До и после заговора против Хрущева. Главы из книги «За спинами трех генсеков»

Когда над Сусловым нависла новая угроза отставки? Судя по всему, весной 1964 года.

Хотя поначалу все вроде бы складывалось не так уж плохо. Хрущев надумал в феврале 1964 года провести очередной пленум ЦК. В его повестку он собирался включить вопрос об интенсификации сельскохозяйственного производства и об удобрениях. Но потом возникла мысль поговорить на пленуме в целом и о внутреннем положении в стране, и о международных делах. И второй доклад был поручен Суслову. Готовил материалы к этому докладу консультант подчинявшегося Андропову отдела по связям с компартиями соцстран Федор Бурлацкий. Он рассказывал:

«На февральском пленуме ЦК 1964 года Хрущев обязал Суслова выступить с речью о культе личности Сталина. Это поручение было передано мне и тому же Белякову. Речь надо было подготовить в течение одной ночи. Просидели мы в кабинете у Белякова безвылазно часов двенадцать. Вначале пытались диктовать стенографисткам, но ничего не получалось. А не получалось потому, что не знали, как писать для Суслова. Позиция его была известна — осторожненькая такая позиция, взвешенная, всесторонненькая, сбалансированная, лишенная крайностей и резких красок. А поручение Хрущева было недвусмысленное: решительно осудить устами Суслова культ личности. Вот и метались мы в этом кругу полночи. Потом отправили стенографисток домой и засели сами. Беляков взял перо, а я диктовал под его подбадривание: “Ну, давай, давай, ну, полилось, давай, давай!”

К утру речь была готова, аккуратно перепечатана в трех экземплярах, и мы отправились к Михаилу Андреевичу. Посадил он нас за длинный стол, сам сел на председательское место, поближе к нему Беляков, подальше я. И стал читать свою речь вслух, сильно окая по-горьковски и приговаривая: “Хорошо, здесь хорошо сказано. И здесь опять же хорошо. Хорошо отразили”. А в одном месте остановился и говорит: “Тут бы надо цитатку”. Ну я, осоловевший от бессонной ночи, заверил: цитатку, мол, мы найдем, хорошую цитатку, цитатка для нас не проблема. Тут он бросил на меня первый взглядец, быстрый такой, остренький, и сказал: “Это я сам, сейчас сам подберу”. И шустро так побежал куда-то в угол кабинета, вытащил ящичек, которые обычно в библиотеках стоят, поставил его на стол и стал длинными, худыми пальцами быстро-быстро перебирать карточки с цитатами. Одну вытащит, посмотрит — нет, не та, другую начнет читать про себя — опять не та. Потом вытащил и так удовлетворенно: “Вот, эта годится”. Зачитал, и впрямь хорошая цитатка была. В этот момент я и сделал главную ошибку в своей жизни — видимо, сказалась бессонная ночь да и неуместная склонность к шуткам. Не выдержал я и всхохотнул, видя, как крупнейший идеолог страны перебирает цитатки, как бисер или как в былые времена монахи четки перебирали. Надо думать, рожа у меня при этом была самая непартийная, потому что бросил на меня второй взглядец Михаил Андреевич, маленькие серые глазки его сверкнули и снова опустились к каталогу. Подумал я еще в тот момент: “Ох, достанет он тебя, Федя. Раньше или позже достанет!” И верно, именно он-то и достал меня. Случилось это в следующую эпоху. Он имел непосредственное отношение к расправе со мной в газете “Правда”, учиненной за одну из моих публикаций. Но об этом я расскажу позднее...

А тогда Суслов дочитал текст, сказал спасибо, ручки нам пожал. И на пленуме доклад в том же виде зачитал. Зачитал с выражением, заслужив полное одобрение Первого. Но нам-то, исполнителям, он не простил того, что мы участвовали в учиненном над ним идеологическом насилии. Пришлось ему сказать против Сталина то, о чем не думал и во что сам не верил»[1].

