли в руках.

Вам приходилось каждый раз с поклоном
свои ботинки ставить на песок,
чтоб целовать меня на пляже сонном,
отщипывая лакомый кусок.

Сияло все — прилива мельтешенье,
луна, маяк, похожий на звезду,
а в сердце драгоценным украшеньем —
моя печаль, что я от Вас уйду.


Город Канта

Надгробие Иммануила Канта
в бесстрастном оцеплении колонн.
В родную землю погребенный, он
теперь лежит здесь в роли эмигранта.

Размах ума, могущество таланта
сдаются твердой поступи времен, —
сдвигает победивший легион
черту границы с легкостью атланта.

Вдоль Преголи белеет балюстрада.
И остров Канта, словно так и надо, —
в знак, что и эту догму опроверг, —
уйдет с волной в какой-нибудь четверг...
Краснокирпично тлеет Кёнигсберг
в надтреснутой груди Калининграда.


Густав Климт

Во весь размах музейного плаката —
художник, обнимающий кота.
Картинка незатейливо проста.
улыбки благодушное легато.
во взгляде — жар горячего проката.
Он помнит, опаляя гладь листа,
что истинна одна лишь красота,
избыточность безвкусицей чревата,
что мера — Бог, свобода — личный почерк
в соотношеньи линий, пятен, точек
на фоне первобытно золотом...

И вечность указующим перстом
ведет туда, где как бы между прочим
простой мужик с простым своим котом.


Мужская песня

Коль спросят, где я был?
Скажу: на небесах.
В погоне за звездой не убоялся терний.
Смолчу, что полюбил
и с ней бродил в лесах,
покуда не угас огонь зари вечерней.

Коль скажут, что за свет
невиданный в глазах?
Отвечу: синева глаза слепит до боли!
Смолчу, что семь планет
стояло на часах,
когда я обнимал ее в открытом поле.