Дневник писателя (2001–2019 годы)

Чтоб быть знаменитым, надо всех ругать.

Сергей Есин
 

Год 2001-й

24 января. я узнал, что вышла моя книга литературоведческих и критических статей «Нерасшифрованные послания», которая уже продается в ЦДЛ. Юра Поляков, увидев, сразу же ее купил. «Одному из лучших прозаиков России конца ХХ — начала ХХI века и герою некоторых глав этой книги», — сразу же надписал я ему на память. Потому что сегодня он действительно является одним из наших лучших авторов. Помню, многие мне говорили о его романе «Замыслил я побег»: «Да разве это литература? Это же вереница анекдотов, а не роман!» А я им на это говорю: «А вы попробуйте сами собрать анекдоты так, чтобы из этого встала картина всей нынешней эпохи, да чтобы было видно, из-за чего и как мы профукали и Россию, и социализм, и свои собственные судьбы...»

Господь говорил: «Дерево узнаете по плодам его». Думаю, то же самое и в литературе — важно не «из какого сора» делалось то или иное произведение, а что из этого получилось, то есть — каков результат.

27 января. С утра я был в Институте мировой литературы, на прощании с Вадимом Валериановичем Кожиновым. Народу была масса: С.Ю. Куняев, И.Р. Шафаревич, В.Н. Ганичев, Ф.Ф. Кузнецов, Л.И. Бородин, Ю.П. Кузнецов, С.Н. Есин, С.А. Небольсин, В.А. Костров — в основном писатели, сотрудники ИМЛИ, ученые... Все говорят о том, что ХХ век забирает с собой свои символы. А Вадим Кожинов — это ведь действительно знаковая величина в культуре конца ушедшего века, символизирующая собой русскую идею и патриотизм в нашей литературе. Что интересно, при его имени вспоминаются даже не его собственные работы, а в первую очередь стихи открытых и поддержанных им поэтов — Юрия Кузнецова, Николая Рубцова, Светланы Сырневой, Бориса Сиротина... При мысли о Кожинове перед глазами возникают не корешки написанных им книг, а фигуры Гоголя, Тютчева и всей той огромной, громоздящейся за их спинами темным горбом, напоминающим здания Лубянки, так до конца и не разгаданной истории России.

Нет, Кожинов — это не просто литературовед. Да и вообще не просто писатель. Потому что он — символ русскости, пароль для движения патриотической мысли...

По пути домой купил «Независимую газету». О смерти Вадима Кожинова в ней нет ни слова, зато есть информация о подробностях литературного обеда в ресторане «Серебряный век» в честь вручения Антибукеровской премии...

1 февраля. После работы заезжал в «Новый мир» — к Андрею Василевскому, с которым познакомился в прошлогодней поездке в Смоленск, на дни Твардовского, и в Литературный институт — к Сергею Николаевичу Есину, подарив им мою новую книгу критики «Нерасшифрованные послания», недавно вышедшую у меня в издательстве «Крафт+». Приняв ее, Есин сказал, что последнее время в моей рубрике «Жизнь журналов», которую я веду в газете «День литературы», стало появляться все больше конъюнктуры, а это может погубить меня как критика. «Чтоб быть знаменитым, надо всех ругать», — сказал он и привел в пример Илью Кириллова, который в том же «Дне литературы» обозревает демократические журналы (тогда как я — патриотические).

2 февраля. Во время поездки в метро прочитал в газете «Труд» интересные высказывания Юрия Полякова и Юрия Кублановского в рубрике «Телерейтинг». Оба с сожалением говорили о том, что наше телевидение ни словом не откликнулось на смерть виднейшего культуролога и историка современности В.В. Кожинова. «Да в чьих же руках у нас ТВ, проигнорировавшее такое печальное событие? За какую же свободу слова ратуют многие тележурналисты? — восклицает Юрий Кублановский и делает вывод: — Вот что значит не принадлежать к столичной “либеральной” тусовке: она умеет мстить завесой молчания...»