Но всю ли правду рассказал Бурлацкий? Не сводил ли он задним числом счеты с Сусловым? Тут еще стоило бы уточнить: на февральском пленуме ЦК Суслов не просто выступил с речью — он сделал важный доклад «О борьбе КПСС за сплоченность международного коммунистического движения». А ведь это далось ему очень непросто. Мало кто знал, что перед пленумом Суслов долго болел и ему делали операцию.

«М.А. (Суслов. — В.О.), — отметил 15 февраля 1964 года в своем дневнике известный дипломат, германист Владимир Семенов, — был долго в больнице, операция поджелудочной железы, а в последние дни занемог — вроде аппендицита. Доклад вел хорошо, но к концу стал сдавать — побагровела шея, заострился и побелел нос, ушел с трибуны, волоча правую ногу и опираясь о край стола. Потом тяжело отдувался, и худые щеки опадали, как у старика. Все-таки постарел сильно за эти годы. Но сегодня он был на пленуме снова как здоровый».

Впрочем, в одном Бурлацкий в своих мемуарах оказался точен. Он верно заметил: положение Суслова в начале 1964 года вновь сильно пошатнулось. Но опасался Суслов тогда не Андропова, как предполагал Бурлацкий, а совсем других людей, и прежде всего самодурства Хрущева.

Если верить Петру Шелесту, управлявшему Украиной с 1963-го до начала 70-х годов, Хрущев был крайне недоволен стариками из высшего руководства страны.

«Нелестно <Хрущев> отзывался о Брежневе, — записал в дневник Шелест в конце марта 1964 года, — и совсем убийственно — о Суслове»*.

Так оно и было. Буквально в конце февраля 1964 года Хрущев поблагодарил Суслова за очень содержательный доклад на пленуме, а уже через несколько недель стал на него накидываться.

«Я сам, — рассказывал Бурлацкий, — слышал его (Хрущева. — В.О.) выступление перед активом аппарата ЦК, где он в обычной для себя развязной манере говорил примерно следующее: “За границей пишут, что я держу за спиной старого сталиниста и догматика Суслова, который спит и видит, чтобы спихнуть меня, — верно это, Михаил Андреевич?” — обращается он к сидящему здесь же секретарю ЦК. А тот ни жив ни мертв. Только шевелит белыми губами и ловит воздух (туберкулезник!)»[2].

О несправедливых нападках на Суслова позже, уже в октябре 1964 года, на пленуме ЦК говорил Алексей Косыгин.

Но тут непонятно другое: почему в таком случае Хрущев медлил и не отправлял Суслова в отставку? Объяснение дал Аджубей. Он считал: «И все-таки Хрущев нуждался в Суслове. В особенности когда речь шла о международном коммунистическом и рабочем движении, о разногласиях, возникших с китайской компартией, компартией Албании и в ряде других случаев. “Непреклонность” Суслова олицетворяла верность КПСС ленинскому учению, а кроме того, волею обстоятельств Суслов был единственным в Президиуме ЦК специалистом по марксизму-ленинизму, Ю.В. Андропов, Л.Ф. Ильичев и Б.Н. Пономарев стали секретарями ЦК только после XXII съезда КПСС и еще не набрали форму для активного противодействия Суслову. Выдвигая этих людей в секретариат ЦК, Хрущев со временем предполагал, конечно, порушить монопольное положение партийного идеолога»[3].

Удержать Суслова во власти на тот момент могло только одно — уход Хрущева. Кто знает, как долго партийная верхушка грызлась бы между собой под ковром, боясь при этом покуситься на вождя. Но 17 мая 1964 года умер один из серых кардиналов советской политики Отто Куусинен, в руках которого имелось множество тайных ресурсов для удержания Хрущева у власти. Эта смерть объединила и сплотила разные группы влияния. Но для чего? Чтобы убрать Хрущева.

