История Ливонской войны

Борьба царя Иоанна Васильевича (Грозного) за выход к Балтийскому морю

Ливонская война явилась величайшим наступательным порывом Моск­вы в XVI веке, одной из труднейших войн эпохи Иоанна Грозного, делом его жизни и трагедией его царствования.

Вообще, весь XVI век отмечен тягой европейцев к расширению. В то время как западные государства посылали своих самых отважных сынов, неутомимых «морских волков», по Атлантическому и Индийскому океанам на поиски новых земель, золота и редкостных товаров, Восточная Европа беспрерывно расширяла свои сухопутные владения. Польско­литовское государство забрало черноземную полосу по Днестру и Днепру, прежде принадлежавшую Киевской Руси. Мос­ковское государство, образовавшееся между Волгой и Окой, подчинило при Иоанне IV Среднее и Нижнее Поволжье, колонизировало Дикую степь, продвинув к Десне и Дону полосу казацких земледельческих поселений, достигло Кавказа и поставило крепости на Тереке, перешло за Камень (Уральский хребет), присоединило Сибирь и одновременно устремилось к морям.

В условиях развития производства и торговли на западе и на востоке Европы одним из важнейших направлений политики становится открытие внешних рынков, приобретение торговых монополий и преимуществ, захват морских портов и проливов. Однако на юге выход быстро растущего Московского государства к Черному морю блокирует могущественный турецкий султан вместе со своим сателлитом — крымским ханом, а на северо­западе путь к Балтийскому морю, а значит, и к мировому рынку преграждает ослаб­ленная Ливония, ставшая полем соперничества Польши, Литвы, Швеции и Дании, заинтересованных в достижении торгового и военно­политического господства на Балтике.

В первой половине 50­х годов XVI века в дипломатической и торговой жизни России произошло важное событие. Англичане нашли северный путь в Россию. 24 августа 1553 года английский корабль, обогнув Скандинавию, вошел в устье Северной Двины (в 1584 году здесь возникнет город Архангельск как морской порт для ярмарочной торговли с англичанами). Между Лондоном и Москвой завязалась выгодная для обоих государств торговля. Англичане получили возможность проводить торговые операции на всем Русском Севере, который они быстро и досконально изучили. По северному торговому пути на английских, а затем и голландских кораблях стали прибывать специалисты (рудокопы, мастера горного дела, металлурги, врачи и др.). С Англией установились регулярные дипломатические отношения, произошел обмен послами.

Однако северный торговый путь, которым можно было пользоваться лишь пять месяцев в году, не снимал необходимости обеспечить свободные торговые отношения с западными государствами более коротким путем: через присоединение Ливонии и устранение посредничества ганзейцев. Свободные сношения с Европой были необходимы не только для импорта технологических новаций и промышленной продукции (XVI век выделяется прогрессом военной техники, и в частности, изобретениями в области огнестрельного оружия), но и для использования в интересах русского экспорта международной экономической конъюнктуры, например растущего спроса на хлеб со стороны западных промышленных государств. Разумеется, присутствовал и военно­стратегический мотив. Иоанн IV понимал, что, не обладая научно­техническими достижениями современного европейского государства, невозможно успешно бороться с мусульманским Востоком и Турцией. А чтобы получить и взять на вооружение эти достижения, нужны были свои гавани на Балтийском море, позволяющие войти в непосредственное соприкосновение с Западной Европой и беспрепятственно приглашать иностранных специалистов. Но эти гавани находились в руках соседей, подозревавших (не без основания), что Московское государство представит для них серьезную опасность, если свои материальные ресурсы соединит с научно­техническими новшествами западных стран.

Иоанн IV, начиная Балтийскую кампанию, руководствовался здравым пониманием интересов Московского государства. Одновременно он выполнял замысел и завет своего великого деда Ивана III, с которым был солидарен.

Беспрерывные войны за Казанское и Астраханское ханства, заканчивавшиеся неудачами, явились причиной, заставившей Ивана III оставить Ливонию в покое. Продолжая дело своего деда и отца, Иоанн IV овладел Казанью (1552). На землях Казанского ханства было освобождено до 100 тыс. русских пленных. Все они получили свою долю военной добычи в «кипевшей богатством» Казани и были отправлены домой. В 1556 году к Москве была присоединена Астрахань. Таким образом, две сабли против Руси (выражение Иоанна IV) — Казань и Астрахань — были выбиты из рук неприятеля. Благодаря этим победам была обеспечена безопасность восточных рубежей Московского государства, а Волга стала великой русской рекой от истока до устья. Завоевание всей Волги вывело русских к Каспийскому морю, к Кавказу и значительно способствовало развитию торговли с Персией. Поскольку Персия считала излишним расширять сферу своего влияния севернее Терека, то большинство народов Поволжья и Северного Кавказа, за исключением малых ногаев (населяли часть территории современного Ставропольского края), подчинились Московскому государству.

