Марксизм: изложение и критика

5. Социальная динамика

Как мы видели, учение Маркса о хозяйственном развитии построено на специально интерпретированной триаде гегельянцев: тезис — антитезис — синтез. Сперва существовало докапиталистическое хозяйство самостоятельных ремесленников, при котором работник был собственником орудий производства (тезис). Потом оно сменилось капиталистическим хозяйством, в котором рабочий лишен орудий производства (антитезис). Но капитализм несет в себе зародыши своего преодоления. Растут крупные предприятия. Действует «закон концентрации производства». Капиталы сосредотачиваются в немногих руках. Число предпринимателей и капиталистов уменьшается, число пролетаризованных рабочих возрастает. Рабочие, собранные в крупных промышленных предприятиях, организуются против капиталистов. Такой же процесс концентрации производства и пролетаризации трудовой массы идет в области сельского хозяйства. В конце концов организованный пролетариат свергает кучку капиталистов и овладевает орудиями производства. «Час капиталистического общества пробил, экспроприаторы экспроприируются» — орудия производства снова в руках рабочего. Наступает «синтез». Происходит «скачок из царства необходимости в царство свободы». Падение капитализма облегчается «анархией» капиталистического производства, которое не может сбывать своего растущего продукта при возрастающем «обнищании» рабочих. Вследствие этого наступает повторное перепроизводство и хозяйство потрясается все усиливающимися периодическими кризисами. Усиливается погоня за рынками; вырастает связанный с этим империализм, порождающий империалистические войны.

Такова динамическая схема Маркса.

Надо признать, что процесс индустриализации хозяйства действительно сопровождается процессом концентрации хозяйственной деятельности. Достаточно посмотреть на современные гигантские горные, промышленные, транспортные, торговые, банковые предприятия, на акционерные общества, держащие в своих руках акции многочисленных других обществ (holding company), на тресты, концерны, картели и синдикаты.

Но прежде всего в одной большой хозяйственной отрасли, а именно в сельском хозяйстве, не только не наблюдается концентрации производства, но, наоборот, хозяйства в ней раздробляются, то есть действует явно выраженный «закон деконцентрации». Крупные владения продаются и разделяются, вместо них возникают мелкие и средние хозяйства. Этот процесс шел до революции в России, шел он и в других странах еще до аграрных реформ, проведенных после первой мировой войны. Этот факт признали и некоторые марксисты — «ревизионисты», за что на них набросились «ортодоксальные» марксисты.

Вследствие этого процесса деконцентрации между прочим марксистская пропаганда социализма не встречала сочувствия в сельскохозяйственной среде. Там, где крестьяне были словлены в сети марксистов и других пропагандистов революции, они были привлечены лозунгом захвата помещичьих и государственных земель, а сельская беднота — также захватом зажиточных крестьянских («кулацких») хозяйств. Но от этого захвата крестьяне ждали не введения аграрного социализма, а раздела захваченной земли между собою в форме мелкой частной земельной собственности. Если же вместо этого в России была проведена социализация сельского хозяйства и концентрация его в виде колхозов и совхозов, то это вовсе не была естественная «концентрация», о которой говорит Маркс, а искусственное и насильственное уничтожение мелких хозяйств и принудительное сбивание их в коллективы. Ибо все это происходило против воли и при активном сопротивлении крестьян, подавленном бесчеловечным террором во имя марксистской идеи и ради более легкой эксплуатации крестьянской массы. Эта «концентрация» до сих пор мстит за себя понижением производительности сельского хозяйства и пассивным сопротивлением крестьян. Во вновь захваченных коммунизмом странах эти последствия противоестественной концентрации даже вынуждают власть, хотя бы частично и временно, отказываться от форсированного проведения ее.

Но и в промышленности концентрация производства идет иначе, чем ее рисовал Маркс и его ученики. Статистические данные показывают, что абсолютно убывают лишь самые мелкие промышленные предприятия. Но уже абсолютное число не столь мелких и средних предприятий и даже абсолютное число занятых в них служащих и рабочих не уменьшается, а с течением времени возрастает. Падает только их относительное число, то есть процентная доля в общем числе предприятий и занятых в них лиц. Концентрация, следовательно, состоит лишь в том, что крупные предприятия растут быстрее, чем мелкие и средние, но последние не исчезают, а также растут, хотя и гораздо медленнее...

