Николай Беляев. Характеристика римского католичества с точки зрения папского догмата

Русский богослов

Николай Яковлевич Беляев (1843–1894), русский богослов, профессор, доктор богословия, действительный статский советник, родился в семье псаломщика Калужской епархии. В 1864 году окончил Калужскую духовную семинарию, а в 1868­м завершил обучение в Казанской духовной академии, с которой и была связана его дальнейшая научная деятельность. Был поначалу преподавателем нравственного богословия, гомилетики и пастырского богословия. С 1870 года — на кафедре сравнительного богословия (с 1884 года она называлась кафедрой по истории и разбору западных вероисповеданий). С 1885 года был инспектором Казанской духовной академии. Будучи специалистом в сравнительном богословии, профессор Н.Я. Беляев был одним из крупнейших знатоков истории западных вероисповеданий, в особенности римского католицизма.

Главные труды Н.Я. Беляева: «Пелагианский принцип в римском католичестве» (Казань, 1871); «Римско­католическое учение об удовлетворении Богу со стороны человека» (Казань, 1876, докторская диссертация); «Характеристика римского католичества с точки зрения папского догмата» (Казань, 1878); «Догмат папской непогрешимости: Папский догмат в процессе образования и развития до XIV века» (Казань, 1881); «Теория папской непогрешимости в сопоставлении с фактами истории» (Казань, 1882); «О католицизме: Критические заметки по поводу загранично­русской апологии папства “О церкви. Berlin, 1888”» (Казань, 1889); «Памяти Высокопреосвященного Никанора, архиепископа Херсонского и Одесского» (Казань, 1891); «Происхождение старокатоличества» (М., 1892); «Основной принцип римского католицизма» (Казань, 1895).

В рубрике «Православная мысль» мы предлагаем нашему читателю работу Н.Я. Беляева «Характеристика римского католичества с точки зрения папского догмата».

Характеристика римского католичества с точки зрения папского догмата

Речь, произнесенная доцентом казанской духовной академии Н.Беляевым на диспуте 7 мая 1878 года, перед защитой представленного в совет казанской духовной академии на соискание степени доктора богословия сочинения: «Римско­католическое учение об удовлетворении Богу со стороны человека»^[1].

Казань, Типография Императорского университета, 1878
Печать дозволяется. Цензор — экстраординарный профессор казанской
духовной академии Н.Ивановский
Отдельный оттиск из июльской книжки «Православного собеседника» 1878 года

Мм. Гг.!

В конце XIII века, в эпоху, когда высота положения и могущества вскружила голову папам до такой степени, что нежданно­негаданно они попали в плен к французскому королю, Бонифаций VIII сделал открытие, которое и для средних веков казалось в высшей степени удивительным как по своей практической важности для западной Европы, так и по смелости, с какой об нем возвещено миру. Открытие состояло в том, что самый главный, можно сказать, первый и единственный долг всякого христианина заключается в безусловной покорности папам. Для XIX века изобретение Бонифация еще удивительнее. И, однако, в наше время оно принято римско­католической церковью как бесспорная аксиома. В 1870 году папская система со всей совокупностью притязаний римских первосвященников возведена ватиканским собором на степень богооткровенного догмата. А покойный Пий IX объявил этот догмат основой и фундаментом всей христианской веры, так что кто не повинуется папе, тот никаким образом и спастись не может, ибо не признавать авторитета пап — значит подкапываться под самые основы христианской веры и церкви.

Объявленная фундаментом веры, доктрина о папском приматстве становится основным принципом римско­католической догматики, равно как церковного устройства и культа. Отныне должны прекратиться все споры о том, где следует искать центр тяжести вероисповедной системы римского католичества. Пий IX, правда, не обладал солидным богословским образованием. Но после ватиканского декрета он все­таки должен считаться авторитетным истолкователем вероисповедной системы той церкви, непогрешимым главой которой его признавал запад. Если же учение о папском приматстве, по его мнению, есть основной фундамент всей христианской веры, то догматика, культ и учреждения римской церкви должны быть рассматриваемы с точки зрения этой доктрины. В папской системе следует искать ключ к уяснению внутреннего смысла как догматического вероучения, так и особенностей во внутренней и внешней организации, в канонических установлениях и религиозном культе, которыми великая западная церковь отличается от церкви восточной и других христианских обществ. Все эти особенности будут правильно поняты и оценены только тогда, когда уяснена будет их связь с идеей папского приматства, когда они будут поставлены в соотношение с внутренним смыслом догмата о папстве.