Вождь уже мало с кем считался, во многом утратил чувство реальности и нередко совершал непродуманные поступки. Скажем, в июле 1964 года он, ни с кем не посоветовавшись, срочно созвал пленум ЦК. А для чего? Вопросы дальнейшей перестройки управления экономикой и развития народного хозяйства еще никем ни в партаппарате, ни в Кремле проработаны не были. А без этого что-либо обсуждать на пленуме смысла не имело. Но Хрущев загорелся идеей пересмотра полномочий Брежнева. Он решил забрать у Брежнева церемониальный пост председателя Президиума Верховного Совета СССР и оставить его только секретарем ЦК, а новым советским президентом утвердить Микояна, за которым маячил очень таинственный и могущественный клан, мечтавший под флагом конвергенции разных культур навязать стране разрушительный курс. Правда, на все задуманные вождем перемещения и назначения надо было сначала получить одобрение пленума ЦК.

Пленум начался утром 11 июля. Хрущев открыл его в игривом стиле. Он признался, что никаких вопросов, связанных с развитием народного хозяйства, Президиум ЦК не готовил, после чего огласил свои кадровые предложения. Зал поддержал эти инициативы вождя аплодисментами. А Хрущев продолжил шутить.

«Это рады, — заметил он, обращаясь к Брежневу, — чтобы вас освободить. Нельзя же назначать <Микояна>, не освободивши. Это обрадовались люди, что вас освободили»*.

Брежнев в той же шутливой манере уточнил: «Не думаю. Это они хорошо провожают».

Но вообще-то Брежневу было не до шуток. Он вовсе не собирался отдавать один из занимаемых им постов Микояну. Брежнев отлично понимал, что время Хрущева уходило и уже следовало бы определяться с преемником. Но он отдавал себе отчет в том, что вряд ли Хрущев сам уйдет, взамен кого-то предложив на свое место. Значит, следовало ждать обострения подковерной борьбы.

Сейчас уже ясно, что Брежнев готовился сам возглавить партию. Но для этого ему необходимо было заручиться поддержкой большинства членов Президиума и центрального партаппарата. А Хрущев, когда решил отобрать у Брежнева один из постов, во-первых, вольно или невольно подрывал его авторитет в стране, отодвигая своего соратника с первых позиций в тень, во-вторых, явно сталкивал Брежнева с другим секретарем ЦК — Подгорным, за которым маячила одна из крупнейших в стране парторганизация Украины, и, в-третьих, лишал Брежнева части административных ресурсов, коими обладал Президиум Верховного Совета СССР. Другими словами, Хрущев неожиданным возвышением Микояна не то чтобы совсем выбивал Брежнева из дальнейшей борьбы за высшую власть в стране, но серьезно ограничивал его возможности и ослаблял его позиции. Но мог ли Брежнев с этим смириться? Естественно, нет. Он сразу же озаботился поиском контрходов.

Однако Хрущев на внеочередном июльском пленуме ЦК не ограничился только продвижением Микояна. Войдя в раж, он начал разглагольствовать на разные темы и проговорился о некоторых своих дальнейших планах. Вождь признался, что собрался и дальше реформировать структуру управления сельским хозяйством. И тут он вернулся к тому, что в свое время, а именно сразу после смерти Сталина, предлагал Маленков. Помните?

Маленков хотел перенести центр тяжести управления страной в правительство, а за партией оставить лишь пропагандистские функции. Но если б Маленков до конца провел свои реформы, Хрущев утратил бы реальную власть, и поэтому Маленков вскоре был скомпрометирован.

И вот через десять с лишним лет Хрущев, по сути, стал повторять Маленкова. Он выдвинул идею отказа от сельских райкомов партии и ограничения полномочий парткомов сельских производственных управлений, которые должны были прийти на смену упраздненным райкомам. Выступая на пленуме, Хрущев обронил: «Кто главный в сельском хозяйстве: начальник производственного управления или секретарь парткома производственного управления? Конечно, секретарь, а это безответственный человек за производство, он слушает, резолюции принимает, докладывает и прочее».

Вывод напрашивался сам собой: этим секретарям парткома следовало полномочия существенно урезать.

Кстати, в этом вопросе Хрущев, безусловно, был прав. Другое дело, могла ли партноменклатура добровольно расстаться со многими своими властными функциями? Ответ очевиден: нет.

Одновременно Хрущев напугал участников пленума своими планами продолжить дробить управление экономикой и насадить главки по узким отраслям сельского хозяйства, всякие Главскотоводство, Главпшеница и прочие. А вот это явно было неразумно.

