Человек творческого мышления

В своей мемуарной книге «На юго-западном направлении» Кирилл Семенович Москаленко пишет: «Справедливость требует сказать: иногда были у нас и ошибки, и просчеты. Вот почему и в этой книге о могучем, победоносном наступлении наших войск читатель найдет и примеры не всегда удачных решений. Такие ошибки, ес­тественно, исправлялись в последующем, и потому они не могли оказать решающего влияния ни на ход наступательных кампаний Красной армии, ни на исход всей борьбы на советско-германском фронте. Но о них нужно помнить и для того, чтобы на них учиться, и для того, чтобы понять всю сложность и остроту задач, решавшихся тогда советскими Вооруженными силами».

Из этого следует, что Москаленко был из числа тех генералов, кто не стеснялся признавать свои ошибки. Не случайно ведь за успешные боевые действия войска, которыми командовал Кирилл Семенович, 18 раз отмечались в приказах Верховного главнокомандующего. Оценивая его полководческие качества, маршал Со­ветского Союза А.М. Василевский отмечал, что «Москаленко заметно вырос как полководец... Он — эрудированный в оперативном искусстве человек, человек творческого мышления».

За долгие годы войны Кирилл Семенович руководил кавалерией, танкистами, пехотой и артиллерией, но пушки были его самой большой и истинной страстью. По его признанию, артиллерия работала выше всяких похвал, действуя синхронно с пехотой и танками: «Примерно треть артиллерии, находясь в боевых порядках позади пехотных цепей, сопровождала атаку пехоты и танков. Она уничтожала противотанковые средства противника и огневые точки, мешавшие продвижению пехоты. Другая треть огнем с закрытых позиций расчищала дальнейший путь пехоте и танкам, а последняя, меняя огневые позиции, приближалась к атакующим. Управление артиллерией мы централизовали, сосредоточив его в руках командующего артиллерией. В его распоряжении бы­ла хорошо налаженная связь — проволочная и радио. Благодаря этому имелась возможность в нужный момент организовать массированный огонь по местам сосредоточения противника как на переднем крае, так и в глубине обороны. Создавая таким образом пе­ревес мощных огневых средств, мы могли влиять на исход боя, обеспечивать войскам армии непрерывное продвижение вперед».

Артиллерийские командиры и штабы всех степеней уверенно управляли подчиненной артиллерией и целеустремленно добивались огневого превосходства над противником на главных направлениях в ходе боевых действий.

Воздавая должное нашей артиллерии, Москаленко писал: «Думаю, что в нашей литературе все еще недостаточно показана роль артиллерии в Великой Отечественной войне, основной огневой силы любого боя. Каждому из нас, от командира стрелкового полка до командующего фронтом, всегда и везде требовался совет артиллерийско­го начальника, являющегося в вопросах ведения боевых действий в дивизии или армии третьим лицом — после командира и начальника штаба. Между тем до сих пор мало известно из книг о наших видных артиллеристах <...> о командующих артиллерией дивизий, корпусов и армий, о героических подвигах орудийных расчетов.

Отчасти в этом повинны сами артиллеристы. Очень немногие из них рассказали в своих воспоминаниях о славных боевых делах артиллерии, без которой не обходился ни один бой, ни одна операция. Между тем были бы интересными и полезными их воспоминания об управлении большой массой артиллерии, о героических подвигах артиллеристов... Они, несомненно, могли бы пополнить сокровищницу боевого опыта наших Вооруженных сил...»

Анализируя положение дел на фронтах, военный журналист Давид Ортенберг вспоминал впоследствии такой эпизод, описанный в одной из статей командиром 69-й танковой бригады 4-го танкового корпуса Воронежского фронта полковником Кузьмой Ивановичем Овчаренко. В ней указывалось, что после выполнения задачи он получил приказ на отход и провел его организованно. В связи с этим, пишет в своих воспоминаниях Д.И. Ортенберг, «нас упрекали, что, вопреки приказу “Ни шагу назад!”, мы якобы ориентируем на отход. Пришлось нам объяснить, какой смысл был вложен в то место приказа № 227, где выдвигаются требования отстаивать каждый клочок земли “до последней возможности”.