Именно в период покорения Казани и Астрахани Иоанн обрел прозвище Грозный, то есть страшный для иноверцев, врагов и ненавистников России. Об этом свидетельствует народная песня:

Грозен был воин царь наш батюшка,
Первый царь Иван Васильевич:
Сквозь дремучий лес с войском­силою
Он прошел страну татарскую,
Сие царство взял Казанское,
Государство Астраханское.

«Не мочно царю без грозы быти, — писал современник Грозного. — Как конь под царем без узды, тако и царст­во без грозы». После присоединения Среднего и Нижнего Поволжья, на богатые земли которого немедля потянулись русские люди, взоры Иоанна IV обратились на запад, на Ливонию. Он намеревался вернуть древние славянские земли в Прибалтике, ликвидировать западноевропейский плацдарм и стать на морском берегу твердой ногой. Это было намерение, которое, как пишет русский историк С.М. Соловьев, сделалось после того постоянным, господствующим стремлением Иоанновых преемников, намерение, за которое Петр Великий так благоговел пред своим предком.

Однако планы царя покорить Ливонию натолкнулись на сопротивление его окружения, составлявшего неофициальное правительство в начальный период царствования (1547–1560). В корпус советчиков (или «избранной рады» — термин, введенный А.Курбским, по­видимому, по аналогии с польским высшим советом (паны­радой), ограничивавшим власть польского короля) входили костромской дворянин Алексей Федорович Адашев, священник Сильвестр, мит­рополит Макарий, сам князь Андрей Михайлович Курбский, дьяк посольского приказа Иван Михайлович Висковатый и некоторые другие приближенные царя. Все они, за исключением Висковатого, советовали вместо Ливонии покорить Крым. Заметим, что выступление Моск­вы против вассала турецкого султана было на руку Европе, которая в середине XVI века видела в Османской империи своего наиболее опасного внешнего врага. Священник Сильвестр, пользуясь доверием царя в делах религиозных и нравственных, был особенно настойчив в стремлении повлиять и на политические решения Иоанна. Его сопротивление советам Сильвестр выставлял как непослушание велениям Божьим, за которым последуют наказания. Он внушал царю: вместо того чтобы воевать с христианами, слабыми, безвредными, лучше воевать с неверными, беспрестанно опустошающими границы государства, и т.п. На этот тезис Иоанн ответит в 1564 году в знаменитом письме перешедшему на сторону врага А.Курбскому^[1] следующее: «Если же ты возразишь, что мы тоже воюем с христианами — германцами и литовцами, то это совсем не то. Если бы и христиане были в тех странах, то ведь мы воюем по обычаям своих прародителей, как и прежде многократно бывало; но сейчас, как нам известно, в этих странах нет христиан, кроме мелких церковных служителей и тайных рабов Господних». В этом отрывке православный государь прямо говорит о своем отношении к католицизму и утверждавшемуся в Ливонии и Северной Европе протестантизму, который в Моск­ве воспринимали как явное богоотступничество. Что касается войны с Крымом, за которым стояла могущественная Турция, то она была тогда не по силам Московскому государству. Поэтому царь проигнорировал недовольство приближенных при подготовке рывка на запад, к Балтике. Султана же предпочел заверить в своей дружбе.

Прологом Ливонской войны стала война со Швецией, стремившейся утвердиться на новгородских землях и преградить Москве дорогу к Балтике. Шведский король Густав Ваза пошел на эту войну, надеясь на помощь Ливонии. Однако ливонский магистр отказал ему в помощи, полагая, что Ливония только выиграет, если два соседних государства будут ослаблять друг друга в военном противоборстве, и тогда Москва забудет о своих притязаниях. Расчет оказался недальновидным и ошибочным. Когда выяснилось, что ливонцы вовсе не собираются помогать, Густав Ваза был вынужден в 1556 году отправить своих послов к новгородским наместникам и в соответствии с волей Иоанна IV заключить мир по старине, согласно которому границы оставались прежними.