Но еще больше всех насторожило обещание Хрущева провести следующий пленум ЦК в ноябре 1964 года и обсудить на нем не только вопросы сельского хозяйства. Часть правящей верхушки усмотрела в словах вождя желание провести масштабную кадровую революцию, которая могла лишить их кресел в Кремле.

Недовольная самодурством сильно постаревшего лидера, партноменклатура пришла к выводу, что у них осталось три — максимум четыре месяца для того, чтобы Хрущева отстранить от власти. В противном случае им самим грозило отлучение от Кремля — и это в лучшем случае, а то и тюремное заточение.

До сих пор точно неизвестно, кто именно инициировал заговор против Хрущева, в какие группы объединились недовольные и где разрабатывались планы по лишению Хрущева его полномочий. Историк Рудольф Пихоя полагает, что центром заговора был созданный в 1962 году Комитет партийно-государственного контроля, которому Хрущев весной 1963 года предоставил право контролировать также армию и органы госбезопасности и правопорядка. Возглавлял этот комитет Шелепин. Вместе с Шелепиным, по утверждению Пихои, заодно выступил и председатель КГБ Семичастный. А надо сказать, что Шелепин и Семичастный имели мощную поддержку в ряде отделов ЦК и в некоторых ведомствах, которыми руководили их бывшие подчиненные по комсомолу. Кроме того, с Шелепиным давно приятельствовал и секретарь ЦК КПСС по химической промышленности Петр Демичев, когда-то ходивший у Хрущева в помощниках.

На ведущей роли Шелепина в борьбе против Хрущева настаивал и Николай Егорычев, который с конца 1962 года руководил Московской парторганизацией и имел очень доверительные отношения со своим бывшим шефом по горкому Демичевым. Уже летом 2002 года он в интервью Евгению Жирнову рассказал, как Демичев попросил его прозондировать настроение Суслова и склонить Суслова к сотрудничеству с группой Шелепина. Оставалось только улучить момент, когда бы Егорычев и Суслов могли остаться наедине и без подслушивающих устройств. И такой момент настал практически сразу после завершения июльского пленума ЦК, когда в Москву пришло известие из Крыма о неожиданной смерти лидера французских коммунистов Мориса Тореза. Кремль утвердил Суслова руководителем нашей делегации на похоронах Тореза, а Егорычев стал членом этой делегации.

«Мы с ним (с Сусловым. — В.О.), — рассказывал Егорычев, — поехали во Францию на похороны Мориса Тореза. Прилетели в Париж, пошли посидеть в садике после обеда. Я говорю: “Михаил Андреевич, что-то я не пойму, что у нас происходит в партии”. Он встрепенулся: “А что такое?” “Вот, например, — отвечаю, — Хрущев выступает на пленуме и говорит, что нам такая Академия наук не нужна. Такая академия была нужна царю. Это что, вы в Политбюро приняли такое решение?” Он замахал руками: “Что вы, что вы, товарищ Егорычев!” Я продолжил: “А для чего отнимают приусадебные участки у врачей и учителей, работающих в сельской местности? Я только что приехал из Владимирской области. Там по участкам сельской интеллигенции прошли тракторами, поломали заборы, перепахали посадки на огородах...” А тут начал дождик накрапывать. Суслов подхватился и говорит: “Пойдемте, пойдемте”. И замял этот разговор. Испугался»[4].

По словам Егорычева, позже испугались и некоторые другие его собеседники, в частности, руководитель Литвы Снечкус, с кем он как-то оказался на рыбалке, и первый секретарь Ленинградского обкома партии Толстиков, заявивший ему, что Хрущев — молоток. Поддержал его только президент Академии наук СССР Келдыш.