“До последней возможности!” Никто точно, исчерпывающе не смог бы ответить, что конкретно входит в это понятие. Задача не из легких и для нашей газеты. В какой-то мере мы пытались это сделать в передовой статье “Инициатива и решительность командира в бою”. А примером нам послужил сообщенный Высокоостровским эпизод о командующем 38-й армией генерале К.С. Москаленко.

Армия вела кровопролитное сражение в междуречье Оскола и Дона в очень тяжелых условиях. Фланги ее были оголены. Сил мало. Дамокловым мечом висела над ней угроза окружения. В те критические дни, когда надо было отступить, чтобы сохранить армию как боевую единицу, ибо малейшая задержка грозила окружением, Москаленко принял решение отвести армию за реку. Решил сам, без приказа высшего командования и даже вопреки приказу командующего фронтом маршала Тимошенко (связь часто нарушалась, и связаться с КП фронта было нельзя). Посыпались упреки “растерявшемуся Москаленко”. Однако генерал не дал противнику захватить армию в свои клещи. Полки и дивизии шли организованно, с боями заняли новую линию обороны. Несколько позже действия Москаленко получили одобрение командования фронта и Ставки».

Но были случаи, когда Кирилл Семенович не только не отводил свою армию от столкновения с врагом, но, наоборот, бесстрашно демонстрировал перед своими бойцами личный боевой пример, вдохновляя их на отчаянное сражение. Так, например, в материале «Утро. Рассвет. Звездная ночь» (для сайта КПРФ) была помещена беседа двух хорошо известных сегодня писателей — Юрия Бондарева и Сергея Шаргунова, во время которой, отвечая на один из вопросов Шаргунова, Бондарев говорит: «В Карпатах я видел своими глазами, как маршал Москаленко, командующий армией, стоял на перевале почему-то с немецкой винтовкой и кричал: “Стой, славяне! Ни шагу назад!” Я тогда подумал: “Его ли это дело — так останавливать?” Но мы уж конечно не драпали. И врезалось в сознание это грозное: “Славяне, ни шагу назад!”»

Аналогичный эпизод из армейской жизни времен Второй мировой войны упоминается также в статье «Социальная солидарность как проблема классической и современной социологии», написанной для публикации в «Социологическом ежегоднике» за 2011 год, где говорилось:

«В людских коллективах спокойствие одних людей действует успокаивающе на тех, кто испуган. В воспоминаниях К.К. Рокоссовского^[1] есть эпизод, когда два генерала (К.К. Рокоссовский и И.П. Камера) встали во весь рост, чтобы бегущие в панике солдаты их заметили, осознали, что поведение генералов не соответствует их оборонительному поведению. В результате пустившиеся в бегство солдаты остановились.

Аналогичный пример приводит И.И. Федюнинский^[2]: генерал К.С. Москаленко остановил панически бежавших солдат, пойдя навстречу им. Он был одет в “полную генеральскую форму”, что обратило внимание бегущих солдат...»