Как видим, в стране концентрированного промышленного производства около 30% всех предприятий приходится на совсем маленькие предприятия с одного до четырех наемных рабочих, а на предприятия до 19 рабочих — 65,4%, то есть почти 2/3 всех предприятий.

Однако как в промышленности, так и в других промысловых отраслях США имеются очень крупные горизонтальные и вертикальные финансовые объединения предприятий. Так, например, акционерное общество Пенсильванской железной дороги поглотило 26 других дорог, имеет в долгосрочной аренде 40 дорог и контролирует при помощи владения акциями 23 дороги. «American Telephone and Telegraph Company» с соединенными с ней компаниями выполняет около 98% всего телефонного дела в США. Акционерный капитал этого общества достигает 3 млрд, а все имущество — 31/2 млрд долларов и с имуществом контролируемых им компаний — около 61/2 млрд долларов. Имущество «Standard Oil Со.» в Нью­Джерси составляет 2 млрд долларов. Громадное финансовое объединение представляет также «U.S. Steel Corporation». Имуществом в сумме около 6 млрд долларов владеет «Metropolitan Life Insurance Co.»; имуществом в сумме около 4 млрд долларов владеет «Chase National Bank»; очень крупным является и «Bank of America». Велики также автомобильные общества «General Motors», «Chrysler» и «Ford», производящие втроем 90% всех пассажирских автомобилей^[1].

Но это не та техническая «концентрация производства», о которой думал Маркс, а финансовая концентрация, о которой, между прочим, писал один из его учеников, Rudolf Hilferding^[2].

Однако именно в этой финансовой области параллельно с ростом крупных предприятий и их объединений идет совсем неизвестный во время Маркса и им не предвиденный, а позднейшими правоверными марксистами замалчиваемый обратный процесс. Его не отрицают лишь некоторые из неправоверных марксистов, названных «ревизионистами» (Эдуард Бернштейн и др.). Это процесс «демократизации» капитала. Он состоит в том, что предприятия не раздробляются, как это происходит в сельском хозяйстве, а остаются крупными и даже увеличиваются в размере, как этого требуют современная индустриальная техника и задачи рационального управления (scientific management), но раздробляются их капиталы. Проявляется это главным образом в том, что акции крупных акционерных обществ переходят в руки громадного числа мелких акционеров, в том числе значительная часть этих акций приобретается служащими и рабочими этих предприятий. Такое раздробление акционерных капиталов особенно ярко выражено в классической для нашего времени капиталистической стране — США. Общий акционерный капитал всех акционерных обществ в США возрос с 1900 по 1939 год с 61,8 до 93 млрд долларов, то есть увеличился на 50%, а число акционеров возросло за это время с 4,4 до 26 млн, то есть увеличилось в 6 раз. Если даже принять во внимание, что одно и то же лицо часто является акционером нескольких обществ, то все же число различных лиц, являющихся акционерами, исчислялось для 1939 года приблизительно в 10 млн. В настоящее время это число значительно больше. Так, у «American Telephone and Telegraph Co.» число акционеров с 1900 по 1945 год возросло с 10 до 688 тыс. и сейчас оно достигает 1 млн; у Пенсильванской железной дороги число акционеров поднялось с 25 до 213,8 тыс.; у «Standard Oil Со.» в Нью Джерси — с 3,8 до 155 тыс.; акции «General Motors Corp.» распределены между свыше 400 тыс. человек и т.д.^[3] В тех же США уже в 1935–1936 годы из 39,5 млн всех семейств или индивидуальных лиц, получавших доход, 18,3 млн с доходом менее 1000 долларов в год не делали сбережений, но на долю 19,7 млн семейств с доходом от 1000 до 4000 долларов в год, то есть с доходом, не так уже сильно превышавшим доход очень многих американских промышленных служащих и рабочих, приходилось сбережений 2,3 млрд долларов в год, что при 6,2 млрд долларов всех сбережений составляло около 37%, или свыше 1/3 общей суммы сбережений. С 1929 по 1946 год средний доход американца за вычетом федерального налога поднялся с 680 до 1166 долларов в год. За этот же период времени средний доход наивыше оплачиваемого слоя населения понизился с 13 168 до 8994 долларов. В 1929 году наиболее богатая часть населения, составляющая 5% последнего, получала 34% всего национального дохода. В 1946 году она получала 18% его. «Таким образом, американское “просперити” проявляет тенденцию к более равномерному распределению. Некоторые экономисты усматривают в этом “одну из величайших в истории социальных революций”»^[4].