Но прав ли Егорычев был в своих оценках? Не думаю. Ничего Суслов не испугался. А осторожность, да, он проявил. Ведь кем в 1964 году был Егорычев? Только руководителем столичного горкома партии. Он не входил в состав Президиума ЦК и поэтому не имел большого влияния ни в Центральном партаппарате, ни среди региональных партруководителей. Если б было иначе, его позиция как минимум заинтересовала бы и Снечкуса, и Толстикова, и первых секретарей других обкомов. Поэтому Суслов и не захотел рисковать и вести разговоры на опасные темы со всеми подряд. Он мог что-то обсуждать с какими-то членами Президиума ЦК или с некоторыми теневыми, но очень влиятельными фигурами, однако не был готов поднимать тему возможного смещения Хрущева в беседах даже с секретарями ЦК Шелепиным или Демичевым.

Я вообще склонен думать, что с самого начала отнюдь не Шелепин неформально руководил мозговым центром по устранению с политического олимпа Хрущева. Самые важные инициативы исходили, видимо, от Суслова и, наверное, еще от Брежнева. Косвенно это впоследствии подтвердил бывший партийный работник Петр Родионов, одно время буквально дневавший и ночевавший на Старой площади.

«Ключевую позицию среди заговорщиков, — писал он, — занимал, по всем данным, М.А. Суслов — самый многоопытный из них. Удивительно, но на каждом крутом повороте истории этот человек — фигура довольно сложная и даже загадочная — вдруг оказывался на “коне”»[5].

Роль же начальника штаба заговорщиков, или главного координатора, возлагалась, надо думать, на заведующего отделом административных органов ЦК Миронова. А Шелепина и Семичастного Суслов со своими людьми поначалу использовал втемную, играя на их недовольстве Хрущевым.

Катализировало же события состоявшееся 17 сентября 1964 года заседание Президиума ЦК. На нем присутствовало шесть членов Президиума: Хрущев, Брежнев, Воронов, Микоян, Полянский и Суслов. Само заседание, как и многие другие кремлевские посиделки, не стенографировалось. Но кое-какие записи сделал присутствовавший на нем заведующий общим отделом ЦК В.Малин. Он отметил, что был затронут вопрос о Президиуме ЦК. Не указав ораторов, Малин передал суть проблемы. Цитирую: «Довольно много людей с двухмесячным отпуском. Три этажа в руководстве — молодых, средних и старших»[6].

Похоже, что Малин зафиксировал мнение самого Хрущева.

Что же все это значило? Только одно. Хрущев собирался в ближайшее время почистить Президиум ЦК, убрать часть стариков (а именно они имели право уходить в отпуск не раз, а два раза в год и в общей сумме отдыхали не месяц, а два) и выдвинуть молодые кадры. Получалось, что советский вождь хотел повторить действия Сталина. Помните, тот осенью 1952 года ввел в руководство большую группу людей, в частности, Аристова, Брежнева, Пегова... А Хрущев планировал расширить Президиум ЦК, как рассказывал в книге своих мемуаров «Так было» Микоян, за счет секретаря ЦК Шелепина, председателя КГБ Семичастного, главного редактора «Правды» Сатюкова, генерального директора ТАСС Горюнова и своего зятя Аджубея. Правда, сын Хрущева утверждал, что отец хотел повысить других людей: Андропова, Ильичева, секретаря ЦК по сельскому хозяйству Полякова, председателя Гостелерадио Харламова и трех людей из тех, что называл Микоян: Шелепина, Сатюкова и Аджубея.

Тогда же Хрущев своими мыслями поделился с новым руководителем Украины Петром Шелестом.

«Президиум наш, — передавал потом Шелест слова Хрущева, — сообщество стариков. Надо думать. В его составе много любящих поговорить, а работать — нет».

А теперь вспомним, чем закончилось для Сталина резкое обновление высшего партруководства. Буквально через несколько месяцев его не стало. Понимал ли Хрущев, что могло ожидать и его?

Не случайно почти сразу после этого заседания Президиума ЦК срочно засобирались в Ставрополье якобы на охоту секретарь ЦК Суслов, председатель Президиума Верховного Совета РСФСР Николай Игнатов, руководитель Комитета партийно-государственного контроля Шелепин и заведующий отделом административных органов ЦК Миронов. На курорте всех их встретил руководитель края Федор Кулаков. Так вот, в охотничьих домиках эти функционеры выработали консолидированную точку зрения по поводу возможного преемника Хрущева. Выбор пал, надо думать, на Брежнева. А настоял на этом, судя по всему, именно Суслов. Оставалось убедить в кандидатуре Брежнева других членов советского руководства.