О бесстрашии и решимости генерала Москаленко говорят многочисленные эпизоды из сражений 1941–1945 годов, свидетельствующие о его способности ставить на первое место спасение Родины, а уже потом — его личную безопасность. Собственно, эта книга как раз не ставит перед собой задачу еще одного восстановления всех детальных событий Второй мировой войны, уже многократно описанной историками в различных энциклопедиях и монографиях. В этой книге хотелось бы с максимальной точностью воссоздать образ непосредственно великого командарма, его решительность и черты характера. Если бы не полководческая инициатива маршала Москаленко и не его способность совершать неординарные (и, откровенно говоря, смелые) для того сверхосторожного времени поступки, то освобождение, скажем, Донбасса могло тогда оказаться гораздо более затяжным и кровавым, чем это было в реальности. Как рассказывал в книге «На юго-западном направлении» сам Кирилл Семенович, в ноябре 1942 года его начало беспокоить то обстоятельство, что в случае продвижения войск юго-западного и левого фланга Воронежского фронтов в глубь излучины Дона его армия может оказаться очень далеко от железных дорог, и из-за этого при наступ­лении в сторону Донбасса возникнут серьезные трудности с материальным снабжением войск. Чтобы предотвратить возможные перебои, считал он, было необходимо заполучить в свои руки рокадную (то есть параллельную линии фронта) железную дорогу Воронеж — Ростов, часть которой пока еще находилась на территории, занятой противником. А значит, нужно было срочно освободить ее, нанеся удар в направлении Острогожска, Россоши и Кантемировки, что в данной ситуации как раз и могла взять на себя подчиненная ему в то время 40-я армия.

«— Мы должны немедленно наступать в юго-западном и южном направлениях, чтобы очистить от врага участок железной дороги от станции Свобода до станции Миллерово, — обдумав план возможной операции, высказал он членам Военного совета армии свои соображения.

— Вот ты и доложи Верховному, — тут же предложили они, кивая на телефон. — Попроси активную операцию для нашей армии...»

«Я задумался», — пишет в своих воспоминаниях Кирилл Семенович, и эта его тогдашняя заминка сегодня абсолютно понятна. Было бы странно не задуматься, когда тебе предлагают взять и обратиться к самому Сталину! Ведь от этого звонка мог измениться не только дальнейший ход военных действий на данном участке фронта, но могла очень круто измениться и судьба самого звонившего, и если бы знать, что это изменение будет именно в лучшую сторону! Кто знает, как отнесется вождь к этому звонку? Что он подумает о смельчаке? Посчитает его выскочкой? Умником? Слишком прытким?.. По тем временам это было не менее опасно, чем оказаться зачисленным во враги народа. А если еще, не дай бог, выпрошенная операция обернется неудачей? Тогда вообще ко­нец...

«Обдумав все, — продолжает далее Москаленко, — я подошел к аппарату ВЧ и попросил соединить меня с Верховным главнокомандующим. Вмес­те со мной подошли К.В. Край­нюков (дивизионный комиссар) и И.С. Грушецкий (бригадный комиссар). Я ожидал, что сначала ответит кто-нибудь из его приемной. Придется доказывать необходимость этого разговора, а тем временем можно будет окончательно собраться с мыслями для доклада. Но в трубке вдруг послышалось:

— У аппарата Васильев.

Мне было известно, что “Василь­ев” — это псевдоним Верховного главнокомандующего. Кроме того, разговаривать со Сталиным по телефону мне уже приходилось, да и узнать его спокойный, глуховатый голос с характерными интонациями было нетрудно. Волнуясь, я назвал себя, поздоровался. Сталин ответил на приветствие, сказал:

— Слушаю вас, товарищ Москаленко.

Крайнюков и Грушецкий, тоже взволнованные, быстро положили передо мной оперативную карту обстановки на Воронежском фронте. Она была мне хорошо знакома, и я тут же изложил необходимость активных действий 40-й армии с целью разгрома вражеской группировки и освобождения участка железной дороги, так необходимого для снабжения войск при наступлении Воронежского и Юго-Западного фронтов на Харьков и Донбасс.

Сталин слушал, не перебивая, не задавая вопросов. Потом произнес:

— Ваше предложение понял. Ответа ждите через два часа.

И, не прощаясь, положил трубку.

В ожидании ответа мы втроем еще раз тщательно обсудили обстановку и окончательно пришли к выводу, что предложение об активизации в ближайшем будущем действий 40-й армии является вполне обоснованным. Это подтверждалось уже тем вниманием, с каким отнесся к нему Верховный главнокомандующий. Однако какое он примет решение — этого мы, естественно, не знали. Одно было ясно: сейчас, в эти минуты, предложение всесторонне взвешивается в Ставке, и нужно терпеливо ждать ответа.