15 февраля. Впервые за несколько последних лет в нашем правлении состоялся «круглый стол», посвященный размышлениям над творческой стороной писательской жизни. Все это время у нас было много различных пленумов и съездов, решавших организационные, стратегические и юридические проблемы, и все это, безусловно, тоже было важно и нужно, но вот собственно то, ради решения чего, казалось бы, как раз и существует Союз писателей, — то есть проблемы как писать, о чем писать, для кого писать, какие из творческих методов наших классиков остаются жизнеспособными еще и сегодня, а какие нуждаются в непременном обновлении — отодвигались до сей поры на второй план, из-за чего в литературной жизни Союза ощущался какой-то откровенный изъян. И вот такая встреча состоялась (думаю, символично, что это произошло именно в праздник Сретения), причем не только для членов нашего СП России, но и для наших идейно-эстетических соперников — занимаясь ее организацией, я приглашал и главного редактора газеты «Книжное обозрение» Александра Гаврилова, и обозревателя «Литературной газеты» Павла Басинского, и критиков из «Ex libris» Марию Ремизову и Александра Вознесенского, но пришли только главный редактор «Нового мира» Андрей Василевский и журналистка из «Независимой газеты», остальные — были наши. Все-таки большинство представителей «демократического» лагеря очень сильно боятся «запятнать» себя контактами с нашим союзом. (Тот же самый Басинский еще ни разу ни словом не обмолвился ни о наших журналах, хотя я их ему неоднократно передавал, ни о ком-нибудь из писателей нашего Союза вообще.)

Разговор о литературе начала критик журнала «Москва» Капитолина Кокшенева, всколыхнувшая зал утверждением, что все лучшие русские писатели прошлого были людьми неверующими (или же сочетали в себе и христианство, и язычество), а те из них, кто являлся по-настоящему воцерковленным, не написали ничего путного. Нельзя сказать, чтобы все тут же кинулись ее оспаривать (хотя достаточно было бы вспомнить здесь уже одного только И.С. Шмелёва с его воцерковленной с детства жизнью и такими его великолепными вещами, как «Богомолье», «Лето Господне», «Пути небесные» и другими в высшей степени православными произведениями), но благодаря этому зачину разговор, подогретый еще и выступлением Геннадия Красникова о современной поэзии, превратился в очень живой обмен мнениями о том, куда сегодня идет наша русская литература и в чем заключаются ее удачи и неудачи.

Из того, что в этот день мною запомнилось из услышанного и о чем подумалось самому, приведу здесь следующие моменты:

— литература перестала прогнозировать появление социальных типов и предсказывать развитие истории;

— писатели не исследуют такую грандиознейшую проблему, как слом российского менталитета и появление в России совершенно другого, выросшего уже не на сказках Пушкина, а на мультиках Диснея и рекламе, народа;

— творцы слова не идут ни во власть, ни в народ, из-за чего превращаются в абсолютно локальную тусовку, работающую исключительно на саму себя;

— в отличие от писателей «демократического лагеря», мы абсолютно не занимаемся «раскручиванием» наших молодых талантливых авторов, из года в год эксплуатируя одну и ту же «обойму» из имен Юрия Кузнецова, Валентина Распутина, Петра Проскурина, Василия Белова да двух-трех других писателей близкого им возраста и литературного метода.

31 августа. Второй день, отложив в сторону все, что читал ранее, наслаждаюсь купленной вчера по пути в Союз писателей книгой Стивена Кинга «Как писать книги». Кинг — это общепризнанный король романов ужасов; рассказываемые им истории наполнены кровью, вампирами, оборотнями, занесенными из космоса монстрами и всевозможной прочей злобной нечистью; это стопроцентно нехристианская проза, в которой напрочь отсутствуют даже следы Бога, но тем не менее он первоклассный мастер своего жанра и в области творческих переживаний во многом мне очень близок и по крайней мере — интересен.