Папа есть господин и повелитель всей церкви и даже всей нашей грешной планеты, церковь же есть рабыня (serva) папы — вот какой внутренний смысл указывал в догмате о папском приматстве еще ученый противник Лютера, кардинал Каэтан. Богословы римской церкви не раз повторяли эту формулу и впоследствии. Сущность Каэтановых воззрений разделяет и подтверждает и ватиканский собор, который одному папе приписывает plenitudo potestatis, то есть полноту власти. Полнота же власти сообщает папству авторитет не только верховный, но в то же время совершенно абсолютный и безапелляционный. И действительно, папство не терпит над собою никакого контроля, не допускает никакого протеста, ибо считается исключительным носителем и органом живущего в церкви Духа Божия и обладает монопольной прерогативою непогрешимости. На этом основании в средние века считалось за аксиому, что трибунал Бога и папы одно и то же. Сами папы тогдашнего времени утверждали, что они носят в своем сердце все права. Богословы же и канонисты варьировали эту мысль таким образом, что воля пап служит законом для церкви и источником всякого права. «У Бога и у папы, говорит Иоганн Капистран, воля заступает место резонов, а потому силу закона имеет для папы то, что ему нравится». Папство не забыло этих представлений и до сих пор. Еще недавно кардинал Гуссе утверждал, что в церкви не существует другого канонического права, кроме воли папы. Тем же характером безусловности отличается папская власть и по обширности своих функций, ибо в руках папы безраздельно сосредоточивается верховная власть, и административная, и судебная, и законодательная. Наконец, и пространство влияний папской власти не допускает также никаких ограничений. Правда, по указаниям ватиканского декрета папский авторитет проявляется главным образом в области веры и нравственной жизни. Но это указание заключает в себе смысл самый широкий и растяжимый. Власть папы всегда стремится держать в плену умы и властвовать над чувством, управлять духом и вместе с тем господствовать над телом. Папство со своим авторитетом вторгалось и вторгается всюду, оно стремится регулировать все стороны общественной и частной жизни, предписывает свои законы как могущественнейшим монархам, так и самым последним из их подданных, имеет претензию устанавливать руководящие принципы для науки и искусства, проникает с своим контролем и влиянием в область политики и международных отношений, обо всем судит и рядит, навязывает свои принципы даже промышленности и торговле, и все это под тем предлогом и на том основании, что весь строй жизни тесно соприкасается с предметами веры и благочестия, ибо весь мир во зле лежит, что, следовательно, и компетенция папской власти должна обладать всеобъемлющим характером.

Легко видеть, что в своей сущности эта система абсолютного всевластия есть не что иное, как система духовной тирании и деспотизма. В самом деле, системе этой присущи важнейшие элементы и признаки, которые входят в означенные понятия. Этот характер безусловности и тирании должен быть приписан папству уже потому, что оно не признает над собой никакого закона, напротив, объявляет себя поставленным выше всякого права и навязывает всему миру как общеобязательную норму жизни во всех ее сложных и многосторонних проявлениях свою волю. При этом весь мир, вся церковь, все христиане, каждый порознь и все в совокупности, по отношению к папе мыслятся лишенными каких бы то ни было прав, кроме права и обязанности безусловного повиновения. Тиранический характер должен быть усвоен папству и потому, что авторитет его покоится на полномочиях мнимых, которых не подтверждают ни священное писание, ни предание церкви. Та власть, которою обладают папы, есть незаконный захват — нарушение законов, положенных в основу организации церковного тела Христом и апостолами.