Из­за войны со Швецией московское правительство отложило решение ливонского вопроса на полтора года. За это время ливонцы ничего не предприняли против нависшей над ними угрозы. О беспечности, в которой пребывала Ливония, говорят ничтожные решения, принятые на ландтаге в Пернове осенью 1555 года. Среди них объявленное по всей стране постановление: как слуга или кто­либо другой, не принадлежащий к дворянам, должен в танцах обращаться с особой дворянского происхождения.

В Московском же государстве в 1555 году было принято Уложение о службе. В этом документе были изложены правовые основы поместного землевладения: все землевладельцы, независимо от размера своих владений, делались служилыми людьми государства, то есть сильные и богатые уравнивались в служебной повинности перед государством. Были сформулированы и новые принципы формирования русской армии, отличавшиеся от принципов формирования военных дружин времен феодальной раздробленности.

В 1556 году, сразу же после заключения мира со Швецией, Москва возобновила дело о перемирии, достигнутом в 1554 году в Новгороде с ливонскими послами, но не утвержденном ни магистром Галеном, ни дерптским епископом Германом. По условиям перемирия 1554 года ливонские власти обязались в течение 15 лет не препятствовать сношениям Московской державы с другими государствами, не вступать в военный союз с Литвой и Польшей, а также покрыть задолженность дерптского епископства по дани Москве и выплачивать ее в дальнейшем ежегодно.

При заключении перемирия Иоанн IV и его приближенные показали, что умеют настойчиво и убедительно защищать права и притязания своей державы. Так, прибывшему в Москву ливонскому посольству окольничий Адашев и дьяк Михайлов показали грамоту, согласованную Иваном III с магистром Плеттенбергом в начале XVI века, которая толковалась в смысле вассального подчинения Моск­ве дерптского епископства. Адашев, обосновывая требование «юрьевской (дерптской) дани» с Ливонии с уплатой недоимок за прежние годы, дал следующую историческую справку: «Удивительно, как это вы не хотите знать, что ваши предки пришли в Ливонию из­за моря, вторглись в отчину великих князей русских, за что много крови проливалось; не желая видеть разлития крови христианской, предки государевы позволили немцам жить в занятой вами стране, но с тем условием, чтобы они платили великим князьям; они обещание свое нарушили, дани не платили, так теперь должны заплатить все недоимки». Послам пригрозили еще и тем, что государь сам будет собирать свою дань на всей ливонской земле.

Пункт о дани, включенный в условия перемирия, свидетельствовал о том, что русской дипломатии удалось добиться от ливонских властей формального признания государственных прав Московской державы на дерптское епископство. При этом устанавливалось, что в случае неуплаты дани дерптским епископом ответственность за это возлагается на всю Ливонию, которая должна принудить его к платежу, срок которого истекал осенью 1557 года.

Ливонские власти не только затянули вопрос об уплате дани, но и нарушили еще один пункт договора о перемирии, заключив 14 сентября 1557 года оборонительный и наступательный союз с Польшей. Одновременно союз с Польшей и Литвой заключила Швеция. При этом стороны обязались совместно действовать против своего «прирожденного врага» — московского государя. Эти события усилили решимость Грозного покончить с Ливонией.

22 января 1558 года русские войска перешли восточную границу Ливонии. Началась Ливонская война, которая длилась с перерывами более четверти века (1558–1583) и оказалась самой затяжной в истории России. Ливонская кампания явилась третьим большим военным столкновением русских с немцами. В 1242 году немцы наступали, в 1501–1502­м они вынуждены были защищаться, а в 1558 году были сокрушены. Иоанн IV вел войну с Ливонским орденом за возвращение старинной «отчины» и «дедины», за собирание и объединение русских земель. И об этом он не уставал говорить и писать в ходе Ливонской войны. Примечательно, что в полном титуле первого царя значилось, что он является также обладателем земли Лифляндской Немецкого чина.

В начале войны русское войско, разбившись на отряды, прошло, не встречая сопротивления, полтораста верст вдоль ливонской границы, разоряя посады и деревни, собирая добычу (скот, хлеб и пр.), забирая ливонцев в плен, опустошая и сжигая все, что невозможно было захватить с собой. Навстречу наступавшим отрядам, соединившимся в войско при подходе к Дерпту, были выставлены ничтожные силы в 500 человек, которые были разбиты наголову.