Я, практически не отрываясь, проглотил первую часть книги, повествующую о его становлении как писателя: о нищенской жизни в качестве работника прачечной и провинциального учителя, о годах бесплодных писаний, приносящих только отрицательные ответы из редакций журналов и издательств. Это так похоже на все то, что прошел в своей жизни и я... Да и только ли я? В опубликованной во вчерашнем номере «Независимой газеты» биографии Виктора Пелевина приводится эпизод, рассказывающий, как, будучи уже печатаемым автором, он приходил к одному из своих друзей с просьбой помочь ему устроиться на работу в информационное агентство. «А что так, зачем?» — удивился тот. «Надо же на что-то жить», — объяснил Пелевин. Так что безденежье для начинающего писателя — состояние, к сожалению, традиционное. Жаль только, что время выхода из стадии «начинания» тянется иной раз слишком долго, и это не всегда происходит по причине творческой несостоятельности автора...

Вторая же часть книги Стивена Кинга посвящена непосредственно профессиональным советам тем, кто решил посвятить свою жизнь писательству, и здесь, несмотря на уже достаточно немаленький собственный опыт, я с удовольствием прочитал целый ряд рекомендаций, которые наверняка мне когда-нибудь пригодятся. Встретил я здесь и немало подтверждений каким-то из своих личных наблюдений, а самое главное — Кинг помогает творчески раскрепоститься и доверять в первую очередь тому, что звучит в тебе самом. Я с настороженностью отношусь к его «ужастикам», но пишет он просто захватывающе, этого у него не отнять.

Казалось бы на первый взгляд, ну кто такой этот Кинг? Подумаешь, сочинитель бессмысленных страшилок, этакий коммерсант от литературы, зарабатывающий себе капитал на использовании человеческого пристрастия к леденящим кровь историям, — а вот прочитал его исповедь и вижу совсем другого человека, который говорит во многом близкие мне вещи. Ну, например, о том, что: «Писательство — это не зарабатывание денег, не добыча славы, женщин или друзей. Это, в конечном счете, обогащение жизни тех, кто читает твою работу, и обогащение собственной жизни тоже. Оно чтобы подняться вверх, достать, достичь. Стать счастливым, вот что. Стать счастливым... Писательство — это волшебство, как вода жизни, как любой творческий акт. Вода бесплатна, так что пей. Пей и наполняйся».

3 сентября. Днем встретил в нашем правлении Станислава Юрьевича Куняева, который прибегал туда по каким-то своим делам. На вопрос, каково его мнение о моем романе про Москаленко и Берию, он начал говорить, что, после того как на редакцию «Нашего современника» упала стена и его кабинет завалило штукатуркой, они уже две недели не могут добраться до оставшихся там рукописей, так что, мол, сам понимаешь. Вот ликвидируют обрушение, и уж тогда...

Но я почему-то думаю, что и тогда тоже отыщется какая-нибудь веская причина, которая помешает им принять решение о публикации моего романа. Дай бог, чтобы я оказался не прав, но последние десять лет это происходит исключительно по этой схеме, так что у меня имеются все основания говорить об уже сложившейся тенденции.

9 сентября. Планировал сегодня поехать на XIV книжную ярмарку, где на стенде издательства «Крафт+» выставлена моя книга «Нерасшифрованные послания», и меня приглашали раздавать там автографы, но на сегодня же было назначено торжественное открытие восстановленной в облике 1900-х годов железнодорожной станции Козлова Засека, в четырех верстах от которой находится музей-усадьба Льва Николаевича Толстого Ясная Поляна, и пришлось ехать туда. Специально к этому дню МПС пустило из Москвы до Козловой Засеки скоростную электричку, первыми в которой предоставили проехать писателям России. Так что в 8.30 утра я уже был на Курском вокзале, а в 9.00 мы отправились в гости к Толстому. В нашей делегации были В.Н. Ганичев, В.Г. Распутин, С.А. Небольсин и другие... Мое место оказалось рядом с Михаилом Николаевичем Алексеевым и Владимиром Васильевичем Карповым. С Алексеевым я встречаюсь довольно часто — он бывает и на наших секретариатах, и участвует в различных поездках, а вот с Карповым виделся всего несколько раз — в частности, на Пленуме СП в Моздоке...

