Золотистый снег

* * *
Ты знаешь, хлопья зимних туч
осели в легких черным пеплом,
но корень слова так живуч —
болит, когда душа ослепла.
Дни все бессвязней и темней,
рожают зиму в страшной муке,
а мне везти мой воз камней,
до мяса обдирая руки.
Грозит бедою новый год,
а старый полон ей до края,
далек и выход, и исход,
пылает небо, не сгорая.
А под ногами мутный лед
вздымает ребра мертвой пашней.
Вторично отменен полет,
и каждый день как день вчерашний.
В груди какой-то сиплый лай,
потерян дар мольбы и речи.
Пожаром выжжен щедрый край,
пылают доменные печи,
и ртутью плавится узор
морозных окон и сосудов,
холодным взглядом смотрит двор,
и льется мрак из ниоткуда.


Медь

Парча золотистого снега
и сизый, промозглый туман.
В борта векового ковчега
безвременья бьет океан.
Улыбка беззубая года —
вчера народился чуть свет.
Отсутствие цели и брода,
похмелья бессонного бред.
Следы невозвратной потери —
лиловые тени морщин.
Скрипучие старые двери
и смех незнакомых мужчин.
Январское крошево стынет
в бензиновом мраке, в ночи.
Теперь уже присно и ныне
не слышно — кричи не кричи.
Осыпались астры салюта,
допито плохое вино,
лишь небо оскалилось люто
в глухое, как стены, окно.
Опять опускаются руки,
и хочется выть, а не петь,
и падают мертвые звуки в
зеленую зимнюю медь.


Май

Все истоптано и исхожено,
Волгоград безнадежно мал.
Боль под сердцем платочком сложена,
тает майского дня крахмал.
Даже небо синее кажется,
стерты тряпкой разводы туч,
но ничто и ни с чем не вяжется,
и к замку не подходит ключ.
На аллеях сирень колышется,
пенной шапкой легли цветы,
только мне все труднее дышится —
с каждым днем недоступней ты.
Серебрится трава ковыльная,
серой кошкой легла у ног.
Я могла быть твоими крыльями,
только ты полететь не смог.


Темные аллеи

Уснули темные аллеи —
удушлив полог облаков.
В траве, от сырости хмелея,
лежат головки ноготков.
Калики-тучи бродят низко,
мне в спину осенью дыша.
Июль сточился до огрызка
чертежного карандаша.
Пахнуло вечностью и мятой,
лист клена бритвенно-остер.
Лишь крана силуэт помятый
с тоской глядит в соседний двор.
Так тихо, сумеречно, странно.
Молчит широкая река,
и только лужи амальгама
дрожат от вздоха ветерка.
Весь город — просто мертвый кокон
без крыльев бабочки внутри.
Черны провалы дальних окон,
мигают робко фонари.
Мелькнула месяца прореха,
аллеи темные пусты.
Я знаю — все-таки уехал
и больше не вернешься ты.


Начало отсчета

Хрупких сумерек нежный отвар —
вечер поит прохладой и влагой.
Не дыханья сгустившийся пар —
только сырости шлейф из оврага.
Незаметный намек желтизны
в тростнике у притихшего пруда.
В черной глади воды тонут сны
и блестит ожидание чуда.
Красных ягод мучнистый испод —
мой боярышник скоро созреет.
Тихий всплеск, не тревожащий вод...
Мне пора возвращаться скорее.
Дома ждет неприглядный уют
да коты у пустующих мисок.
Безнадежны прогулки на пруд,
ведь конец этой песенки близок.
Очумело играют сверчки
на изношенных за лето скрипках.
Время мутной отравы тоски.
Мне б учиться на старых ошибках.
Осень прячется в пыльной траве
и готовит начало отсчета
птичьих кликов в густой синеве.
Истончившись, слетит позолота
с темных сводов продрогших ветвей,
полиняет в рядно, мешковину.
Что-то дрогнет меж ребер, левей,
и я город осенний покину.