Интернационалисты

1

В советском варианте написания истории России 1918–1923 годов всегда гневно обличалась «вооруженная интервенция 14 империалистических государств» против Советской России.

На этом фоне иногда проскальзывала тема воинов-интернационалистов из зарубежных стран, вставших под знамена Октября, чтобы с оружием в руках послужить делу всемирной пролетарской революции. По мысли советских историков и пропагандистов, существование красных интернационалистов должно было олицетворять собой международный характер большевистского переворота 1917 года. В то же время тема эта была абсолютно второстепенной, так как главным творцом переворота объявлялся абстрактный трудовой народ. Второстепенной до такой степени, что даже изучение ее проходило с необычайной осмотрительностью.

Советский историк признавал в 1989 году, что «до настоящего времени, в сущности, отсутствуют крупные обобщающие работы, посвященные формированию и деятельности интернациональных отрядов Красной гвардии в масштабах страны» (19, 13)[1].

В рамках нашего небольшого исторического исследования мы попытаемся объяснить эту сдержанность советских историков и привлечь внимание к множеству совершенно бесспорных свидетельств о том, что значение «интервенции 14 стран» сильно преувеличено, а роль красных интернационалистов в захвате большевиками власти в Петрограде, а затем и всей стране, в удержании этой власти в самые критические периоды, как и в победе большевиков в Гражданской войне, наоборот, столь же сильно недооценена.

Но обо всем по порядку...

Сначала коротко о том, откуда взялось физически большинство так называемых интернационалистов — иностранных подданных.

28 июля 1914 года началась Первая мировая война между двумя блоками государств: Центральные державы — Германская и Османская империи, Австро-Венгерская монархия и Болгарское царство против Антанты — Британской и Российской империй и Французской Республики. На стороне Антанты (фр. entente — согласие) также выступили Сербия, Бельгия, а позднее Япония, Италия, США и др.

Не вдаваясь в подробности боевых действий, констатируем чрезвычайно тяжелое стратегическое положение Центральных держав, в первую очередь Германии, ведшей войну на два фронта: Западный — против английских и французских войск и Восточный — против войск русских.

Постепенно на территориях всех воюющих стран стали скапливаться довольно значительные массы военнопленных стран противников.

В России, по данным Международного Красного Креста, находилось более 2 320 000 военнопленных, из них порядка 51 000 солдат и офицеров турецкой армии, более 187 000 — немецкой и более 2 100 000 — австро-венгерской (16, 15).

Уже в конце 1915 года при Военном министерстве было создано Междуведомственное совещание по распределению военнопленных, задачей которого было обеспечение рабочей силой промышленных предприятий Российской империи во время войны.

В первой половине 1917 года количество занятых на различных работах военнопленных превышало 1,5 миллиона человек. При этом, например, в четырех основных каменноугольных бассейнах империи — Донецком, Уральском, Подмосковном и Западносибирском — военнопленные составляли около 27% всех рабочих, в горнозаводской промышленности Урала — почти 30%, а в железорудной промышленности юга России — около 60%. Военнопленные составляли более 10% рабочих даже на предприятиях, непосредственно работавших на войну (16, 51).

Военнопленные были сосредоточены в более чем 400 лагерях в Сибири, на Урале, в Казанском, Туркестанском, Московском и Петроградском военных округах. По сути, находясь в лагерях или занятые на производстве, военнопленные представляли собой спаянные по национальному признаку, сравнительно дисциплинированные, имевшие боевую подготовку значительные группы людей, чья свобода была ограничена лишь постольку, поскольку дееспособное государство, пленниками которого они были, способно было эту свободу ограничивать.

Теперь, чтобы проследить хронологию событий, возвратимся в 1914 год. Германия к началу боевых действий руководствовалась стратегическим планом, разработанным еще к 1905 году начальником немецкого Генерального штаба генералом фон Шлиффеном. Этот план предусматривал принцип одновременной войны только с одним противником путем достижения победы над Францией в течение одного-двух месяцев, после чего все силы должны были сосредоточиться на противостоянии России.

Однако наступление русской армии в Восточной Пруссии, начавшееся в августе 1914 года, а затем и контратака англо-французских войск в битве на Марне (сентябрь 1914-го) сорвали план Шлиффена. Враждующие стороны перешли к изматывающей позиционной войне, наименее перспективной для Центральных держав, крайне ограниченных в своих ресурсах, в отличие от Российской и Британской империй.