Поговорили с ним о Москаленко и нашей семейной легенде о том, что это именно он застрелил Берию. Кроме того, Владимир Васильевич поведал, что пишет книгу воспоминаний о писателях Переделкина — В.П. Катаеве, Евтушенко и всех, с кем он там встречался. Я сказал, что хотя на Катаева и нападали за его книгу «Алмазный мой венец», у меня это одна из самых любимых книг. Она, может быть, и искажает какие-то реальные факты, но зато необыкновенно живо воссоздает атмосферу писательской жизни двадцатых — тридцатых годов ХХ века. А главное, обладает таким сильным зарядом творческой энергии, что после каждого ее перечитывания у меня возникает просто нестерпимое желание писать самому. Попробуйте еще отыскать повесть с таким же воздействием на читателя...

Михаил Николаевич Алексеев рассказал, как в 1951 году рукопись его романа «Солдаты» прочитал Александр Фадеев, который должен был вести Совещание молодых писателей. Рукопись ему понравилась, и он хотел о ней говорить на совещании, но накануне ушел в очередной запой, и совещание пришлось вести Алексею Суркову, который не читал ни Алексеева, ни кого-либо другого. Чувствуя свою вину, Фадеев спустя некоторое время позвонил в журнал «Сибирские огни», и роман «Солдаты» был немедленно там напечатан. В те годы публикация в любом общероссийском издании сразу же становилась известной всему СССР, так Михаил Николаевич получил известность и был принят в Союз писателей. Сегодня, к сожалению, о «Сибирских огнях» уже почти никто и не помнит, и публикация в них не дает автору практически ничего.

Еще, когда отошла в сторону его молодая жена Татьяна, Михаил Николаевич признался, что в графе «пол» он последнее время начал писать слова «бывший мужской». Да ведь куда деваться — 82 года уже...

Через два с половиной часа мы вышли на Козловой Засеке, где я встретил приехавших туда день назад на ежегодные толстовские чтения Валентина Курбатова, Бориса Евсеева, Михаила Петрова и Владимира Личутина. Тут же был и воронежский прозаик Слава Дёгтев, который успел надрать в пристанционном садике яблок и угощал ими всех встречных, уверяя, что в них содержатся атомы Льва Толстого.

Чуть в стороне мелькнули Анатолий Ким и Владимир Бондаренко, но у меня, к сожалению, почти не было времени на общение...

Надо отдать должное начальнику Московской железной дороги Геннадию Михайловичу Фадееву и его людям — музейный комплекс на станции они восстановили в самом что ни на есть лучшем виде, прекрасно содержится также и дом Толстого в Ясной Поляне, но вот само мероприятие прошло утомительно и скомканно. Как всегда, надолго затянули выступления при открытии станции — нам пришлось выслушать заместителя министра культуры Н.Л. Дементьеву, директора музейного комплекса «Ясная Поляна» В.И. Толстого, начальника Московской железной дороги Г.М. Фадеева, каких-то других начальников, ну и конечно же В.Н. Ганичева. Потом осматривали станцию, слушали выступления художественных коллективов, смотрели ряженых, рассаживались по автобусам... В Ясной Поляне успели только бегло осмотреть дом Льва Николаевича да чуть ли не бегом поглядеть на его могилку, и уже было нужно спешить назад, в нашу электричку. Но я все же успел отметить тот факт, что, в отличие от большинства биографов Л.Н. Толстого, обвиняющих его жену в жадности к деньгам и нежелании разделять филантропические идеи мужа, экскурсоводы говорят о Софье Андреевне чуть ли не с упоением. Мол, попав восемнадцатилетней девушкой в дом писателя, она вынуждена была взвалить на свои плечи и ведение хозяйства, и воспитание множества детей, а главное — переписывание, редактирование и издание рукописей мужа. Да при этом еще она должна была оставаться женщиной...