Вернувшись в Москву, «охотники» нашли способы посвятить в свои планы министра обороны — маршала Малиновского. Военачальник возражать не стал.

Еще раньше заговорщики или их люди нашли подходы к новому номинальному советскому президенту Микояну, который согласился взять на себя во время отпуска Хрущева в Пицунде миссию по изоляции вождя от внешнего мира (взамен ему пообещали сохранить за ним занимаемый пост и после удаления Хрущева).

Повторю: до поры до времени главные организаторы готовившегося переворота старались себя сильно не светить. Не случайно в канун решающих событий Брежнев отправился в Берлин на празднование 15-летия образования ГДР. (К слову, Суслов, похоже, тоже маскировался, как бы всем показывал, что он очень был занят международными делами — в частности, 5 октября 1964 года делал доклад в Москве по случаю годовщины создания ГДР — и что на интриги у него времени не имелось. Кстати, о самой речи Суслова. Западногерманская печать уловила в ней нотки жесткости по отношению к ФРГ. Газета «Штутгартер цейтунг» обратила внимание на предупреждение Суслова Бонну о том, что Бонну не следовало питать глупых иллюзий по поводу возможности сделки между Советским Союзом и ФРГ за счет ГДР.)

Суетились же совсем другие люди, прежде всего Подгорный, Шелепин, Полянский и Демичев. Все это потом дало основание некоторым политикам и историкам заявлять, будто Суслов или вообще ничего не знал о готовившемся смещении Хрущева, или присоединился к заговору в самый последний момент.

Читаем книгу сына Хрущева — Сергея «Реформатор». «В подготовке заговора против отца <Суслов> не участвовал, — утверждал он. — Когда ему, примерно за неделю до решающего заседания, сообщили о предстоящем смещении Хрущева, в панике воскликнул: “Будет гражданская война!” Успокоившись и оценив расстановку сил, присоединился к заговорщикам»[7].

По мнению Сергея Хрущева, во главе заговора стояли Брежнев и Подгорный и примыкавший к ним Полянский, которые опирались на заведующего отделом административных органов ЦК Николая Миронова, имевшего большое влияние на армию, спецслужбы и руководителей региональных обкомов.

Несколько иной точки зрения придерживался работавший в отделе Андропова будущий главный американист нашей страны Георгий Арбатов. Он писал: «Но из всего, что я знаю и понимаю (сразу оговорюсь, что знаю и понимаю не все), следует: очень активную роль играл не Брежнев, а более волевой, более напористый Н.В. Подгорный. Не мог “не участвовать” М.А. Суслов»*.

Но в чем именно поучаствовал Суслов, Арбатов не сказал. В этом вопросе он какой-то существенной информации так ни от кого и не получил: ни в том драматическом 1964 году, ни спустя несколько десятилетий.

Кстати, некую поддержку инициаторам смещения Хрущева оказал многолетний старший помощник советского вождя Григорий Шуйский (за это его Брежнев после своей победы сохранил в аппарате ЦК, дав должность консультанта отдела пропаганды).

От слов к делу заговорщики перешли 12 октября. В тот день из Берлина досрочно в Москву вернулся Брежнев. На аэродроме его встретил Суслов. Два влиятельных деятеля тут же отправились в Кремль. А уже через несколько часов там собрался Президиум ЦК. Тема была одна: «О возникших вопросах по поводу предстоящего пленума ЦК КПСС и разработке перспективного народнохозяйственного плана на новый период».

Брежнев сообщил о том, что ЦК забросали письмами по поводу будущего пленума, а членам Президиума ЦК самим многое было неясно. Верхушка посчитала нужным обсудить все проблемы с участием Хрущева. И Президиум постановил: «Поручить тт. Брежневу, Косыгину, Суслову и Подгорному связаться с тов. Хрущевым по телефону и передать ему настоящее решение, с тем чтобы заседание Президиума ЦК провести 13 октября 1964 года»[8].