В таких условиях правительство Германии очень быстро пришло к очевидной мысли о необходимости ликвидации одного из фронтов. С этой целью, помимо чисто военных мер, германские МИД и Генеральный штаб проводили в странах Антанты работу по активизации местных подрывных элементов. В Англии, Франции и Италии, на которых, помимо России, были сосредоточены германские усилия, желаемые результаты достигнуты не были — в том числе потому, что их национальные партии, принадлежавшие к набравшему силу по всей Европе еще к началу войны социал-демократическому движению, заняли четкие патриотические позиции, пойдя, в условиях мировой бойни, на сотрудничество с правительствами своих стран.

Однако в России социал-демократическая партия была расколота на две части: меньшевики, вопреки названию, имевшие «контрольный пакет акций» в Российской социал-демократической партии (РСДРП) в целом, и большевики, яростно сражавшиеся за собственную лидирующую роль.

И здесь сыграл свою роль субъективный фактор в лице выходца из Российской империи, искренне ненавидевшего свое бывшее отечество и столь же искренне лелеявшего мечту о германском подданстве, — Израиля Лазаревича Гельфанда, он же — Александр Парвус (1867–1924).

Названный господин, деятель российского и германского социал-демократического движения, теоретик марксизма, один из руководителей, вместе с Троцким, Петербургского совета рабочих депутатов во время русской «революции» 1905 года, являлся вместе с тем весьма ловким финансистом, сделавшим состояние на военных поставках в Турцию еще во время Балканских войн 1912–1913 годов.

Начало Первой мировой войны стало для Парвуса радостным событием, оживившим его мечты о сокрушении Российской империи.

7 марта 1915 года на стол государственного секретаря (министра иностранных дел) Германии фон Ягова ложится подготовленный Парвусом некий документ, известный как «Меморандум доктора Гельфанда», в котором тот, используя опыт 1905–1907 годов, подробно расписал план по организации революции внутри России и тем самым по выводу ее из войны. Этот план вполне сочетался с задачей обрушения одного из фронтов, в данном случае Восточного, стоявшей перед германским командованием.

Меморандум содержит «все аспекты и обстоятельства, которые Парвус считал необходимыми для достижения своей цели: свергнуть царизм, сократить Россию до территории собственно России и сделать рабочий класс господствующим (59, 105).

В конце марта 1915 года Парвус получил от Министерства иностранных дел Германии первый миллион марок на озвученные им цели. Кроме аванса, были даны твердые гарантии на продолжение финансирования. Так Парвус получил самое главное для будущей революции — деньги.

Дальше возникала чисто техническая проблема — найти оппозиционную партию в России, которая ради будущей власти пойдет на сотрудничество с врагом, чтобы помочь тому одержать победу в кровавой войне.

Эта проблема на первый взгляд была трудно разрешима, уж слишком единодушно практически все российские оппозиционеры встали на сторону царя и правительства в смертельной схватке с противником на фронтах Первой мировой.

Но, как известно, в семье не без урода, в том числе и в семье социалистической. Именно в этот момент на вопрос: «Есть ли такая партия?» — госпожа История ответила: «Есть, есть такая партия!» И действительно, на стороне открытого врага своей страны пожелали выступить большевики. Добавим, что их вождь — В.И. Ленин — «теоретически обосновал» свою позицию. 26 июля 1915 года появляется его статья «О поражении своего правительства в империалистической войне»: «Революционный класс в реакционной войне не может не желать поражения своему правительству. Это — аксиома... Революция во время войны есть гражданская война, а превращение войны правительств в войну гражданскую, с одной стороны, облегчается военными неудачами (“поражением”) правительств, а с другой стороны — невозможно на деле стремиться к такому превращению, не содействуя тем самым поражению» (24. Т. 26. С. 286–287).

Впрочем, большевистских сил, даже с германской подпиткой, было совершенно недостаточно, чтобы свалить или даже серьезно поколебать Российскую империю. После провала попыток организовать всеобщую стачку и вооруженные выступления в 1916 году Германия сократила до минимума финансирование русских революционеров. К концу 1916 года большевистские организации в России были практически полностью разгромлены. Многие лидеры партии, такие, например, как Свердлов и Сталин, прозябали в ссылке в далеком Туруханском крае. Троцкий с Лениным не могли показать в России и носа. Даже обычно неунывающий, в политическом смысле, Парвус предпочел вновь вплотную заняться бизнесом.