Немалая часть рабочих превращается, следовательно, в мелких капиталистов, то есть, по терминологии марксистов, в «буржуазию». Наконец, благодаря свободным рабочим организациям, политическому влиянию рабочих партий и представителей рабочих в других партиях, равно как благодаря растущему пронизыванию всего общества идеями социальной политики, капитализм все более принимает формы, совершенно не похожие на то, что описывал в половине XIX века и предсказывал Маркс. В частности, давление «резервной армии» безработных после горького опыта во время кризиса и депрессии 1929–1933 годов весьма сильно ослабляется мерами конъюнктурной политики и страхованием на случай безработицы. Заработная плата не только номинальная в деньгах, но и реальная, в предметах потребления, систематически растет и стоит значительно выше «минимума существования», в отличие от стран, захваченных марксистами, где она для огромного числа людей ниже минимума самого элементарного человеческого существования. Указанные факты опровергают развитую Марксом и другими авторами теорию «минимума средств существования», равно как марксову теорию «прогрессирующего обнищания».

Точно так же — опять­таки вопреки учению Маркса — с развитием капитализма не ослабевают, а усиливаются средние «буржуазные» слои населения. Этим объясняется то, что, как мы уже отмечали, крушение капиталистического строя произошло до сих пор не в странах наиболее развитого капитализма, как это должно было бы произойти по динамической схеме Маркса, а там, где капитализм был гораздо менее развит. Лишь две последовательные мировых войны и их катастрофические последствия, особенно последствия второй войны, осложнили указанный эволюционный процесс мирного реформирования капитализма в свободных странах и ослабили их сопротивление соблазнам воинственного коммунистического марксизма. Но вместе с тем отмеченный выше рост средних классов и даже наблюдающаяся в последнее время приостановка относительного роста численности рабочего класса в узком смысле слова побудила марксистскую пропаганду в ее директивах коммунистическим партиям капиталистических стран обратить специальное внимание на средние классы. Политика «народного фронта» есть косвенное признание коммунистами факта уменьшения полярности в строении свободного капиталистического общества. Маркс, как мы видели, рекомендовал образование «единого фронта» пролетариата с оппозиционной буржуазией в эпоху недостаточного развития капитализма.

Его последователи вынуждены возвращаться к этой идее в эпоху наиболее развитого капитализма. Однако этим самым на растущие и крепнущие средние классы ложится все большая ответственность за сохранение того свободного общественного строя, при котором одном они могут жить и развиваться. Поддавшись лживой пропаганде «народного фронта», совместного с коммунистами, а на самом деле подчиненного последним, они продали бы свою растущую силу за чечевичную похлебку марксистских обещаний. Вопреки марксистским прогнозам, при свободном некоммунистическом строе сохранятся и будут крепнуть экономическое и политическое значение и влияние этих классов. Единый же фронт их с коммунистами быстро закончится победой коммунизма, после которой они погибнут в марксистской мясорубке. Так погибли или погибают эти классы во всех коммунистических странах.

6. Социальная стратегия

Марксизм резко отличается от утопического социализма (Шарль Фурье, Луи Блан, Роберт Оуэн)^[5] во взгляде на практическое осуществление социализма в жизни и на победу его над несоциалистическим обществом. Сильнее было на Маркса и через него на весь марксизм влияние гр. Сен­Симона^[6] с его учением о неизбежном наступлении в истории общества индустриальной фазы, способствующей переходу к социализму, и именно в его «технократической» форме^[7].