Основной закон церковного устройства прекрасно выразил апостол Павел, сравнив церковь с телесным организмом, где каждый член имеет свойственное ему значение, весьма важное в общей экономии жизни индивидуума, а также и известную долю самостоятельности. Иначе должно быть понято устройство церкви с точки зрения папского приматства. Богословы Рима действительно придумали для выражения основного закона церковного устройства свое сравнение. Церковь изображается ими в виде пирамидального здания. Нижние, широкие слои пирамиды представляют мирян. Над ними возвышается иерархия. Венец здания пирамиды изображает папу. Учение о приматстве бросает яркий свет на это сравнение, которое, по­видимому, не лишено некоторой возвышенности. С римско­католической точки зрения церковное устройство таково, что о каком­либо значении и самостоятельности отдельных членов и даже целых классов здесь не может быть и речи. Напротив, тут все держится гнетом высших слоев над низшими. Над иерархией тяготеет давление папы. Следовательно, авторитет иерархии не есть авторитет независимый, а подчиненный. Над мирянами же тяготеет иерархия. Находясь в самом низу, подверженные давлению сих высших слоев, миряне представляют собою не более как мертвую, бездушную массу, осужденную на порабощение.

Как догматическое учение римской церкви, так и сама практика и учреждения католического запада представляют положение и взаимное отношение между папой и иерархией с одной стороны и между последней и мирянами с другой действительно такими, как это рисуется в приведенном сравнении. Из слова Божия мы знаем, что сам Дух Святой поставляет епископов пасти церковь Христову и быть строителями таин Божиих. Догмат же о приматстве заключает в себе мысль, что полномочия одного только папы исходят непосредственно от Духа благодати. Поэтому один только папа по праву носит титул vicarious Christi и называется episcopus universalis, то есть епископ всемирный, иначе сказать — епископ, единственный во всем мире, или, другими еще словами, один только папа есть епископ в смысле собственном. Все же остальные епископы суть викарии не Христа, а папы. Они и власть свою получают не непосредственно от Духа Святого, а от папы, и полномочия свои проявлять могут в зависимости от папы же и в такой только мере, в какой будет предоставлено им это от апостольского престола в Риме. На этом основании епископы при своем посвящении должны давать присягу в верности папе. А в средние века некоторые подписывались даже: «Божиею и папского престола милостию епископ». Но своего кульминационного пункта папский абсолютизм достигает в притязании епископов Рима поставить свой авторитет выше авторитета вселенских соборов. Вселенские соборы — это сама вселенская церковь. Авторитет их покоится на том, что, представляя собою всю церковь, вселенские соборы являются носителями того Духа Божия, который, пребывая в церкви, научает ее на всякую истину. В силу этого незыблемость авторитета вселенских соборов упрочена была во всем христианском мире до такой степени, что даже в XVI веке, когда поднято было знамя реформы и все авторитеты объявлены низвергнутыми, протестанты довольно долгое время апеллировали ко вселенскому собору и от него, как единственной компетентной инстанции, ожидали умиротворения религиозных смут. Папство же в своем стремлении поработить церковь оспаривает и стремится уронить авторитет вселенских соборов, объявляя их органами папской власти. Авторитет соборов будто бы не есть самостоятельный и независимый; напротив, соборы находятся в полной зависимости от папы, который и созывает соборы, и председательствует на них, и утверждает соборные декреты. Ubi papa, ibi Spiritus sanctus — вот папский принцип, которым Рим оправдывает свое притязание господствовать даже над вселенскими соборами.