Непосредственно с Хрущевым разговаривал Брежнев. Вождь сильно артачиться не стал: утром 13-го он вылетел в Москву и с аэродрома сразу отправился в Кремль на заседание Президиума ЦК.

Открылось это заседание в половине четвертого. Хрущев сидел в кресле председательствующего. Но первым слово взял не он, а Брежнев. Заведующий общим отделом ЦК Малин зафиксировал тезисы краткого сообщения Брежнева:

«1) Ставят вопрос секретари: что означает восьмилетка? (Хрущев предлагал вместо семилетнего планирования перейти к восьмилетнему. — В.О.);

2) о подготовке к пленуму;

3) о разделении обкомов <на промышленные и сельскохозяйственные>;

4) о частных структурных изменениях;

5) т<ов>. Хрущев, не посоветовавшись, выступил на совещании о восьмилетке;

6) общение стало через записки;

7) высказаться о положении в Президиуме ЦК;

8) обращение с товарищами непартийное»[9].

Хрущев пробовал оправдываться. Но его объяснения мало кого интересовали. Все последующие выступающие — а это Шелест, Воронов, Шелепин, Кириленко, Мазуров, Ефремов и другие партийные бонзы — его только ругали. Не остался в стороне и Суслов. Читаем дневниковые записи участника того заседания Президиума ЦК Петра Шелеста: «Выступление Суслова М.А. Он начал свое выступление с того, что “в Президиуме ЦК КПСС нет здоровой рабочей обстановки, в практическом проведении в жизнь ленинских норм партийной жизни имеются серьезные нарушения. Н.С. Хрущев этого не понимает или не хочет понимать. Создается такая обстановка, когда унижается достоинство человека, это разрушает все помыслы “творческой деятельности”. Вокруг Н.С. Хрущева выросла группа подхалимов, льстецов, а он это поощряет, ему это нравится. В газетах, средствах массовой информации и пропаганды процветает культ Хрущева. В средствах массовой информации извращаются истинная обстановка и положение в партии и стране”. (Хотя ради справедливости надо заметить, что “организатором” всей шумихи в газетах и средствах массовой информации и пропаганды являлся не кто иной, как сам Суслов.)»*.

Но Суслов не ограничился только обвинениями Хрущева в создании нового культа. Он припомнил ему и вмешательство в дела партии и государства членов его семьи: «Сигналам придаете больше <значения> — от семьи. Семейные выезды. Поездки Аджубея неполезны. Талантливый — <но> торопливость есть, шумиха в печати, самореклама, во внешней политике — апломб».

После этого взбунтовавшаяся партверхушка дала Хрущеву ночь, чтобы еще раз обдумать свое положение и принять нужное заговорщикам решение — без всякой борьбы, добровольно уйти в отставку. Однако у инициаторов путча до конца не было уверенности в том, что Хрущев не попытается апеллировать к оставшимся своим сторонникам и не обратится на радио или телевидение. Не поэтому ли они заранее верных Хрущеву председателя Комитета по радио Харламова и редактора «Правды» Сатюкова на всякий случай отправили в заграничные командировки (в частности, Сатюкова 11 сентября неожиданно для него послали во Францию)?

Не дожидаясь наступления утра и возобновления заседания Президиума ЦК, Брежнев распорядился взять под контроль заговорщиков все главные средства массовой информации. В частности, он дал команду вызвать к нему заместителя заведующего отделом по связям с компартиями соцстран Николая Месяцева, с которым уже провел необходимую работу завотделом административных органов ЦК. Как Месяцев рассказывал в своей книге «Горизонты моей жизни», он явился к Брежневу в ночь на 14 октября. В кабинете у Брежнева сидели Демичев, Ильичев, Подгорный и Косыгин. У Брежнева был только один вопрос: кто поедет на Пятницкую улицу помогать Месяцеву принимать управление радиокомитетом. Подгорный напомнил, что вообще-то пропаганда — это прерогатива Ильичева, а значит, ему и следовало везти на Пятницкую Месяцева. Ильичев к этому был готов. Это к вопросу о том, все ли недавние фавориты Хрущева готовы были биться за своего бывшего шефа. Единственное, что уточнил Ильичев у Брежнева, продолжать ли упоминать в эфире имя Хрущева. Ему ответил Демичев: нет. Официально же отстранение Харламова и новое назначение Месяцева было оформлено постановлением Президиума ЦК лишь через день — утром 15 октября.