Утопический социализм взывал к человеческому разуму, в том числе к разуму самих капиталистов. Он считал, что достаточно людям понять преимущества нарисованного им социалистического строя, чтобы они пожелали осуществить его. Недаром Фурье, по словам его биографов, ежедневно ожидал прихода к нему миллионера, который даст средства для осуществления его «фаланстерской» системы. Утопическими социалистами являются вплоть до нашего времени многие социалисты и коммунисты непролетарии из интеллигенции и даже из представителей весьма зажиточных и аристократических слоев общества.

Марксизм, используя тактически этих утопистов, по существу, смеется над ними и их наивностью. Он обращается к силе, а именно к силе организованного пролетариата. По его мнению, социализм и коммунизм могут быть осуществлены и прийти к победе только с помощью силы и борьбы самого пролетариата. Поэтому марксизм обращается к пролетариату и зовет его к объединению для свержения капитализма. Он в этом смысле сделал социализм и коммунизм в период их борьбы за власть пролетарскими, а пролетариат — социалистическим и коммунистическим. При этом, как мы видели, вся сложная социальная структура общества у Маркса упрощается до крайности. Все общество раскалывается им на два враждебных лагеря: на пролетариат и буржуазию. Все, что не является пролетариатом, относится к «буржуазии» и объявляется врагом, подлежащим уничтожению. Лишь из тактических соображений допускается временное привлечение оппозиционной буржуазии, чтобы легче победить всю буржуазию вообще. Это упрощение социальной структуры должно облегчить проникновение марксистских идей в сознание рабочих, обострить классовую борьбу и ускорить мобилизацию революционных сил. Этим же объясняется недоверие Маркса и марксистов к крестьянству как не укладывающемуся в двухчленное деление общества. Лишь подобно оппозиционной буржуазии, опять­таки тактически, в аграрных странах должны быть использованы, как пособники революции, малоземельные крестьяне и их тяга к помещичьей земле, с тем, однако, чтобы затем были уничтожены частные крестьянские хозяйства при помощи коллективизации сельского хозяйства. Так же тактически используются националистические движения.

Изложенная социальная стратегия марксизма явилась самой сильной его стороной в борьбе за власть. В социалистически настроенном и организованном многомиллионном рабочем классе он нашел те реальные человеческие силы, на которые он смог опереться, в которых разжег и разжигает далее дух классовой ненависти, из которых создал воодушевленных борцов за обещаемый им новый социальный строй. В марксистском кличе «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», которым заканчивается Коммунистический Манифест, есть, несомненно, нечто, что действовало и, несмотря на всю ложь марксизма, поныне действует на массы и зажигает их, пока они не испытали на самих себе осуществленного марксизма.

В неосуществленном и рвущемся к власти марксизме есть свой пафос.

7. Заключение. Антимарксистская идея
и антимарксистская программа

Хотя марксизм называет себя «научным» социализмом, но он вовсе не научная система. Во всяком случае, он не столько научная система, сколько некоторое, пытающееся опереться на видимость науки, практическое учение, определенная революционная доктрина и основанная на ней стратегия, имеющие целью захватить при помощи революции власть и потом держать в своем подчинении народы. Система, под видом будто бы последнего слова новой социальной правды и лживого обещания осуществить всю полноту социальной справедливости взывающая к самым злостным, низменным инстинктам масс. Это своего рода новая социальная антирелигиозная религия, зажигающая новым энтузиазмом души, которые сам же марксизм предварительно опустошил, вытравив из них подлинное религиозное чувство. Эта воинствующая религия атеизма, которой марксизм заменил отвергнутую им истинную религию, имеет, по словам профессора Б.Петрова^[8], даже «своих пророков, отцов церкви, свои иконы, гробницы, священное писание, догмы, патристику, имеет свои ереси, свою ортодоксию, свой катехизис, свои преследования еретиков, свои покаяния и отречения... свой мессианский идеал интернационального коммунизма».

Поэтому для успешности борьбы с марксизмом надо не только вскрыть его фактические и логические ошибки, не только разобрать звено за звеном его на первый взгляд неотразимое построение, показав содержащуюся в нем подтасовку фактов и произвольность выводов.

Этого мало.