Отсюда, из этого принципа, объясняется приниженно­раболепное преклонение католического запада пред папою, которое немцы называют культом папы и папоманией. Это раболепство дает протестантам повод упрекать католиков в идолопоклонстве и называть папу фетишем, идолом. И действительно, поклонники и апологеты Рима говорят о папе таким языком, отводят ему такое исключительное положение в церкви, окружают его таким подобострастием, или, как выражаются католические писатели, адорацией, что невольно заставляют мысль стороннего и свободного от ультрамонтанских предрассудков наблюдателя переноситься к далеким временам седой древности, когда мир молился истуканам, когда обыкновенным смертным воздвигались храмы и воздавались божеские почести. Чтобы не удаляться в глубь средних веков, вот факты из недавнего прошлого, почти современного, о котором можно сказать: «свежо предание, а верится с трудом». Газеты то и дело приносят известия о паломниках, являющихся к папе на поклонение. Конечно, трудно проникнуть взором в чужую душу и угадать чувства, волнующие каждого из паломников. Но несомненно, что некоторые являются к папе просто из любопытства. Таковы англичане­протестанты, которых никак нельзя заподозрить в религиозной преданности к папе и которые, однако, нередко толпятся в залах Ватикана и иногда даже подносят папе щедрые подарки. Ничто не мешает предположить, что некоторых и из католиков приводит в Ватикан чувство, мало чем возвышающееся над простым любопытством. Иных, может быть, следует причислить к разряду ханжей. Большинство же паломников, бесспорно, видят папу окруженным ореолом особенного, неземного величия. Папе приносят богатые подарки, внимательно вслушиваются в его слова, жадно ловят его взор. Прислужники папы наживают громадные состояния, продавая паломникам разные безделушки из кабинетных и гардеробных принадлежностей, бывших в личном употреблении папы. Пилигримы же платят большие деньги, чтобы купленные безделушки хранить как реликвии. Можно смотреть на эти факты с разных точек зрения, но ключом к правильной оценке их должны служить те преувеличенные представления о высоте и значении папского достоинства, которыми хочет питать религиозное чувство народа современная ультрамонтанская литература, которые не раз заявляемы были от лица епископов, которые развивал даже покойный Пий IX. Папа есть Христос земного мира; это тень Бога на земле, это даже живое воплощение Божества, ибо надобно признавать три воплощения Божества — во Христе, в евхаристии и в папе. Такими и подобными рассуждениями украшаются страницы «Civilta Catholica», органа римской курии, и газеты «L’univers», издаваемой оракулом французского ультрамонтанства Вельо. На римском соборе 1854 года епископы делали к папе такие и подобные обращения: «Когда ты говоришь, мы слышим голос самого Петра, когда ты определяешь, мы внимаем глаголам самого Христа, запечатлевая твои слова в сердце, мы повинуемся самому Богу». В одном адресе, который подписан был 500 епископами, к Пию IX делалось даже такое обращение: «Ты — скала и основание самой церкви, против которого совершенно бессильны врата адовы». В 1866 году сам Пий IX, отвечая одной депутации, представившей ему адрес от имени заграничных католиков, позволил себе применить к своему лицу слова Христовы: Аз есмь путь, истина и живот (см.: Friedrich, Geschichte des vaticanischen Conzils. I. 493–506). В виду таких фактов насмешники спрашивают: «Где нет Бога?» — и отвечают: «В Риме, потому что там утвердил свое пребывание наместник Христов». Насмешка злая и кощунственная; но в сущности своей она выражает то же самое, что другими только словами хотят сказать и паписты.