Но тут наступил 1917 год, который должен был стать финальным годом Великой войны. Тщательно подготовленное весеннее наступление на обоих фронтах должно было окончательно склонить чашу весов в пользу Антанты.

2

Февральская «революция» в России кардинально изменила ситуацию. Опять же не будем вдаваться в излишние подробности, отметив лишь, что большевики не имели к произошедшему никакого отношения.

Победившая «оппозиция» сформировала Временное правительство, сумевшее получить поддержку Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов, подавляющее большинство в котором составляли меньшевики и эсеры. При этом поистине роковой персонаж российской истории начала ХХ века — А.Ф. Керенский (1881–1970) участвовал и в первом, и во втором учреждении, будучи в правительстве — министром юстиции, а в Совете — товарищем (заместителем) председателя Исполнительного комитета.

Но самым интересным и значимым стало поведение в новых внутрироссийских условиях Германии. Главный противник России в войне, казалось бы, ничего не выиграл от Февральской революции — ведь русские войска продолжали удерживать Восточный фронт. Однако вскоре российская армия стала утрачивать прежнюю боеспособность — этому способствовало резкое падение дисциплины, вызванное новыми «послеимперскими» порядками.

Но что гораздо важнее, в условиях ослабления центральной государственной власти вновь стал актуальным «проект» Парвуса, который в 1917 году жил в Копенгагене, совмещая разведывательную деятельность с руководством торговой компанией.

Историк Р.Пайпс: «Он убедил посла Германии в Дании, графа У.Брокдорф-Рантцау, что если дать свободу действий антивоенно настроенным левым, они разовьют такую анархию, что через два или три месяца Россия сама будет вынуждена выйти из войны. Парвус привлек особое внимание посла к Ленину как к “гораздо более буйно помешанному”, чем Керенский или Чхеидзе. Со сверхъестественной проницательностью Парвус предсказал, что как только Ленин вернется в Россию, он свергнет Временное правительство, захватит власть в стране и безотлагательно заключит сепаратный мир» (38, 61).

Однако осуществлению плана мешала некая техническая сложность — Ленин, как и большинство его наиболее верных последователей, находился за границей, по большей части в Швейцарии. Быстро добраться оттуда до территории России было решительно невозможно. Непреодолимым препятствием, не говоря уже о линии фронта, служила территория вражеских для России стран — Германии и Австро-Венгрии. Но эта проблема была решена с помощью Парвуса.

Приведем свидетельство видного большевика, советского дипломата Максима Максимовича Литвинова (имя при рождении Меер-Генох Моисеевич Валлах): «Не может быть сомнения в том, что именно Парвус (Гельфанд) подал Людендорфу идею дать разрешение на проезд Ильича через Германию» (1, 96).

О том же говорил и сам генерал Эрих Людендорф, выполнявший функции начальника штаба при фактическом главнокомандующем германской армией фельдмаршале Пауле фон Гинденбурге: «Помогая Ленину проехать в Россию, наше правительство приняло на себя особую ответственность. С военной точки зрения это предприятие было оправданным. Россию нужно было повалить» (50, 187).

Вопрос проезда через Германию был решен. 9 апреля 1917 года 32 российских эмигранта, в числе которых был и Ленин, выехали из швейцарского Цюриха, пересекли Германию, по морю добрались до Швеции, оттуда до Финляндии и — опять на поезде — отправились в Петроград.

На территории Германии ленинский вагон сопровождали офицеры разведки германского Генштаба. Вот что писал их командир полковник Вальтер Николаи: «Я не знал в то время, как и всякий другой, ничего о большевизме, а о Ленине мне было только известно, что живет в Швейцарии как политический эмигрант Ульянов, который доставляет ценные сведения моей службе о положении в царской России, против которой он боролся» (1, 88).

3 (16) апреля заезжие революционеры прибыли на Финляндский вокзал. Их ждал торжественный прием. Лозунги, транспаранты, почетный караул, отряд матросов Балтийского флота, делегации, толпа любопытных. Возглавлял сие действо председатель Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов меньшевик Н.С. Чхеидзе.

В ходе восторгов Ленин взгромоздился на броневик, один из двух, стоявших на привокзальной площади, и произнес речь, общий смысл которой сводился к утверждению: империалистическая война даст начало гражданской войне по всей Европе.