Научная критика марксизма подрывает его мнимую «научность» как научной системы. Но она одна не способна опрокинуть учения Маркса как практической революционной проповеди и лишить его улавливающей силы. Для преодоления этой его стороны необходимо, в сознании серьезности заболевания, со всем бесстрашием вскрыть и со всей решимостью устранять те дефекты самой жизни, жизни индивидуальной и социальной, которые питают марксизм и делают людские массы восприимчивыми к нему, лишая их способности сопротивляться его яду. Другими словами, необходимо противопоставить марксизму другое положительное социальное учение и другую положительную практическую социальную программу.

Учение и программу, сильные своей неотразимой правотой, освященные готовностью людей, провозглашающих и защищающих их, идти за них на жертвы, не оскверненные корыстью и стремлением к каким­либо личным или классовым выгодам, которые могли бы вызвать сомнение в искренности и бескорыстии[9]. Учение и программу, в которых был бы свой подлинный пафос, которые несли бы новую заражающую и воодушевляющую идею, более сильную, чем идея марксизма. Идею, которая также, подобно молнии, рассекала бы ложь и тьму марксизма, сжигала его заманчивость не льстивой попыткой превзойти его в несбыточных обещаниях немедленного водворения рая на земле, а покоряя своей трезвой, не всегда сладкой и требующей усилий и времени, но реальной и надежной правдой. И нашла бы доступ к душе народных масс, к душе пролетариата. Сделала бы антимарксистскими не только ту «буржуазию», которая также сейчас в значительной мере заражена марксистскими идеями, но и те трудовые массы, на которые опирается марксизм в своих победах.

Эта новая идея, новое положительное антимарксистское учение и новая антимарксистская программа нужна там, где марксизм стремится к своей победе, но еще не победил. Они нужны там для того, чтобы уберечь эти страны от падения в коммунистическую пропасть. Но они нужны и там, где марксизм уже победил и властвует. Правда, его властвование уже раскрыло людям глаза на ложь марксизма, на его аморальность и на все ужасы, которые он принес с собою. 35­летняя практика марксистской «диктатуры пролетариата» в России и 10­летняя во вновь захваченных им странах уже выработала в населении пассивный иммунитет против марксизма. Но для превращения этого иммунитета в активный и усиления в разочаровавшемся населении воли к революционному свержению ненавистной марксистской власти нужно ясное представление о том, во имя чего ему свергать эту власть и что может сулить ему новая жизнь после ее свержения.

В чем же состоит эта новая антимарксистская идея и какова ее программа? К каким сторонам человеческой души, души народных масс, она может обратиться? Что в этих массах может откликнуться на нее? Откликнуться настолько мощно, чтобы парализовать в них яд марксистской проповеди и сделать их активными борцами против носителей этого яда?

Прежде всего антимарксистская идея обращается к здравому смыслу народов и их трудовых масс. Марксизм утверждает, что его победа несет с собою радикальное улучшение положения этих масс. Но посмотрите, что на самом деле принесло проведение в жизнь марксистской программы в России. Рабом и нищим стал там рабочий народ. Как далек рабочий советской государственной фабрики и крестьянин советского колхоза от того, чтобы получать «полный» продукт его труда, не говоря уже о том, что самый этот продукт, благодаря марксистскому хозяйству, несравненно меньше, чем тот, который получался бы при нормальном хозяйственном строе. Разве можно сравнить то, что отдается при нормальном хозяйстве предпринимателю, с тем действительно «неоплаченным рабочим временем», которое отнимает от рабочего, служащего, крестьянина и всякого трудящегося для себя и для своих антинародных целей колоссальный хищнический советский аппарат? «Характерная деталь, — говорит A. dela Pradelle, — СССР после 24 лет марксистского режима является страной, где килограмм хлеба, выраженный в реальной заработной плате рабочего, оказывается самым дорогим в мире»^[10]. В годы самых острых кризисов и войн положение рабочего народа при немарксистском хозяйстве было лучше, чем при социализированном советском хозяйстве в самые нормальные мирные годы. Не принесло это хозяйство и обещанной устойчивости хозяйственной жизни. Наоборот, оно все время подвергается сильнейшим, весьма болезненным для населения колебаниям — пароксизмам, связанным с произвольными сменами «генеральной линии» коммунистических деспотов: военный коммунизм 1917–1921 годов — голод 1921 года — НЭП 1921–1927 годов — тягости первой пятилетки 1928–1932 годов — разрушение индивидуальных крестьянских хозяйств — голод 1932–1933 годов — новые пятилетки с жесточайшей эксплуатацией труда — смены призрачных облегчений и новых завинчиваний советского винта. Если же советская власть гордится тем, что созданное ею марксистское хозяйство не знает безработицы, от которой страдает капиталистическое хозяйство, то ни рабовладельческое хозяйство, ни каторга не знают безработицы. Умалчивает советская власть и о том, что в США, Англии и других свободных странах безработный на получаемое пособие живет несравненно лучше, чем работающие рабочие в стране социализма. Вместе с тем в этой стране погублен тот рыночный механизм и механизм естественного подбора предприятий, который с недостатками и перебоями, но все же автоматически регулирует производство в свободном хозяйстве и этим обеспечивает удовлетворение потребностей людей. Этот автоматический механизм заменен бесконтрольным произволом диктаторской власти. В результате этой замены в тотально регулируемом социалистическом хозяйстве длительно продолжают существовать предприятия нерентабельные, ненужные для общества и, наоборот, отсутствуют предприятия, жизненно необходимые для удовлетворения самых элементарных потребностей людей. Эта хроническая латентная форма анархии производства во много раз хуже той анархии, которая, по словам Маркса и марксистов, царит в капиталистическом производстве; она опустошительнее любого временного кризиса свободного хозяйства.