Вопрос о дани сразу приобрел для ливонцев чрезвычайную актуальность. Если раньше они беспечно полагали, что опасность невелика, и не хотели расставаться с деньгами, которые легко бы нашлись у какого­нибудь дворянина или купца, то теперь неприятель у ворот укрепленного города понуждал их к действиям. Потребовалось время, прежде чем Рига, Ревель и Дерпт собрали требуемую сумму в 60 тыс. талеров^[2]. Однако ливонские послы, прибывшие с нею в середине мая в Москву, опоздали. Весть о неожиданном (вопреки приказаниям) взятии объятой большим пожаром Нарвы (11 мая) радикально изменила ситуацию. В честь взятия Нарвы во всех городах Московской державы пели молебны с колокольным звоном. 19 июля после осады сдался Дерпт. Так русские снова овладели своей старинной отчиной — Юрьевом, находившимся в руках немцев с 1224 года. Началось поселение в Юрьевской земле детей боярских^[3], а епископ и некоторые жители города были перевезены в Москву. Взятие Дерпта привело в ужас всю Ливонию. К осени сдалось до 20 значительных городов. Однако обращение к магистрату Ревеля с требованием покорности и обещанием больших льгот оказалось безрезультатным. Город не сдался. В сентябре после такого блистательного похода войска, по старому обычаю, ушли на зимние квартиры в свои пределы, оставив в занятых городах и местностях небольшие гарнизоны.

В целом удачными для русских войск были и военные кампании 1559 и 1560 годов. Так, в августе 1560 года была взята орденская крепость Феллин, считавшаяся лучшей в Ливонии. Старый магистр Вильгельм Фюрстенберг был увезен в Москву, где вместе со своими слугами получил в пожизненное кормление замок Любим, в котором впоследствии и скончался.

Война показала неспособность ливонских колонистов к решительной самообороне и высокий боевой дух русских. Летописец Рюссов, сравнивая воинские качества обоих противников, проявившиеся в Ливонской войне, выносит беспощадные суждения о своих соотечественниках и лестные о русских воинах. «Русские, — говорит Рюссов, — в крепостях являются сильными военными людьми. Происходит это от следующих причин. Во­первых, русские — работящий народ: русский, в случае надобности, неутомим во всякой опасности и тяжелой работе днем и ночью и молится Богу о том, чтобы праведно умереть за своего государя. Во­вторых, русский с юности привык поститься и обходиться скудной пищей; если только у него есть вода, мука, соль и водка, то он долго может прожить ими, а немец не может. В­третьих, если русские добровольно сдают крепость, как бы ничтожна она ни была, то не смеют показаться на своей земле, так как их умерщвляют с позором; в чужих же землях они держатся до последнего человека, скорее согласятся погибнуть до единого, чем идти под конвоем в чужую землю. Немцу же решительно все равно, где бы ни жить, была бы только возможность вдоволь наедаться и напиваться. В­четвертых, у русских считалось не только позором, но и смертным грехом сдать крепость».

Конечно, сказались и все слабые стороны устройства Ливонии, так и не сумевшей за 350 лет сложиться в прочный государственный организм: рознь корпораций, соперничество городов, придавленность сельского населения.

Эстонские крестьяне, поставленные рыцарством и духовенством в положение рабов, не хотели защищать своих угнетателей. Поскольку Московское государство воевало не с туземным населением, а с немцами, превратившими прибалтийские земли в свою колонию, эстонцы в случае насильственной мобилизации вскоре разбегались и поднимались на борьбу в тылу у рыцарства, обращенного фронтом к русским. Они оказывали русским войскам всяческую поддержку: указывали дорогу, давали сведения о передвижении орденских войск, вместе с русскими отрядами нападали на войска ордена, участвовали в захвате укрепленных замков. Например, когда один из командиров, Филипп фон Бёлль, известный своей храбростью, приготовился к битве с русскими, заняв к югу от Феллина выгодную позицию, местные жители помогли русским обойти лагерь Бёлля, и весь его отряд в битве при Эрмесе был унич­тожен. В годы Ливонской войны московское правительство всячески старалось, и не без успеха, использовать ненависть эстонских и латышских крестьян к немцам в интересах расширения и укрепления своей власти в прибалтийских землях. Поскольку московский завоеватель боролся с немецким элитарным слоем, севшим на кормление в Ливонии, «низы» воспринимали его как своего покровителя. Так, при первом занятии Нарвы «лучшие люди» поспешили уехать, а «черный люд» охотно присягнул Иоанну. Осенью 1560 года в северо­западных эстонских землях вспыхнуло крестьянское восстание под предводительством эстонца­кузнеца. Восставшие нападали на дворянские поместья, убивали или передавали русским их владельцев. Герцог Магнус, брат датского короля, имел все основания опасаться, что крестьяне могут подчиниться русским и выдать им всех немцев вместе с крепостями. В 1561 году восстание было подавлено. Предводителя четвертовали, других участников, попавших в плен, после изуверских пыток казнили. Однако стихийные и разрозненные выступления время от времени продолжали набирать силу. В отдельных областях крестьяне отказывались от уплаты податей и выполнения барщины и большими группами ходили в Вильянди, чтобы получить от русского воеводы охранные грамоты.