Инициатором выступления Ленина с броневика был командир матросов Максимов. На следующий день, узнав об обстоятельствах приезда Ленина в Петроград, то есть о том, что тот ехал на германские деньги и в германском вагоне, Максимов вместе с матросами-балтийцами выпустили резолюцию: «Узнав, что товарищ Ленин вернулся в Россию с согласия германского кайзера, выражаем глубокое сожаление по поводу его встречи в Питере. Если бы мы знали, то вместо криков “ура” мы бы сказали: “Вон отсюда, возвращайтесь в ту страну, через которую вы к нам ехали”» (17, 111).

Газета «Русская воля» писала в те дни: «То, что Ленин — предатель, всякому честному, рассуждающему человеку было понятно еще до его приезда в Россию» (1, 116).

Однако все протесты и разоблачения запоздали. Ленинский десант высадился и приступил к делу. Уже на следующий день из Генштаба Германии в Министерство иностранных дел сообщали: «Штайнвахс телеграфирует из Стокгольма 17 апреля 1917 года: “Въезд Ленина в Россию удался. Он работает полностью по нашему желанию...”» (1, 10).

После этого события развивались так, как будто из бутылки шампанского вылетела пробка.

Из Швейцарии через Германию прибыл второй «опломбированный» десант, гораздо более многочисленный: 250 революционеров во главе с Мартовым. Но еще больше прибывало из США. Часть, как Л.Д. Троцкий, перебралась через Атлантический океан. Основная же часть отплывала из портов Тихоокеанского побережья во Владивосток. Ехали целыми пароходами, тысячами! (63, 185)

Заметим, что, кроме Ленина, Троцкого и их ближайших заграничных подельников, была и еще одна группа «товарищей», которой не было нужды пересекать границы страны. Это были люди, которые после февральских событий 1917 года были амнистированы Керенским и добирались до Петрограда из отдаленных районов России. Например, Иосиф Сталин прибыл в столицу 12 марта, а Яков Свердлов — 29 марта все того же 1917 года.

Теперь, когда сотни и тысячи большевиков собрались в России, а Ленин наметил курс в своих «Апрельских тезисах», все это грандиозное мероприятие надо было профинансировать. Деньги требовались на печатную пропаганду, на организацию митингов и забастовок, на создание и вооружение боевых отрядов... Сами многочисленные революционеры тоже требовали денег на постоянные междусобойчики, да и просто «на жизнь».

Что ж, в Германии все это понимали, цель оправдывала любые расходы, да и положение в войне было настолько тяжелым, что экономить было не время. И немецкие деньги бурным потоком хлынули в большевистские кассы.

Шведский историк Ханс Бьёркегрен пишет: «Деньги шли параллельно и под разными прикрытиями, с легальными коммерческими операциями через компанию Израиля Гельфанда (Александра Парвуса) в Копенгагене и агентство Якова Фюрстенберга (Ганецкого) в Стокгольме. Из Хапаранды неустановленные курьеры тайно переправляли крупные суммы в Торнео, где их принимала родственница Фюрстенберга и его коммерческий представитель в России Евгения Маврикиевна Суменсон. Суменсон работала в петроградской фирме “Фабиан Клингсланд” и во время войны ездила в Швецию и Данию. Получая пачки банкнот в Торнео, она передавала их Козловскому, который вносил их в партийную кассу большевиков» (4, 198).

Еще одна часть немецких денег переводилась из банка в Берлине через счет Фюрстенберга (Ганецкого) в «Ниа Банкен» в Стокгольме на счет Евгении Суменсон в «Сибирском банке» в Петрограде (4, 198).

Германское финансирование большевиков позднее подтвердил ветеран немецкой социал-демократии Эдуард Бернштейн, работавший после Первой мировой войны над архивами германского Министерства иностранных дел. 30 января 1921 года он писал в газете «Форвертс»: «Ленин и его товарищи действительно получили от императорской Германии огромные суммы — что-то свыше 50 миллионов золотых марок...» (9, 405).

Сейчас опубликованы уже сотни документов, подтверждающих факт финансирования Германией большевиков. Не будем увлекаться их дальнейшим цитированием.

Приведем еще лишь один документ, снимающий последние сомнения в получении Лениным немецких денег, а заодно и в том, что сами большевики прекрасно понимали преступность этого деяния. Данный документ, датированный 16 ноября 1917 года и отпечатанный на бланке Народного комиссариата по иностранным делам с грифом «Совершенно секретно», опубликован историком А.Г. Латышевым со следующей ссылкой: ЦПА ИМЛ, ф. 2, оп. 2, д. 226.