На это иногда слышится возражение: да, может быть, теперь и плохо живется рабочему и крестьянину, но зато над ними нет господ и хозяев, они сами теперь господа и хозяева! Но так говорят лишь вне Советского Союза. В нем такие слова можно услышать только от кого­либо, пробравшегося во властвующую касту, или от какого­либо привилегированного стахановца или ударника, служащих для усиления эксплуатации среднего рабочего. Но и эти люди не чувствуют себя господами и всегда дрожат за свою судьбу. Подавляющая же масса рабочих и крестьян прекрасно понимает, в каком безвыходном порабощении оказалась она с приходом к власти марксистов. «Никогда презрение к человеку не было более полным», — говорит A. dela Pradelle^[11] и приводит следующую цитату из книги симпатизировавшего большевикам, но разочаровавшегося в них после поездки в Советскую Россию André Gide’a^[12]: «Советский рабочий прикреплен к своей фабрике, как сельскохозяйственный рабочий к своему колхозу либо совхозу или как Иксион^[13] к своему колесу... он не может переменить ни города, ни предприятия. С другой стороны, рабочий не может отказаться от перемещения, которое ему предписано. У него нет свободы ни передвигаться, ни селиться там, где он хочет; куда его, быть может, зовет или привязывает любовь или дружба». О каком же «самом себе господине» можно говорить при этих условиях?

Результаты применения марксизма на практике оказались настолько убийственными, что, как мы отмечаем во «Введении», многие марксисты объявили большевизм не настоящим марксизмом, а пародией на него. Увы, большевики правы, заявляя, что именно они последовательно проводили и проводят марксизм в той его форме, в какой он был рекомендован Марксом и Энгельсом. Не лучшие результаты дало проведение марксизма и в других странах, в которых он стал полновластным хозяином. И в той же Советской России, если что­либо на время оживало, это происходило как раз при некотором отказе от последовательного марксизма. Поскольку же проводился в жизнь подлинный бескомпромиссный марксизм, он оказался, своею внутренней логикой, не обетованным гармоническим «синтезом», а мрачным антагонистическим, обманно и насильственно навязанным, новым «тезисом», которому «диалектика истории» не может не готовить нового «антитезиса».

Что же обещает этот «антитезис» после падения советского «синтеза»? Какова может быть новая, немарксистская хозяйственная и социальная жизнь?