В то же время известны случаи выступления крестьян и против русских. Во время войны крестьян беспощадно грабили и русские, и немцы. И тогда весной 1571 года крестьяне Гарриена и Иервена (Виттенштейна) тоже решили поживиться в условиях нестабильной обстановки военного времени. Собравшись в отряды, они стали совершать грабительские рейды (на первых порах удачные) в Вирланд, принадлежавший русским. Узнав о готовящемся очередном набеге, русские в Везенберге и Нарве собрали войско, и, когда крестьяне, опьяненные успехами и потому больше думавшие о добыче, чем о неприятеле, пришли, русские войска напали на них и при речке Муддесе убили более 600 человек.

На период Ливонской войны Восточная Эстония оказалась под властью Московской державы. Хотя эта война со стороны Руси не была религиозной и православные в отвоеванных землях практически отсутствовали, обращение людей к «истинной вере» и ее защита от «латин» и «лютеров» оставались в поле стратегического и религиозно­духовного видения государя Московского. Так, в 1558 году после взятия Нарвы по повелению царя туда были присланы архимандрит и протоиерей, чтобы они крестными ходами внутри и вокруг города «очистили его от веры латинской и Лютеровой». В Нарве, а также в Юрьеве и других городах и местечках Восточной Эстонии возводились и освящались православные храмы. В Юрьеве была учреждена епископская кафедра, и на нее был возведен игумен Псково­Печорского монастыря Корнилий, чрезвычайно много сделавший для обращения в православие местного населения — эстонцев и латов.

На занятых русскими территориях была полностью уничтожена прежняя система землевладения ордена, епископов и монастырей. Их владения перешли к русскому государству. Часть поместий была передана русскому служилому дворянству. Эти меры, сопровождавшиеся взятием в плен большого числа знатных ливонцев, отправленных внутрь страны, позволяют предположить, что в случае русской победы на Ливонию был бы распространен тот порядок, который обычно устанавливался Москвой в завоеванных землях. И отец, и дед Грозного при покорении новых территорий высылали оттуда в глубь русского государства наиболее влиятельных и опасных для Москвы людей, а в завоеванные края направляли поселенцев из коренных областей. В результате завоеванный край лишался прежней руководящей среды, но получал такую среду из Москвы и начинал вместе с ней тяготеть к новому центру — Московскому государству. Так, например, поступили Иван III в Великом Новгороде и сам Иоанн после завоевания Казани. Таким образом, при благоприятном для русских окончании Ливонской войны сама Ливония как немецкая колония, а вместе с ней и немецкий порядок на этой земле прекратили бы свое существование.