«Председателю Совета народных комиссаров.

Согласно резолюции, принятой на совещании народных комиссаров товарищей Ленина, Троцкого, Подвойского, Дыбенко и Володарского, мы произвели следующее:

1. В архиве Министерства юстиции из дела об “измене” товарища Ленина, Зиновьева, Козловского, Коллонтай и др. мы изъяли приказ германского имперского банка № 7433 от второго марта 1917 года с разрешением платить деньги тов. Ленину, Зиновьеву, Каменеву, Троцкому, Суменсон, Козловскому и др. за пропаганду мира в России.

2. Были просмотрены все книги банка Ниа в Стокгольме, заключающие счета тов. Ленина, Троцкого, Зиновьева и др., открытые по приказу германского имперского банка за № 2754. Книги эти переданы Мюллеру, командированному из Берлина.

Уполномоченные народным комиссаром по иностранным делам Е.Поливанов, Г.Залкинд» (23, 95).

Приведем и комментарий А.Г. Латышева: «Таким образом, уничтожив вещественные улики своего сговора с германскими правящими кругами, Ленин и его сообщники оставили потомкам документ, подтверждающий акцию по тайному изъятию этих улик. Доказательность этого документа не меньше, чем если бы была найдена заверенная нотариусом расписка вождя в получении немецких денег» (23, 95–96).

Другим доказательством поступления денег служит грандиозный размах начавшейся большевистской пропаганды. Совещания, конференции и съезды следуют одно за другим. Большевистские пропагандисты наводняют как фронт, так и тыл. Но самой яркой иллюстрацией является рост тиражей печатной продукции.

Если за годы войны большевики издали 8 млн экземпляров печатной продукции (газет, книг, брошюр, в том числе 2 млн листовок), то объемы их издательской деятельности после Февраля потрясают.

Первой 5 (18) марта вышла «Правда». До 5 (18) июля 1917 года, пока ее не запретили, напечатали 99 номеров газеты общим тиражом около 8 млн экземпляров; ежедневный тираж 85–100 тыс. экземпляров (65, 136–170). Как несложно заметить, только газет «Правда» за три месяца большевики напечатали больше, чем всей своей печатной продукции за три года войны. Но это не всё. Ежедневный тираж газеты «Рабочий путь», немедленно организованной после закрытия «Правды», вырос почти в 4 раза и в октябре достигал цифры 220 тысяч. «Социал-демократ» — ежедневная газета большевиков Москвы — издавался тиражом 47 тысяч в день. К июлю партия имела 51 издание, а к октябрю — 75 (65, 136–170).

Количество выпускаемых листовок не поддается учету.

Причем все это не продается, а бесплатно раздается на улицах. Большевики без устали обещают всем и каждому исполнение самых заветных желаний: стране — мир, крестьянам — землю, рабочим — фабрики, народам — освобождение от национального гнета. Как все это будет исполнено — не важно, главное — верьте нам.

Ни одна партия в России, включая самые отъявленные буржуазные, не могла позволить себе сравнимую по финансированию пропагандистскую кампанию.

Кроме того, с конца марта 1917 года началось создание отрядов Красной гвардии, то есть началась подготовка к вооруженному захвату власти.

Дадим слово и представителям Германии.

29 сентября 1917 года государственный секретарь по иностранным делам барон Рихард фон Кюльман направил в германский Генеральный штаб следующую телеграмму: «Наша первоочередная задача — оказать максимально возможную поддержку революционным элементам. Какое-то время мы занимались этой деятельностью, достигнув полной договоренности с политическим отделом Генерального штаба (капитан фон Хольсен). Наша совместная работа принесла конкретные результаты. Большевистское движение никогда не смогло бы достигнуть такого влияния, которое имеет сегодня, без нашей постоянной поддержки. Все доказывает, что движение продолжает расти, и то же происходит с финским и украинским движениями за независимость» (15, 259).