Ровно через два часа — звонок из Москвы. Беру трубку:

— У аппарата Москаленко.

Слышу тот же голос:

— Говорит Васильев. Вашу инициативу одобряю и поддерживаю. Проведение операции разрешается. Для осуществления операции Ставка усиливает 40-ю армию тремя стрелковыми дивизиями, двумя стрелковыми бригадами, одной артиллерийской дивизией, одной зенитной артиллерийской дивизией, тремя танковыми бригадами, двумя-тремя гвардейскими минометными полками, а позднее получите танковый корпус. Достаточно вам этих сил для успешного проведения операции?

— Выделяемых сил хватит, товарищ Верховный главнокомандующий, — отвечаю я. — Благодарю за усиление армии столь значительным количеством войск. Ваше доверие оп­равдаем.

— Желаю успеха, — говорит на прощание Сталин.

Кладу трубку и, повернувшись к Крайнюкову и Грушецкому, определяю по их радостно возбужденному виду, что они поняли главное: предложение одобрено Ставкой. Подтверждаю это и сообщаю им все, что услышал от Верховного главнокомандующего. Добавляю:

— Скоро и 40-я армия от обороны четырьмя ослабленными стрелковы­ми дивизиями и одной стрелковой бри­гадой перейдет к активным действиям в усиленном составе.

Новость производит на всех нас большое впечатление. Крайнюков и Грушецкий встречают ее восторженно. И мне становится еще радостнее от мысли, что этот необычайный день так тесно сблизил нас троих...»

Изложенные выше переговоры с Верховным главнокомандующим происходили 23 ноября, а несколько дней спустя по его поручению на командный пункт 40-й армии прибыл генерал армии Георгий Константинович Жуков. «Для меня, — пишет Москаленко, — это было подтверждением того, что Ставка не только заинтересовалась возможностями проведения наступательной операции на нашем участке, но и придавала ей важное значение.

К моему удивлению, Георгий Константинович был настроен несколько скептически. Не возражая против самой идеи проектируемого наступления, он, однако, считал, что при его осуществлении встретятся чрезвычайно большие трудности.

— Далась тебе эта наступательная операция, — говорил он, хмуро глядя на карту, разложенную перед ним. — Не знаешь разве, что перед тобой крупные силы противника, глубоко эшелонированная оборона с развитой системой инженерных сооружений и заграждений?

— Трудности, конечно, встретятся немалые, — отвечал я, — но все же вражескую оборону прорвем, противника разобьем...»

Однако, анализируя затеянную Ки­­риллом Семеновичем операцию, нель­зя не отметить, что ему при этом пришлось совершить ряд некоторых рис­кованных действий, проведенных им вопреки выпущенному руководством фронта указу, требовавшему провести за несколько дней до начала на­ступ­ления серьезную разведку боем, которую он считал на участке своей армии абсолютно ненужной и даже опасной.

«Я вполне понимал его обоснованность, — писал Кирилл Семенович. — В то же время было ясно, что оно касается тех участков, где передний край обороны противника не вскрыт, следовательно, это распоряжение не могло распространяться на полосу предстоящего прорыва 40-й армии, так как здесь передний край вражеской обороны был нами тщательно изучен. Мы знали организационную структуру каждой пехотной дивизии, ее вооружение, боевой и численный состав, места расположения командных и наблюдательных пунктов дивизий, полков и батальонов, расположение огневых позиций артиллерии и минометов.

Нам были известны даже фамилии командиров частей и соединений.

Но сколько я ни доказывал это командующему фронтом генерал-лей­тенанту Ф.И. Голикову и его штабу, ничего не помогло. Разговор был короткий:

— Выполняйте распоряжение.

Пришлось, разумеется, выполнять. Но я решил сделать это так, чтобы враг, если даже он разгадает наши планы, не успел подтянуть резервы».