Что касается эстонских крестьян, то в их положении, безусловно, наметились бы улучшения. Во всяком случае, с поражением немцев они автоматически утрачивали прежний невыносимый статус побежденных, который низводил их до положения рабов победителей. Все они становились наравне с другими народами Московского государства подданными царя. Крестьяне, остававшиеся на землях, перешедших к русскому государству, получали статус государственных, а это ставило их под власть закона, освобождая от произвола и самоуправства частных владельцев. Поскольку в Московском государстве крепостное право, в отличие от Ливонии, в то время пока еще не выступало в формах абсолютного и тотального закрепощения крестьян^[4], они могли воспользоваться правом ухода от помещиков и селиться в городах. Это открывало возможности для социальной мобильности, которые для народов в обширной Московской державе были на порядок шире, чем для аборигенов в ливонских колониальных владениях немцев. Эстонцы могли быть востребованы и на духовном, и на военном, и на купеческом поприще. Например, патриарх Никон и адмирал Ф.Ушаков были по происхождению мордвинами, то есть принадлежали к той же угро­финской группе, что и эстонцы. Нельзя исключать и перспектив быстрого формирования национальной знати, на которую на своих огромных пространствах, как правило, опиралась власть русских монархов. В общем, в рамках позитивных сценариев эстонцы могли бы успешно инте­грировать­ся в русское государство на всех уровнях его сословной структуры, сохранив при этом, как и другие народы России (например, казанские татары, удмурты, чуваши, мари и др.), свою национальную идентичность, свой язык и культуру. Показателен пример казанских татар. После присоединения Казанского ханства они переходили в русские земли, на русскую службу. От этих казанских татар, а также от других тюркских народов ведут свою родословную почти четверть русских дворян^[5]. Примечательно, что тесные контакты русских и татар не привели к изменению их этносов, но обогатили культуры этих народов. По такому же пути могло пойти развитие эстонцев и латышей. Они бы не оставались столетиями тем забитым и униженным «крестьянским народом» (выражение немцев), не имевшим своей элиты, каким их сделало немецкое корпоративное господство на правах победителей. Залогом благополучного укоренения эс­тонцев и латышей в составе России было не в последнюю очередь и то, что Русь после венчания Иоанна на царст­во являла собой не просто государст­во*. В образе Московского царства, которое вослед за Святой землей начинает именоваться Святой Русью, а Моск­ва — Третьим Римом, нашла новое историческое воплощение идея «вечной империи» как формы госу­дарст­венно­политического служения Богу и «пространства спасения» для всех входящих в нее народов.

Под русской властью крупнейшим торговым центром и гаванью стала Нарва, получившая от Грозного большие привилегии. Пока не удавалось овладеть Ревелем, русский царь старался привлечь на свою сторону торговое население этого города. Нарва была освобождена от военного постоя, а купцы получили право беспошлинной торговли по всему Московскому государству, а также беспрепятственных сношений с немецкими городами. В Нарве Иоанн IV быстро заводит флот на Балтике, превращая торговые суда, принадлежащие ганзейскому городу Любек, в военные корабли и передавая управление испанским, английским и немецким командирам. Важно отметить, что Любек, являясь сторонником свободной торговли и не желая отказываться от своих выгод в пользу ливонцев, не поддержал инициатив германского императора по блокаде торговли с Москвой через Нарву. В Московское государство через этот порт ввозили в большом количестве различные товары, металл, порох, оружие. Сюда приезжали с Запада купцы, ремесленники, специалисты разного рода. Город начал быстро отстраиваться, а население расти. За два десятилетия оно выросло с 600 до 5000 человек. Впоследствии этот уровень был достигнут только к середине XIX века.

Вторым после Нарвы важным городом, вошедшим во время Ливонской войны в состав русского государства, стал Юрьев. При Иоанне IV здесь выросла большая эстонская слобода. Когда осенью 1571 года немцы, находившиеся на службе у русского воеводы, захотели отдать город под власть поляков, эстонцы — жители слободы помогли подавить этот мятеж. После такой измены большинство немецкого населения города было вывезено (на современном языке — депортировано) из Юрьева в глубь Московской державы.

Борьба Иоанна IV за выход к Балтийскому морю сопровождалась притоком в города восточной Ливонии русских купцов, ремесленников и огородников. На побережье Чудского озера стали обосновываться русские рыбаки.

Несмотря на военные успехи, русские войска, однако, не сумели воспользоваться превосходством своих сил и не достигли конечной цели войны, не овладели важнейшими гаванями — Ревелем и Ригой. В то же время действия русских войск, приведшие к падению важной орденской крепости Феллин и пленению магистра Фирстенберга, ускорили самоликвидацию Ливонского ордена. Однако это не облегчило завоевания орденских владений. Магистр и орденские сановники, оставленные на произвол судьбы распадавшейся Священной Римской империей, утратившие надежду на ганзейские города (они снабжали русских всем необходимым для войны с Ливонией), видевшие неэффективность ставки на наемников из Германии (они исправно бегали от русских и грабили своих нанимателей не хуже татар), обратили свои взоры в сторону Польши и Литвы, чтобы отдаться западным соседям на возможно выгодных условиях. Пользуясь перемирием, заключенным с Москвой с мая по ноябрь 1559 года (формальная причина перемирия: необходимость сосредоточить русские войска на юге, чтобы отразить ожидавшееся вторжение крымских татар), магистр Кетлер вступил в торг о будущей судьбе Ливонии с польским королем, не заинтересованным в усилении Московской державы за счет прибалтийских земель и стремившимся к балтийским гаваням с той же энергией, что и Грозный. Впоследствии в письме Курбскому царь обвинит «попа­невежду» Сильвестра, Адашева, самого Курбского и их окружение в дьявольском противодействии походу в Ливонию, когда города брали после многих напоминаний и по коварному предложению датского короля дали ливонцам возможность целый год собирать силы. Иоанн же считал, что если бы не измены, недоброхотство и безрассудное нерадение, из­за которых было упущено время, то с Божьей помощью в том же году вся Германия (то есть Ливония) была бы под православной верой.