Спустя два месяца тот же Кюльман резюмировал: «Россия оказалась самым слабым звеном в цепи наших противников. Перед нами стояла задача постепенно ослабить ее и, когда это окажется возможным, изъять из цепи. Это и было целью подрывной деятельности, которую мы вели за линией русского фронта, — прежде всего стимулирование сепаратистских тенденций и поддержка большевиков. Только тогда, когда большевики начали получать от нас через различные каналы и под различным видом постоянный поток денежных средств, они оказались в состоянии создать свой собственный орган — “Правду”, проводить энергичную пропаганду и расширить значительно свою прежде узкую партийную базу» (15, 259–260).

И еще. Однажды германский посол в Стокгольме фон Люциус, отвечая на упрек, что большевики-ленинцы получают слишком много денег от германского правительства, заявил: «Не может быть никакой речи, что Ленин нам дорого обходится. Он сберегает нашу кровь, которая во много раз дороже, чем золото» (39, 414).

3

Теперь скажем о бойцах-интернационалистах, которые могли быть использованы Лениным и компанией. В первую очередь такая роль отводилась финнам. Строго говоря, на момент октябрьского переворота 1917 года Финляндия была частью Российской империи, однако сепаратистские настроения в ней были настолько сильны, что враги не могли их не использовать.

Уже в январе 1915 года Германия начала формирование вооруженных подразделений финских сепаратистов. Небольшими группами, тайно молодые люди переезжали вначале в Швецию, а затем в Германию, в школу Пфадфиндер (школа следопытов, скаутов, разведчиков — нем.). Финнов обучали в лагере Локстедт (Лохштедт) в Шлезвиг-Гольштейне с 25 февраля 1915 года. В Финляндии начинается тайная вербовка по всей стране. Самая оживленная деятельность была в Уусимаа, Похьямаа и в Карелии. Всего в 1915–1916 годах Германия приняла 2000 финнов (66, 18).

Весной 1916 года из группы сформировали 27-й Королевский прусский егерский батальон под руководством майора Максимилиана Байера. В мае для получения боевого опыта батальон был переброшен на Рижский фронт, где он участвовал в некоторых боях против русских войск на побережье теперешней Латвии, в районе между рекой Миса и Рижским заливом. И вот теперь, в 1917 году, этой части предстояло выполнить особую миссию — стать наконечником большевистского копья, готового в нужный момент поразить Временное правительство. А пока этот момент не наступил, готовилась и основная масса будущих красных интернационалистов.

Отметим и первое упоминание в большевистских источниках пленных вражеских солдат в качестве союзников. 25 апреля (7 мая) 1917 года, выступая на VII Всероссийской конференции РСДРП(б), Яков Свердлов, буквально ворвавшийся в эти дни в число лидеров большевистской партии и занявший место, по сути, рядом с Лениным, похвастался успехами подконтрольной лично ему Уральской большевистской организации: «Первомайский праздник прошел великолепно... В первомайских празднествах принимали участие также пленные австрийцы и германцы...» (44, 109).

Процесс, что называется, пошел...

Пропустим несколько месяцев злосчастного для России 1917 года, отметив, что после провала вооруженного выступления большевиков 3–5 июля[2] Ленин сбежал из Петрограда и прятался в имперской глуши, в том числе на территории Финляндии.

Лишь 7 октября Ленин возвращается в Петроград. Здесь он скрывается на квартире большевички Маргариты Фофановой (ул. Сердобольская, д. 1, кв. 1), где его могли посетить только самые доверенные сподвижники — Я.Свердлов, Н.Крупская, И.Арманд и некоторые другие, включая фактического личного телохранителя — финна Эйно Рахью (1885–1936).

Вплоть до 16 октября продолжаются ожесточенные споры по вопросу о вооруженном восстании, начавшиеся в большевистском ЦК еще в сентябре. Ленин настаивает на скорейшем выступлении, его можно понять: помимо всех прочих соображений, у него существуют обязательства перед Германией, вложившей в него миллионы. Однако члены ЦК сомневаются и делают это до тех пор, пока сторону Владимира Ильича однозначно не занимают Свердлов и Троцкий, твердо вошедшие в партийное руководство лишь в конце лета.

На последнем этапе подготовки переворота, в ночь с 18 на 19 октября, был образован Военно-революционный комитет (ВРК), который формально возглавил левый эсер П.Лазимир, однако все решения принимали Л.Д. Троцкий, В.А. Антонов-Овсеенко и Н.И. Подвойский под чуткой опекой Свердлова.