Из всего этого получается, что, не сумев убедить командующего фронтом генерал-лейтенанта Ф.И. Голикова в нецелесообразности проведения активных разведок на участке расположения 40-й армии (где передний край вражеской обороны был тщательно изучен, структура каждой пехотной дивизии, ее вооружение, боевой и численный состав выявлены, места расположения командных и наблюдательных пунктов, а также точки нахождения огневых позиций артиллерии и минометов разведаны, и даже фамилии командиров частей и соединений известны), К.С. Москаленко решил сделать вид, что он подчиняется приказу, тогда как на деле организовал все так, как считал сделать нужным он сам.

«Поскольку наступление главных сил намечалось на 14 января, — пишет Кирилл Семенович в своих воспоминаниях, — значит, разведку боем силами передовых батальонов нужно было провести 12-го. И вот, не посвящая командующего и штаб фронта в свои намерения, я распорядился, конечно устно: к 12 января произвести смену войск на плацдарме, с тем чтобы дивизии первого эшелона заняли исходные районы для наступления; главным же силам быть готовыми в случае успешного продвижения передовых батальонов немедленно перейти в наступ­ление.

Решение несколько рискованное, согласен. Ведь противник мог случайно обнаружить появление у нас на переднем крае новых дивизий. Однако этот риск не шел ни в какое сравнение с серьезной угрозой, которая могла возникнуть, если бы мы, проведя разведку боем, предоставили затем врагу двое суток для организации отпора нашему наступлению...»

Атаке передовых батальонов 12 ян­варя предшествовала часовая артиллерийская подготовка. Она началась в 11 часов. На передний край противника обрушился огненный шквал. Он завершился мощным залпом двух дивизионов реактивной артиллерии М-13. В течение этого часа вражеские позиции обрабатывали бомбардировщики 291-й штурмовой авиационной дивизии. Ровно в 12 часов раздались оглушительные взрывы. Это взлетели на воздух проволочные заграждения противника, под которые наши саперы предшествующей ночью заложили 33 длинных фугаса. И сразу вслед за этим выступили передовые батальоны 107-й стрелковой дивизии совместно с частями 86-й танковой бригады подполковника В.Г. Засеева. Сбылась мечта полковника П.М. Бежко — его стрелковые части пошли в атаку на направлении главного удара. Они быстро преодолели расстояние до первых траншей ошеломленного противника. Завязался короткий бой... Сопротивление оказывалось лишь местами. Что касается венгерских солдат, то они предпочитали целыми подразделениями складывать оружие. Спустя два часа после начала атаки двум передовым батальонам 107-й стрелковой дивизии сдались в плен больше тысячи солдат и 32 офицера. Среди захваченных трофеев были 20 артиллерийских орудий, 75 пулеметов, свыше тысячи винтовок и автоматов. Наши потери здесь составили всего пятеро убитых и 42 раненых.

В результате действий передовых батальонов 40-й армии неприятельская оборона была основательно дез­организована. Правда, обеспокоенный противник поспешил перебросить сю­да из Острогожска свою 700-ю танковую бригаду, но наши войска, вклинившиеся на 6 километров по фронту и более чем на 3 километра в глубину, успели прочно закрепиться на достигнутых рубежах. Более того, атака пехоты с танками в сочетании с предшест­вовавшим им огневым ударом артиллерии и минометов привела к такому развитию событий, которого мы и сами не ожидали: неприятельская пехотная дивизия, к которой на выручку спешила 700-я танковая бригада, не выдержала натиска и уже к исходу дня 12 января начала откатываться на запад. «Таким образом, — пишет Москаленко, — риск оказался более чем оправданным, и я тогда же принял решение использовать сложившуюся си­туацию для быстрейшего ввода в бой главных сил первого эшелона армии. В течение ночи войска были подтянуты вперед, на новые исходные позиции. Одновременно мы внесли поправки в план артиллерийского наступления: так как опорные пункты на переднем крае были уже захвачены нашими войсками, артиллерия получила новые цели, находившиеся в глубине вражеской обороны.