В 1561 году русские опять вошли в Ливонию, проникли до Пернова и опус­тошили немало земель. Осенью того же года рыцари, осознав невозможность собственными силами бороться с Моск­вой, собрались на ландтаг для принятия акта о ликвидации ордена. В этом акте они заявили, что считают невозможным дальнейшее существование ордена, и признали свою безжённую жизнь грешной. В постановляющей части акта было зафиксировано решение: сложить с себя духовное звание (секуляризироваться) и отдаться Польше и Литве. Этот выбор объяснялся тем, что, во­первых, от аристократической Польши прибалтийско­немецкая аристократия могла получить огромнейшие права, во­вторых, Польша казалась государством достаточно сильным, чтобы бороться с Москвой, и, в­третьих, переход под защиту польской короны совершался также для того, чтобы ненавистному «московиту» ничего не досталось. Далеко не последнюю роль сыграло и понимание политики Иоанна: то, что он смотрел на балтийский берег как на отчину своих великокняжеских предшественников и, конечно, обеспечил бы здесь такое русское и православное доминирование (за счет ограничения привилегий и переселения в глубь страны немецких колонистов), которое явилось бы залогом устойчивого тяготения Прибалтики к Москве.

Договор о подданстве Ливонии состоялся 28 ноября 1561 года, и в тот же день польский король Сигизмунд Август подписал пожалованную грамоту для Ливонии, известную как привилегии Сигизмунда Августа. В дальнейшем эта грамота служила главным основанием всех прав и привилегий немецких дворян Лифляндии и Курляндии.

5 марта 1562 года на общем собрании командоров и рыцарей магистр Кетлер передал Николаю Радзивиллу, прибывшему в Ригу в качестве королевского ливонского наместника, печать ордена, ключи от орденских замков и города Риги. Затем в знак сложения с себя духовного звания рыцари сняли с себя рыцарские кресты и мантии. Хотя в старые добрые времена в Ливонии они мало дорожили своим достоинством, в эту печальную минуту рыцари плакали. Они не могли не понимать, что с прекращением существования ордена они лишаются и независимости.

Так окончил свое существование Ливонский орден. На тот момент Ливония распалась на пять частей:

1) Нарва, Дерпт, Феллин были заняты войсками Иоанна IV;

2) Ревель и не занятая русскими часть северо­востока Эстонии, не захотевшие быть под властью Польши, предпочли господство над собой Швеции;

3) остров Эзель (Сааремаа) в значении епископства Эзельского перешел под суверенитет датского короля, который посадил там своего брата герцога Магнуса Гольштинского;

4) магистр Кетлер получил в наследственный лен от польского короля Сигизмунда Августа некоторые земли и замки в Курляндии и рижском епископстве, а также титул герцога курляндского и графа семигальского;

5) сам король Сигизмунд Август овладел южной Ливонией с городом Ригой, сохранившим некоторую независимость.

На этом борьба на ливонских полях не закончилась, а только перешла в новую фазу, уже без немцев. В ожесточенном противоборстве сошлись русские, поляки, литовцы, шведы и датчане. Русские — для того чтобы пробиться к гаваням на Балтике; поляки и литовцы — чтобы не допустить усиления Московского государства за счет Ливонии; шведы — чтобы быть подальше от соседства с опасной Москвой; датчане — пытаясь при общем крушении Ливонии удержать за собой то, что так неожиданно и легко досталось герцогу Магнусу. Теперь Московской державе приходилось иметь дело с Польшей, Литвой и Швецией — соперниками более опасными, чем Ливонский орден,