Зависимость иерархии от папы простирается на все ее функции. Как посредники между верующими и Духом благодати, епископы и пресвитеры имеют полномочие совершать божественные службы и быть строителями таинств церковных. Папская система ставит это полномочие в зависимость пастырей церкви от апостольского престола в Риме. Между богословами и канонистами Рима до сих пор еще в ходу мнение о недействительности таинств, совершенных такими епископами и пресвитерами, которые стоят вне союза и иерархической зависимости от папы. Другое полномочие иерархического служения состоит в том, что Дух Святой поставляет епископов и пресвитеров пасти стадо Христово, то есть облекает их духовно­правительственной и духовно­судебной властью. Папская система и это полномочие считает действительным только тогда, когда духовные пастыри стоят в подчинении Риму и пользуются доверием папы, который будто бы во всякое время имеет право, минуя все посредствующие инстанции, вмешаться в дела любой епархии, любого прихода, чтобы, устранив местную иерархическую власть, распоряжаться церковными делами по своему усмотрению. И бывали эпохи, когда епископы запада носили одно только имя епископов, а их юрисдикция всецело переходила в руки папы или особых его уполномоченных, когда церковным судом заведовали исключительно инквизиторы, не признававшие над собою никакой власти, кроме центральной власти Рима, которые приводили в трепет самих епископов и архиепископов. Покойный Пий IX считал этот порядок идеальным и единственно возможным. Кардинал Андреа, епископ Сабины, и парижский архиепископ Дарбуа пытались было отстоять независимость власти епископов в пределах их диоцезов и вступили из­за этого в борьбу с папою, но потерпели от Пия IX полное поражение. Наконец, зависимость от Рима связывает иерархию и в правах духовного учительства. Пастыри церкви, конечно, должны проповедовать слово Божие и учить народ истинам веры, но по своему усмотрению папа во всякое время может наложить на них печать молчания. В средние века Рим пользовался этим правом с такою свободой и в таких широких размерах, что дело проповеди обратилось тогда в монополию монахов, которые странствовали из города в город, из диоцеза в диоцез, и произносили свои поучения, а иногда просто забавляли народ нелепою болтовней и балагурством на площадях, на перекрестках и в храмах, между тем как не только приходские пастыри, а даже епископы должны были оставаться безмолвными и сквозь пальцы смотреть на безобразия хотя и привилегированных, но тем не менее бездарных и невежественных проповедников. Вообще, пастыри церкви могут пользоваться правом духовного учительства в такой только мере, в какой предоставит им это папа. Главная обязанность их проповедовать догмат приматства. Другие истины веры должны быть излагаемы так, как толкует их Рим. Проповедники должны оставить всякие претензии на самостоятельность, для них достаточно довериться авторитету папы, который один обладает даром непогрешительного определения и истолкования догматов и предметов благочестия. Пастырям церкви не нужно даже солидного богословского образования, ибо покорность и верность папе может восполнить и покрыть все их недостатки. Повиновение и преданность апостольскому престолу служит единственным условием и порукою плодотворного служения их церкви. В Европе знают об этом очень хорошо. 5 декабря 1874 года виттембергский министр­президент сказал в германском парламенте: «В Риме господствует убеждение, что невежественное духовенство гораздо лучше удовлетворяет своему назначению, чем образованное». Сами представители папской власти признаются в этом во всеуслышание. В новейшее время во всех католических странах школьное богословское образование кандидатов священства пришло в крайний упадок. Отовсюду посыпались по этому поводу нарекания на епископов, которые с полнейшим пренебрежением относятся к такому важному делу. Последние отвечали: «мы не нуждаемся в образованном духовенстве». Епископов спрашивали: «почему же так?» А они отвечали древним изречением: «scientia inflat» («Знание надмевает»). С подобною логикой, конечно, бороться трудно, но приведенной сентенции все­таки легко противопоставить другое изречение, тоже древнее: «scientia non habet osorem, nisi ignorantem» («Наука не имеет других врагов, кроме невежд»). Иные опять рассуждали таким образом: кандидатам священства даются элементарные сведения, а этих сведений достаточно, чтобы суметь обратиться к Риму, если в пастырской практике встретятся сомнительные случаи; большего им и не требуется, потому что богословие покоится на авторитете. С точки зрения папской системы рассуждения эти совершенно правильные и вполне понятные. Чем невежественнее духовенство, тем покорнее несет оно иго рабства.