(Кстати сказать, литературные мэтры обычно очень любят напоминать начинающим тот факт, что Толстой двадцать раз переписывал свой роман «Война и мир», но почему-то никогда не уточняют, что делал он это в основном руками своей жены.)

...День выдался жаркий, вокруг было много шумных речей, оркестров, прощальных фейерверков, а потом еще всю дорогу хмельной Сергей Небольсин орал на весь вагон песни. «Артиллеристы, Сталин дал приказ», «Ты ж мэнэ пидманула», «Золотая моя Москва» и тому подобные. Поет он, надо признать, весьма оригинально, но уж очень громко, для моего слуха просто нестерпимо (я не выношу, когда кто-то включает музыку даже на два этажа выше нас), а потому к моменту возвращения в Москву у меня совершенно раскалывалась голова, так что со свидания с автором «Войны и мира» я не привез ничего, кроме чувства полной разбитости и раздражения. Наверное, было бы лучше, если бы я поехал сегодня на книжную ярмарку.

Впрочем, не исключено, что весь этот негатив возник у меня только лишь из-за того, что нас в Ясной Поляне не покормили. (Говорят, что в парке был накрыт для нас хороший стол с ухой из осетрины, но организаторы сосредоточили свое внимание исключительно на приеме высших чинов, а о приглашенных на праздник писателях просто забыли...)

26 сентября. В сегодняшней «Литературке» — моя заметулечка о вручении сызранской премии, а также большое интервью Надежды Говоровой с профессором Литературного института Владимиром Павловичем Смирновым, в котором он очень правильно говорит о том, что «русская песня, русская поэзия — одно из воплощений нашей национальной судьбы и национальной метафизики» и что, если «исчезнет поэзия — исчезнет Россия». Отвечая на вопрос о том, как он оценивает нынешнее состояние культуры, Владимир Павлович говорит: «Буржуа кажется, что это они отказались от поэзии. Нет, это поэзия отказалась от них! Им кажется, что это им не по пути с такой романтической роскошью и чепухой, как поэзия. А это поэзии не по пути с ними в лавку, кабак и на курорт на Багамы. Все великие писатели антибуржуазны...»

Я помню В.П. еще по учебе в Литинституте, где он читал нам курс русской литературы Серебряного века, да и потом мы неоднократно встречались — и в Москве, и в различных поездках. Он конечно же высочайший специалист по серебряному веку в русской литературе, блестяще владеет материалом и готов заразить своей любовью к русской поэзии любого собеседника.

29 ноября. Приехав в правление, узнал, что нынче ночью в Красноярске скончался известный писатель Виктор Астафьев. Наши все страшно суетились, отсылали какие-то телеграммы, куда-то звонили. Тут же был и Владимир Крупин, собирающийся лететь к нему в Овсянку на похороны.