О характерных особенностях ленинской жизни на конспиративной квартире мы узнаем из воспоминаний ее хозяйки М.Фофановой: «В субботу, 14 октября, поздно вечером пришел Эйно Рахья. Он притащил с собой дорожный солдатский сундук, до самого верха набитый новенькими десятирублевыми купюрами. На дне сундука лежало множество пачек шведских крон... В течение двух или трех дней Эйно по частям унес принесенные им деньги. Оставил, кажется, лишь две пачки Владимиру Ильичу...» (1, 197–198).

И еще: «Вечером 15 октября, в воскресенье, когда было уже темно, в сопровождении Эйно пришли к нам два товарища. Об их приходе я была предупреждена Владимиром Ильичем еще утром. Он сказал мне, что вечером приедут из Финляндии два товарища — Рубаков и Егоров и что они вместе со всеми совершили опасное путешествие из Цюриха в Петроград. Оба молодые, лет 30–35, высокие, стройные, чувствовалась военная выправка... Они вежливо поздоровались, и я проводила их в комнату Владимира Ильича. Эйно прошел в кухню. Разобрать разговор при закрытых дверях было невозможно, да и не пыталась я это делать. Но чувствовалось, что все трое говорят на немецком языке. Иногда они переходили на русский. Беседа проходила более часа. Когда они стали уходить, я услышала фразу: “Bis zum baldigen Wiedersehen!”[3] Вместе с ними ушел и Эйно...» (1, 200).

Немецкий язык в беседе с Лениным не должен вызывать удивления, ибо «эти “два товарища” являлись майорами разведывательного отдела германского Генштаба».

И вновь слово М.Фофановой: «Днем 17 октября Владимир Ильич предупредил меня, что собирается в ночную командировку. Поздно вечером пришел Эйно Рахья... Эйно спросил: “Владимир Ильич, не подавят нас присланные с фронта войска, как в июле?” Вдруг Владимир Ильич встал, положил руку на бедро и, слегка наклонившись к Эйно, сказал: “Немцы не позволят Керенскому снять с фронта даже одного солдата”. Потом он посмотрел на часы и сказал: “Товарищ Рахья, нам пора”. Они оделись и ушли» (1, 212).

Уверенность Ленина базируется на четком плане, которого придерживается он сам и в выполнении которого «немцами» он уверен.

«Еще в марте 1917 года, когда решался вопрос о пропуске Ленина и его сообщников в Россию и оговаривались предварительные условия будущего Брестского договора, германское командование наряду с выделением большевикам необходимых для их подрывной деятельности денежных средств приняло решение и об оказании им немедленной военной помощи в случае захвата власти. Для этой цели в апреле 1917 года с фальшивым шведским паспортом в Петроград прибыл полковник германского Генерального штаба Генрих фон Рупперт, доставивший секретные приказы немецким и австрийским военнопленным оказать вооруженную поддержку большевикам, которые в свою очередь должны были обеспечить их оружием» (3, 22–23).

Этот приказ, подписанный начальниками генеральных штабов Германии и Австрии, после Второй мировой войны был обнаружен в немецких архивах.

«Под Петроградом находилось несколько лагерей с германскими и австрийскими военнопленными, в том числе из весьма элитных частей. В частности, вблизи села Колтуши, фактически рядом с Большой Охрой, почти в полном составе сидел в лагере 3-й Кирасирский императора Вильгельма полк, захваченный в свое время в плен казаками генерала Ренненкампфа. Неподалеку коротал время 142-й Бранденбургский полк. <...> Все было продумано до мелочей, даже то, что немцы плохо знакомы с русскими трехлинейными винтовками, наганами и прочим оружием. В связи с этим “большевистский” сторожевой корабль “Ястреб” специально ходил в Фридрихсхафен, откуда доставил 12 000 немецких винтовок и миллионы патронов прямо к 25 октября, за что и попал навеки в список “кораблей Великого Октября”. Кроме того, “Ястреб” привел за собой на буксире судно раза в два больше его самого. <...> “Ястреб”, помимо винтовок, доставил в Петроград и немецкие полевые орудия» (3, 23).

Если этого недостаточно, вот документ. Германский Генеральный штаб сообщает «Совету народных комиссаров» 25 октября 1917 года, в день его учреждения:

«Согласно происшедшим в Кронштадте в июле текущего года соглашениям между чинами нашего Генерального штаба и вождями русской революционной армии и демократии гг. Лениным, Троцким, Раскольниковым, Дыбенко, действовавшее в Финляндии русское отделение нашего