Поздно вечером я доложил командующему фронтом обстановку в полосе армии. Генерал-лейтенант Ф.И. Голиков одобрил решение начать наступление главными силами на следующее утро. На рассвете 13 января мы провели артиллерийскую подготовку — еще более мощную, чем накануне... Армейская артиллерийская группа, которую возглавлял полковник В.Б. Хусид, сначала наносила огневые удары по штабам и узлам связи. Нарушив, таким образом, управление вражескими войсками, она перенесла огонь на позиции артиллерии и минометов противника. Основная масса огневых средств врага не имела возможности отвечать, так как перестала получать данные наводки для стрельбы. Фигурально выражаясь, большая часть артиллерии противника как бы ослепла, оглохла и онемела. 120-миллиметровые минометы, которых у нас было 50, обычно действовали отдельными дивизионами (по 12–18 минометов в каждом). В этот же день все они были объединены в одну группу. Ее огонь производил ошеломляющее впечатление. Он сметал проволочные заграждения вместе с кольями, взрывал целиком минные поля, разрушал перекрытия землянок, блиндажей, траншей, буквально выметая из них противника...

О результатах артиллерийской под­готовки на рассвете 13 января говорит тот факт, что после ее окончания наша пехота смогла пойти в атаку во весь рост. Войска первого эшелона армии перешли в наступление с рубежей, достигнутых передовыми батальонами. Это позволило идти в атаку по ровному месту, а не из низины, где раньше находились исходные районы для наступления...»

Таким образом, в ходе начавшейся 14 января 1943 года Острогожско-Россошанской наступательной опера­ции намеченная Кириллом Семеновичем Москаленко задача была с лихвой осуществлена: оборона противника была прорвана, противостоявшая Воронежскому фронту на Дону между Воронежем и Кантемировкой вражеская группировка окружена, а к 27 января расчленена на части и ликвидирована. Участок железной дороги Лиски — Кантемировка был освобожден от немцев, и 40-я армия вышла на рубеж реки Оскол, продвинувшись на западном направлении на глубину 140 км.

О случаях проведения Кириллом Москаленко несанкционированных мероприятий свидетельствует история практически всей войны, так как между приказами высшего руководства и реальной обстановкой он всегда выбирал реальную обстановку, ста­раясь сохранить как можно больше людей и военной техники. Однажды случилось так, пишет полковник Ф.Д. Да­выдов, что «во второй половине мая 1942 года противник силами 1-й танковой, 6-й и 17-й армий окружил и разгромил основную часть наших наступавших на Харьков войск Юго-Западного и Южного фронтов», так что 38-я армия Москаленко оказалась под угрозой окружения. Оставаться в окопах 118-го укрепрайона, имея у себя за правым флангом в 15 километрах танковую колонну противника, генерал Москаленко не считал возможным. Он запросил у Тимошенко разрешения оставить укрепрайон и немедленно отвести армию на 15 километров к востоку, за реку Айдар. Но Тимошенко отвод запретил и приказал Москаленко загнуть правый фланг, развернув фронтом на север 9-ю гвардейскую дивизию Белобородова, 199-ю и 304-ю стрелковые дивизии и 3-ю танковую бригаду. В окопах 118-го укрепрайона остались только 300-я, 162-я и 242-я стрелковые дивизии, из чего Москаленко понял, что Тимошенко оставляет 38-ю армию на заклание. Он направил ему повторный запрос на отвод, а копию запроса направил в Генштаб Василевскому. В два часа дня 9 июля от Тимошенко пришел ответ: «Никаких данных о прорыве немецких танков к Митрофановке в штаб фронта не поступало, а если это данные авиаразведки, то они явно ложные. За удержание указанного мною 38-й армии рубежа будет персонально отвечать командарм Москаленко». Отдав этот приказ, маршал Тимошенко покинул ВПУ в Гороховке и поспешно перебрался в Калач.