Притязание пап быть светом для целого мира оказывает подавляющее влияние и вообще на богословскую мысль, служа тормозом всякого научного движения, а прогресса богословской науки в особенности. Прямая и единственная цель богословской науки — уяснить для сознания верующих истинный смысл христианских догматов на основании писания и предания. Имея в виду эту цель, богословы должны отрешиться от всяких задних мыслей, от всяких предрассудков и предубеждений. Истина для истины — вот девиз богословской науки. У протестантов богословская наука запуталась в противоречиях и потеряла из виду истину, потому что отрицание принципа предания сообщило и богословской мысли отрицательный характер. В наиболее благоприятные условия поставлено православное богословие. Наш принцип в том и состоит, чтобы твердо держаться почвы предания и писания и охранять богооткровенную истину от всяких чуждых приражений. Конечно, можно сожалеть, что богатая жатва богословской науки привлекает у нас мало деятелей. Но ничто не позволяет сомневаться в блестящей и, может быть, близкой будущности, ожидающей нашу богословскую науку, когда весь мир увидит силу и жизненность православных начал. Наихудшие же условия для развития богословской науки создало папство. Рим осуждает богословскую мысль или на совершенное оцепенение, или же заставляет ее развиваться и работать в одностороннем направлении, указывая ей и точку отправления, и конечную цель в идее папского приматства. Никакое уклонение с того пути, который предначертывается ей в Риме, непозволительно и даже совершенно невозможно. Еще Григорий VII установил принцип, что никакая книга не может считаться правильною и быть допущенной к обращению в народе, если ее не одобрит апостольский престол. Преемники Григория позаботились осуществить этот принцип на деле. С этой целью учреждена в Риме специальная конгрегация, которая зорко следит за всею текущей литературою. Она обо всем судит с римской точки зрения и произносит строгие приговоры. Всякая книга, не соответствующая папской точке зрения, немедленно заносится в index librorum prohibitorum и объявляется еретической, безбожной, безнравственной, нечестивой, соблазнительной или, по меньшей мере, подозрительной. Опыт показывает, что нередко авторам приходится вследствие этого терпеть ущерб материальный. Так, например, когда «История церкви во Франции» аббата, ныне доктора богословия и священника православной церкви, Владимира Гетэ попала на страницы индекса, то парижские книгопродавцы отказались продавать ее. Дело это доходило до суда, который признал, что отзывы индекса для книгопродавцов обязательны. Разумеется, что вред нравственный для авторов запретных книг еще чувствительнее. Обвинение в ереси, в безбожии, в безнравственности всегда и для всякого тягостно, потому что наполняет ум и совесть тревогами. Для опальных же богословов католичества тревога эта тем тяжелее, что против них вооружается власть, особенно страшная тем, что не допускает никакого протеста или апелляции и не отличается умеренностью или осторожностью в употреблении анафем. Поэтому католическая богословская наука не имеет ни славного прошлого, ни надежды на процветание в будущем. Рабская зависимость от папства делает ее необходимо тенденциозною; тенденциозность же ведет не к уяснению христианской истины, а к превратному истолкованию ее. Бесспорно, богословская католическая литература обширна и богата. Но ее богатство количественное, а не качественное. Еще средневековые богословы оставили после себя фолианты, которые приводят в изумление громадностью труда и даже эрудиции. То же следует сказать о богословах позднейших времен. И, однако, фолианты этих тружеников пользуются в учено­богословском мире известностью далеко не завидной. Фома Аквинат, Беллярмин, Перроне и многие другие светила католического богословия прежних и новых времен написали много объемистых фолиантов, подняли огромный труд, потратили много эрудиции, с большим напряжением работали своим гибким умом главным образом для того, чтобы истолковать христианскую истину в интересах и в смысле папской системы. Поэтому и упрекают богословов Рима, что они следуют системе лжи и обманов. И в самом деле, характеристическую черту богословской науки католичества составляет отсутствие всякой критики по отношению к вымыслам и подлогам, которых так много произвел запад для утверждения папской системы, и крайне бесцеремонное обращение с несомненным историческим материалом, который подвергается католическими учеными тенденциозной переработке и освещается предвзятыми идеями, к этому необходимо еще прибавить софистику и диалектическую игру в понятия. Богословы Рима работают для своего же собственного закрепощения; работают притом очень усердно, потому что папа их полководец, а они — его армия, следовательно, интересы их взаимно переплетаются; работают даже с убеждением, потому что часто практикуемая ложь становится привычкой, а привычка порождает уверенность. Известны, правда, эпохи, когда богословская мысль и в католичестве выходила из состояния оцепенения и стряхивала тяжелые путы папского деспотизма. Но всякий раз, как в католическом мире начинало веять духом научного оживления, тотчас же оказывалось, что свобода и самостоятельность богословской мысли никак не могут ужиться с системой папского абсолютизма, потому что пути их различны. Когда­то имела реальный смысл пословица, что все дороги ведут в Рим. Теперь же стало несомненным, что есть много путей, которые лежат вдалеке от Рима или даже ведут из него вон. Таков путь и богословской науки, руководимой стремлением к истине, а не предрассудками, навязанными извне. Много примеров, что даже крепостные богословы Рима, напав случайно на этот путь, скоро и совершенно неожиданно для себя удалялись от Рима на такое громадное расстояние, что возврат туда становился невозможным.