Для уяснения этого не надо строить утопических фантазий, вместо этого надо посмотреть, в каком направлении идет развитие этой жизни в современных не захваченных коммунизмом странах. Тот капиталистический строй, который сгущенно мрачными красками рисует Маркс и по его примеру продолжает рисовать марксистская пропаганда, относится к первой половине прошлого века, то есть к эпохе раннего, никакими ограничениями не сдерживавшегося в его крайностях, капитализма. Но за 100 лет капитализм почти во всех странах пережил глубокие принципиальные изменения в сторону смягчения его темных сторон, охраны трудящихся и проведения начал социальной справедливости. Развитие свободных рабочих союзов; социальное законодательство, существующее не только на бумаге, но строго проводимое в жизни, и не для одной партийной, классовой или иной части населения, а для всех его частей, в виде социального страхования и целой системы других мер социальной политики; политическая демократизация государств с участием представителей рабочих и других трудящихся в парламентах и правительствах; частичная национализация монопольных и других важных хозяйственных предприятий; частичное планирование хозяйства для выполнения крупных народно­хозяйственных задач и смягчения конъюнктурных колебаний, предупреждения периодических кризисов и безработицы; проникнутая социальным духом политика цен и доходов; прогрессивное обложение доходов и имущества; прогрессивные налоги на наследства и прирост ценности имущества, равно как другие финансовые реформы вместе с аграрными реформами, создающими более равномерное распределение имущества; законодательная борьба с злоупотреблениями промышленных и торговых монополий; наконец, быстрый рост подлинно свободной кооперации самых различных видов — все это совершенно изменило физиономию капитализма. Старого капитализма больше нет.

Изменилась и дальше изменяется также психика хозяйствующих людей. Если прежде рабочий считал предпринимателя­капиталиста естественным единственным управителем предприятия и лишь при очень грубых нарушениях рациональности в ведении дела активно проявлял свое критическое отношение к нему, то теперь рабочие и их союзы, заключающие с предпринимателями коллективные договоры, замечают все ошибки в ведении дела, реагируют на них и неудержимо стремятся к участию в управлении наряду с предпринимателями.

Вместе с тем меняется психика предпринимателей. Растет число вдумчивых и дальновидных предпринимателей, старающихся идти в ногу с рабочими своих предприятий и их союзами и удовлетворять их справедливые требования, предупреждая этим возникновение конфликтов и стачек. Но параллельно идет другое изменение в психике лиц, из которых вербуются кадры предпринимателей и руководителей частных предприятий. Прежде людей с детства готовили к роли владельцев и руководителей предприятий. Родители копили для этого необходимый капитал, который они передавали своим детям, или одаренные и энергичные люди стремились собственными силами и собственным интенсивным трудом выбиться на положение предпринимателя. Не то теперь в очень многих случаях. В наше время положение частного предпринимателя часто не столь уж привлекательно ни для родителей, ни для детей. Во многих случаях исчезла привлекательность положения частного предпринимателя, связанного в ведении дела и государством, и рабочим союзом, с трудом получающего свою далеко не всегда верную прибыль, за эту прибыль подвергающегося ежедневным нападкам газет, политических партий и рабочих организаций, находящихся под влиянием марксистской пропаганды, во многих странах живущего под постоянной угрозой не только конъюнктурных колебаний, но также политических и социальных переворотов, грозящих ему потерей его состояния. Много привлекательнее становится карьера директора какого­либо крупного государственного предприятия, члена какой­либо плановой комиссии или видного правительственного эксперта по народно­хозяйственным вопросам. Такие места приносят выгоды прежнего предпринимателя без связанных с положением последнего неприятностей и риска. Поэтому в настоящее время многие способные и энергичные люди выбирают именно эту карьеру. Они не хотят быть частными предпринимателями, предпочитают быть государственными и иными общественными чиновниками и для достижения успеха на этих поприщах затрачивают больше энергии, чем на накопление частного капитала и основание собственного предприятия. Настроив таким образом свою психику, они не отдают себе отчета, что этим путем они теряют свою хотя и ограниченную, но все же независимость и лишь меняют хозяйственный риск и хозяйственную связанность на гораздо больший политический риск и гораздо более тяжелую политическую зависимость. В начале XIX века социалист Роберт Оуэн, будучи совладельцем и руководителем предприятия, гордился своей образцовой фабрикой в Нью­Ланарке; в середине ХХ века, наоборот, и для несоциалиста положение частного крупного предпринимателя часто вовсе не кажется привлекательным. В этом последнем изменении психики х