Перед этим решилась судьба Аджубея. Ему об увольнении из «Известий» Ильичев сообщил сразу после окончания вечернего заседания Президиума ЦК, 13 октября. На его место противники Хрущева прислали Владимира Степакова, который до этого занимал пост заведующего идеологическим отделом ЦК КПСС по сельскому хозяйству РСФСР.

Не стали заговорщики торопиться с перестановками лишь в «Правде». На время отсутствия Сатюкова там всем заправлял первый зам главреда Козев, который тут же изъявил желание присягнуть Брежневу.

Избиение Хрущева продолжилось на Президиуме ЦК 14 октября, в одиннадцать часов. По нему сильно прошлись, в частности, Полянский и Косыгин. Последний поставил Хрущеву в вину создание невыносимых условий для работы членов Президиума ЦК и издевательства над Сусловым (Хрущев Суслова публично то хвалил, то нещадно ругал).

Кстати, Косыгин в своем выступлении поставил вопрос о необходимости создания в партии должности второго секретаря ЦК. Об этом известно по сохранившимся карточкам заведующего общим отделом ЦК Малина. На этих карточках партаппаратчик фиксировал суть некоторых речей. Очевидно, Косыгин полагал, что пост второго секретаря как раз займет обижавшийся Хрущевым Суслов.

По другой версии, вопрос поста второго секретаря поднял Подгорный.

В обед 14 августа Хрущев смысла дальше продолжать держаться за свои посты уже не видел. Наконец он согласился на отставку. Но его и тут унизили. Текст первого заявления о добровольном сложении полномочий ему поднес для подписи не кто-нибудь, а недавний фаворит Ильичев, который спешил присягнуть Брежневу.

Покончив с Хрущевым (и выпроводив бывшего лидера из зала заседаний), инициаторы заговора перешли к следующему очень важному вопросу — делению портфелей. Этим они занимались после обеда чуть ли не целый час.

Однако эту часть обсуждения зав. общим отделом ЦК Малин в свои карточки не занес. Возможно, он просто испугался, когда были оглашены фамилии претендентов.

Шелест в книге своих мемуаров «Да не судимы будете» утверждал, что на заседании Президиума прозвучали три кандидатуры: Брежнев, Подгорный и Косыгин.

Существует также версия, что первым после ухода с заседания Президиума Хрущева слово взял Брежнев и выдвинул на пост первого секретаря ЦК Подгорного, который тут же отказался, предложив в свою очередь кандидатуру Брежнева. Но можно ли полностью ей доверять?

Лично мне летом 2021 года юрист Вячеслав Сысоев рассказывал совсем другую историю, случайно услышанную им еще в 1982 году, когда он после окончания Академии общественных наук получил назначение в отдел писем ЦК на должность консультанта. Одна из новых коллег ему призналась, что осенью 1964 года в качестве сотрудницы общего отдела ЦК присутствовала на историческом заседании Президиума ЦК и запомнила, как сначала прозвучало имя Суслова, однако тот сразу от сделанного ему предложения отказался, выдвинув Брежнева. И кому верить?!

После заседания Президиума, в шесть вечера, в Свердловском зале Кремля собрался пленум ЦК. Вступительное слово на нем произнес Брежнев. А дальше почти с двухчасовым докладом выступил Суслов.

Позже некоторые участники заседания Президиума ЦК утверждали, что выбор Суслова на роль докладчика для большинства партийной верхушки был неожиданным.

«Против ожидания всех нас, — рассказывал Шелест, — доклад поручили сделать Суслову. И это далеко не было понятно — ведь Суслов почти в последнюю очередь был информирован о предстоящих крупных политических событиях, он, по сути, никакого отношения не и