Связав иерархию во всех ее духовно­пастырских функциях, папство делает всему духовенству насилие и в том отношении, что налагает на него вынужденный обет безбрачия, о котором сказано: не вси вмещают словесе сего, но имже дано есть; могий вместити, да вместит. В полемических трактатах римских богословов закон всеобщего безбрачия духовенства обыкновенно оправдывается соображениями о святости девственной жизни и высоте пастырского призвания, которое требует, чтобы служители церкви были идеалом христианского совершенства. Против этого аргумента убедительно и красноречиво говорит опыт многих веков. И сама история введения целибата не позволяет смотреть на него как на меру нравственную. Обрекая все духовенство на невольное безбрачие, Григорий VII нимало не скрывал своих задних мыслей, которые им руководили. По его откровенному признанию, папство не в состоянии будет возобладать над миром до тех пор, пока духовенство будет привязано к миру брачными узами. В эпоху тридентского собора мысль об отмене целибата пользовалась большим сочувствием. Об этом серьезно подумывали даже папы, особенно Адриан VI. Но опять одержало верх соображение, что подобная реформа может иметь своим последствием ослабление папской власти. Таким образом, истинный мотив целибата заключается вовсе не в заботах о нравственных достоинствах клира, а в стремлении пап к господству. Это есть акт деспотизма и тирании. Брачные узы необходимо налагают известные обязанности по отношению к отечеству, к государству и местному правительству. Папству же необходимо было сделать духовенство послушным орудием к упрочению своей власти, а отсюда и выработался принцип, что, кроме Рима, духовенство не должно иметь никакого отечества, никаких законов, никакого правительства.

Эта искусная тактика, направленная папами против духовенства, оказалась целесообразной. Порабощение духовенства имело последствием и порабощение мирян. Этому, впрочем, благоприятствовали и другие причины, имеющие основу в самом природном складе западного человека. Еще в глубокой древности обнаружилось, что на западе практические интересы берут перевес над теоретическими, потому что природные дарования тамошних народов направлены по преимуществу в область житейского реализма. Подтверждением тому служит общеизвестный факт, что, тогда как на востоке рассуждения и споры о глубочайших предметах богословия были делом самым обыкновенным во всех классах общества, на западе лишь немногие отдельные лица, и то под влиянием воздействий с востока, углубляются в исследование спекулятивных вопросов веры. Да и эти немногие лица принадлежали к иерархической среде. Народные же массы, миряне, занятые сложными и разнообразными интересами практической жизни, считали догматические споры сторонним для себя делом. Папство воспользовалось этой слабостью западной натуры, чтобы основать на ней систему абсолютного господства над верующими. Всякая тирания и деспотия старается держать угнетенных в невежестве, ибо чем невежественнее угнетенные, тем живее в них сознание долга повиноваться поработителю. Этим же средством пользуются и те, которые хотят быть поработителями во имя религии. Ислам отдает женщину в рабство мужчине, поэтому религиозное воспитание женщины у мухаммедан в страшном пренебрежении. Ей нет даже места в мечети, когда собираются туда поклонники Аллаха. Зачем давать ей какое­нибудь образование, зачем посылать ее в мечеть, когда на ней не лежит никаких других обязанностей, кроме долга повиновения мужу? Точно так же и папство в своем стремлении к порабощению мирян додумалось, что чем менее обращена мысль народа к вопросам веры, тем легче господствовать над ним. А потому руководящим принципом папского деспотизма сделалось отвлекать народ от самостоятельного исследования богословских истин, поставить дело религиозного воспитания народа таким образом, чтобы верования слагались в нем исключительно под влиянием внешней иерархической опеки, подле которой не должен уже иметь места внутренний сознательный процесс, самостоятельная работа ума и сердца, чтобы верования являлись результатом внешнего, механического поучения, а не внутреннего убеждения. Миряне — мертвая масса; в глазах папства они составляют не более как объект обладания. Следовательно, они лишены и правоспособности работать мыслию и сердцем над предметами веры. Апостолу Петру сказано: паси овцы моя. Овцами же называются животные бессловесные, заметил иезуит Лайнец в своей речи, произнесенной перед лицом тридентского собора. Лишенные разума, овцы стада Христова, следовательно, должны слепо повиноваться авторитету папы. В этом их даже прямая выгода: ибо чем более дремлет их мысль, тем меньше они могут сознавать, что на них возложено тяжелое иго рабства. Неизвестно, третирует ли кто из новейших богословов Рима словесных овец стада Христова с таким пренебрежением, как иезуит Лайнец. Но замечательно, что право мирян вдумываться в догматы веры, проповедуемые Римом, в наше время оспаривается сильнее, чем когда­либо прежде. Теперь все сводится к повиновению папе. А кто связан долгом повиновения, тот, естественно, должен считаться лишенным права рассуждать. Эта тенденция воспитать верующих в исключительном сознании долга повиновения папе, между прочим, повела к грубейшей фальсификации катехизисов, принятых в католических странах в учебное употребление назад тому за сто и более лет. На вопрос: «Что