Гена Иванов попросил меня написать некролог на его смерть, но я отказался. Может, это и не по-христиански, но я не могу забыть его последних произведений («Прокляты и убиты», «Обертон», а также его высказываний в различных интервью), в которых он, перечеркнув подвиг нашей Армии-Победительницы, низвел весь ратный труд солдат Великой Отечественной войны единственно до уровня проблем набивания брюха и поиска места для испражнения. При этом немцы у него выглядят эдакими невинными цивилизованными овечками, а русские солдаты — кровожадными монстрами-убийцами. Я писал о нем жесткие критические статьи, и если мне теперь браться за написание некролога, то надо или кривить душой и сочинять трагический монолог о «тяжелой утрате, которую понесла русская литература в связи со смертью великого писателя», либо же честно говорить о заблуждениях покойного, для чего, наверное, данный случай не является самым подходящим. А то, что Виктор Петрович был последнее время не во всем прав, он признавал и сам, открыто заявив об этом, когда мы встречались году в 1995-м или 1996-м в Самаре во время его проезда из Тархан в Красноярск. «Последнее время я чувствую, что впал в какое-то очень сильное озлобление, от которого никак не могу избавиться. Я, может, и в Самару-то к вам специально за тем и завернул, чтобы ваша волжская ширь помогла мне освободиться от этой злобы...» — открыто сказал он во время нашей встречи в Самарской писательской организации.
 

Год 2002-й

4–6 января. Дом творчества «Переделкино». Все это время стоял крепкий мороз и было много снега. Пятого января мы ходили в гости к Людмиле Щипахиной (у нее здесь небольшая литфондовская дачка с куском великолепного дикого леса), а шестого к нам наведались Олег Николаевич и Нина Николаевна Шестинские. В Доме творчества в это время жили только критик Сергей Луконин с женой и дочерью, жена и дочь поэта Петра Кошеля да драматург Михаил Рощин со своей Татьяной. Позже появился приехавший из Мурманска писатель Борис Блинов, которого я знаю по совместным заседаниям президиума Литфонда России.

6 января, ночь на Рождество. Едва мы с Мариной вышли после праздничной службы из храма, как к нам тут же пристроился незнакомый нам пес, и, как мы ему ни объясняли, что у нас ничего для него вкусненького нет, он проводил нас до самого Дома творчества, а где-то перед воротами вдруг таинственно исчез, словно его рядом с нами и не было.

Войдя затем в корпус, я в холле второго этажа встретил писательницу Нину Садур, находившуюся уже в изрядном подпитии.

— Эй, у вас пива нет? — спросила она.

— А что, я похож на человека, который бегает по ночам за пивом? — уточнил я.

— Увы, — покачала она головой. — Вы унылы, как газета «Правда».

«Зато ты веселая, как “Московский комсомолец”», — подумал я, но отвечать не стал, так как это неизбежно приведет к дальнейшему развитию диалога и ненужному углублению контакта, а мне после храма это было совершенно ни к чему.

10 января. Утром прочитал в принесенной вчера из Союза писателей газете «Завтра» передовицу Александра Проханова «Куранты Путина остановились в полночь», в которой он, в частности, очень едко, но весьма образно и, главное, справедливо пишет: «Новогоднее послание Путина было плоским, как папиросная бумага, как тень пролетевшей мухи. Клерки маленьких частных фирм — и те находят живые слова, чтобы поздравить свои коллективы. Путин производил впечатление исключенного из института студента, у которого нет денег, чтобы шапку купить... Тщетно было ждать глубоких ободряющих слов, ярких пророчеств. Человеческой искренности, сердечного сочувствия. Было несколько тусклых, как паутина, словосочетаний, да внезапно остановившиеся на Спасской башне куранты, словно мистический знак беды, завершенности времен, грозная печать судьбы...

Какие новогодние подарки принес Путин в дома сограждан?..

Он вывалил на пороги российских домов ржавую груду железа, оставшуюся от потопленного “Курска”. Отряхнул с аккуратных пальчиков серебристый пепел сожженной станции “Мир”. Поставил тысячу деревянных гробов, накрытых трехцветным флагом, где покоятся солдаты Чечни. Положил расколотые чугунные батареи и разорванные стояки из обмороженных Ульяновска и Уссурийска. Преподнес свежевыделанные песцовые шкурки, содранные с якутов Николаева и Колмогорова. Бросил затоптанные в грязь адмиральские погоны флотоводца Попова. Показал миллионы пустых люлек, где опять не оказалось новорожденных... Побулькал пузырьком, куда собрал свои слезы, пролитые на руинах Манхэттена. Выстроил тысячи американских морских пехотинцев, которых он запустил в глубокие тылы России... Последний подарок он сопроводил резиновой маской бен Ладена, под которой скрывался талантливый агент ЦРУ...»