Во второй половине дня 9 июля 6-я армия Паулюса силами 51-го армейского корпуса атаковала с запада позиции генерала Москаленко в 118-м укрепрайоне.

Положение 38-й армии стало критическим. Направив третий запрос на отвод в штаб Юго-Западного фронта и не получив никакого ответа, командарм Москаленко в восемь часов вечера взял ответственность на себя и приказал войскам отступать на юго-восток. Выставив арьергарды, главные силы армии успешно оторвались от частей Паулюса и отступили за реку Айдар, избежав окружения. Хотя ему по тем временам этот поступок и грозил тяжелой карой. Но генерал понимал, что лучше сегодня рискнуть своей карьерой, зато сохранить армию для возможного завтрашнего боя, чтобы нанести врагу сокрушительную битву.

Еще один случай был в конце января 1943 года. 40-я армия, которой на тот момент командовал Москаленко, выдержав мощный контрудар врага, смогла удержаться на южном фасе Курской дуги. Отсюда после отражения июльского наступления она начала победоносное продвижение к Днепру. По замыслу фронтовой операции, 40-я армия должна была действовать на второстепенном направлении фронта, прикрывая с севера главную ударную группировку. Но Кирилл Семенович, как говорил Ф.Д. Давыдов, исходя из складывающейся ситуации, сумел сделать второстепенное направление основным, и командование фронта, видя эти успехи, вынуждено было усилить 40-ю армию вначале одним, а затем и вторым танковым корпусом, несколькими стрелковыми дивизиями и артиллерией.

И вообще, как пишут многие знавшие Москаленко по совместной службе, на фронте было хорошо известно всем о его личном бесстрашии и способности к немедленным активным действиям. Сам Сталин называл его за это «Генералом Наступления», а солдаты его звали «Генерал Вперед!».

В большинстве боев Москаленко находился на самой передовой линии, и это было особо ценно для солдат, особенно в начальные дни войны. Его легендарная личная храбрость была хорошо известна в войсках, и вот как об этом писал редактировавший во время войны газету «Красная звезда» генерал-майор Давид Ортенберг: «Он часто бывал в самом пекле боя, на передовых позициях. Ему удивительно везло. У “эмки”, на которой он прорывался из окружения в сорок первом году, были пробиты все четыре ската, на заднем сиденье убиты два офицера. На Сторожевском плацдарме во время посещения переднего края снайперской пулей был сражен солдат, сопровождавший командарма; во время Львовско-Сандомской операции тяжело ранены осколками снаряда находившиеся рядом с Кириллом Семеновичем генерал Епишев, командир дивизии генерал Ладыгин и его адъютант. Рядом с Мос­каленко падали люди, а он, словно завороженный, оставался невредимым и вел себя под неприятельским огнем так невозмутимо и хладнокровно, что даже сомнение брало, есть ли у этого человека естественный инстинкт самосохранения».

Наперекор всем смертям он стоял на передовой линии и вселял в своих солдат бесстрашие и мужество.

При этом нужно сказать, что Мос­каленко ни в малейшей степени не был эгоистом, он искренне и с отцовской любовью относился ко всем своим солдатам, стремясь отметить какой-нибудь наградой каждого из своих смелых бойцов. Как писал в своих дневниках о военном времени генерал Геннадий Иванович Обатуров, Кирилл Семенович «заботлив о подчиненных, добивается званий и наград». А уж они этого действительно заслуживали...