Увы, как ни мотивируй шаги Владимира Владимировича тем, что на него оказывает воздействие оставшееся в Кремле ельцинское окружение, а тем не менее возразить Проханову фактически нечего.

13 марта. Вечером мне позвонил Андрей Ковалёв и рассказал одну любопытную историю. Говорит, что в издательство «АСТ», где у него под псевдонимом «Андрей Коровин» должна вот-вот выйти книга прозы, пришел автор, настоящие имя и фамилия которого — Андрей Коровин. Ему говорят, ты возьми себе какой-нибудь другой псевдоним, а то в издательских документах уже значится один Андрей Коровин. И он подумал-подумал и взял псевдоним... «Андрей Ковалёв». И вот зачем теперь, спрашивается, была нужна вся эта чехарда со сменой имен? Прямо анекдот какой-то. Включи эту историю в роман — скажут, выдумка...

13 апреля. В принесенной сегодня газете «Трибуна» помещено интервью с писателем Вячеславом Пьецухом, в котором он говорит о том, что в сегодняшней России отмирает проблематика «загадочной русской души», ибо прямо на наших глазах «происходит резкая европеизация русского человека. Он необыкновенно быстро становится таким же неинтересным, усредненным, эгоистичным, как любой средний европеец, зацикленный на очень узком кругу потребительских интересов. Может быть, такой процесс вполне объективен и ничего страшного здесь нет, но это неприятно. Ведь русская душа намного богаче. В ней есть вся мыслимая масса человеческих качеств...

20 мая. Подумалось вдруг о том, что реформы русского языка — это не такое уж и безобидное дело, как может показаться. Вот, к примеру, раньше писалось не «католический», а «кафолический», не «кафедра», а «катедра», не «теософия», а «феософия» и так далее. Так что и наш сегодняшний «Интернет» при всей сопутствующей ему массе положительных моментов имел бы по старому написанию вид «Инфернет», что гораздо ближе соответствовало бы его инфернальной сущности...

21–22 декабря. Читал двенадцатый номер журнала «Наш современник», в котором была опубликована поэма Юрия Поликарповича Кузнецова «Сошествие в ад». Пожалуй, эта поэма пробуждает самое большое количество мыслей, многие ее эпизоды подарили мне настоящее эстетическое наслаждение, как, например, строки:

То не птенец выпадал из гнезда
                                                         родового,
То не мертвец поднимался
                                      из сна гробового —
Это разбойник явился — ни ночь
                                                        и ни день,
Пала в долину его теловидная тень.
Глянул Господь на него и промолвил
                                                             сурово:
— Встань и держись Моего обещанья
                                                            и слова,
Да не побойся грядущих судеб
                                                             и утрат.
Рай недалек. Но дорога пойдет
                                                          через Ад.

Или же такие строки, как:

Руки разбойник простер, как моряк
                                                        с корабля,
И возгласил первозданное слово:
                                                     — Земля! —
Молвил Сын Божий, как истина
                                                ветхая днями:
— Это подобье. Земля у тебя
                                             под ногтями. —
Глянул разбойник на грязные ногти
                                                                   свои
и зарыдал, и взалкал чистоты
                                                         и любви...

Однако рядом с чисто поэтической красотой и стройностью поэма Ю.Кузнецова то и дело срывается в самую откровенную ересь, выдавая в авторе закоренелого материалиста...
 

Год 2003-й

9 января. После обеда позвонил Павел Басинский и попросил меня написать для «Литературной газеты» пятистраничную рецензию на трехтомник Станислава Куняев