Остановить наших солдат не могли ни холодная речная вода, ни разящие вражеские пули. Писатель-пуб­лицист Валерий Каджая в одном из своих очерков писал: «По заданию командующего армией генерал-пол­ковника К.Москаленко, который лично напутствовал взвод, разведчики ночью 22 сентября 1943 года переплыли на лодке Днепр, засекли на западном берегу минометную батарею и батарею легких орудий — теперь предстояло вернуться к своим с ценнейшими сведениями, чтобы артиллерия подавила опорный пункт немцев перед форсированием Днепра. Но у берега разведчиков заметили немецкие часовые и открыли огонь. “Плывите, я вас прикрою”, — крикнул товарищам Григорий Гарфункин. Пол­часа удерживал он атаки немцев, пока его товарищи не добрались до своего берега, — он это понял потому, что наша артиллерия стала бить по обнаруженным разведвзводом немецким батареям. Тогда Григорий бросился сам в холодную воду, но переплыть Днепр ему было не суждено: почти на середине реки его накрыла вражеская мина.

Когда товарищи Григория верну­лись к себе в блиндаж, они нашли его неоконченное письмо. “Дорогие мои! — писал родным Гарфункин. — Идет война. Нужно быстро уничтожить врага. На фронте всякое бывает, но обо мне не беспокойтесь. Если погибну, то только героем. Как вы поживаете? Сейчас...” На этом письмо обрывалось.

Генерал Москаленко высоко оценил подвиг разведчика. По его представлению рядовому Григорию Соломоновичу Гарфункину посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза. И это тоже характерно. Если “паркетные генералы”, вроде Пономаренко или Щербакова, руководили войной из кремлевских кабинетов, то Москаленко и его прославленные боевые коллеги знали войну в лицо, знали и цену подвига». Ну и конечно же солдаты его армии прекрасно знали своего командира.

В своей книге «Мы все были сол­датами» полковник Павел Менделе­евич Шафаренко писал: «В первой половине ноября 1942 года 6-я армия сдвинулась к югу, а наша дивизия оказалась в полосе 40-й армии. Со дня на день мы ожидали приезда к нам командующего армией генерал-лей­тенанта Кирилла Семе­новича Моска­ленко, о котором я много слышал. С первых дней войны он успешно ко­мандовал на юго-западе артилле­рийской противотанковой бригадой, корпусом и армией, а под Сталин­градом — 1-й гвардейской и 1-й тан­ковой армиями. Вскоре по указанию начальника штаба армии генерал-майора З.З. Рогозного я выехал к переправе, где встретил командующе­го армией К.С. Москаленко и члена Военного совета армии бригадного комиссара И.С. Грушецкого, с кото­рым мы были знакомы еще с периода боев за город Тим. На командном пункте дивизии мне предложили до­ложить общую обстановку, состояние соеди­нения и дать краткую характе­ристику командирам частей. Потом мы поехали на наблюдательный пункт дивизии, где я подробно доложил обстановку на местности. Кирилл Се­менович вни­мательно слушал, уточняя отдельные моменты доклада, потом осмотрел наблюдательный пункт, его маски­ровку и содержание журнала наблю­дения.

Переодевшись, мы поехали на передний край. Генерал Москаленко осмотрел ряд участков нашей обороны и противника. Два раза он проверял порядок вызова огня артиллерии и ее готовность. Побывали мы и на позициях артполка и истребительно-противотанкового дивизиона. Командарм беседовал с командирами полков, подразделений и бойцами, попробовал пищу в нескольких кухнях разных частей. Он был, казалось, неутомим, всем интересовался и проверял что-либо или отдавал указания с глубоким знанием дела.

Генерал Москаленко выразил удовлетворение инженерным оборудованием плацдарма, его маскировкой и дисциплиной гвардейцев, которые передвигались только по ходам сообщения. В свое время мы были вынуждены организовать специальную комендантскую службу, так как бойцы зачастую ходили вне траншей, демаскировали свое расположение и несли потери от минометного огня противника. Поинтересовался он и развитием снайперского движения в дивизии. Нам, кстати, было о чем рассказать».

В газете «Красная звезда» от 9 июля 1941 года была напечатана корреспонденция спецкора по Юго-Западному фронту капитана Сергея Сапиго, в которой сообщалось, что 25 июня 1941 года батарея младшего лейтенанта Александра Ивановича Логвиненко разбила 42 немецких танка. «Храбро сра