Об авторе
От редакции
Предлагаем вашему вниманию уникальный и отчасти сенсационный материал — открытые письма «архитектору перестройки» Александру Николаевичу Яковлеву, ближайшему соратнику и идеологу Михаила Горбачева, первого и последнего президента СССР. Этот материал впервые публикуется целиком (небольшие фрагменты писем появились в 1996–1997 годах в газете «Литературная Россия»). Публикация осуществляется с разрешения сына Г.И. Куницына — Владимира Куницына.
Автор писем — профессор и академик РАЕН Георгий Иванович Куницын трудился над ними с 1992 года до конца жизни (1996), не успев завершить работу. Ушел из жизни и адресат послания, академик РАН А.Н. Яковлев (2005).
Но историческое и нравственное содержание этого материала со временем не утратило своего живого значения.
Конечно, из-за редчайшей личности самого автора этих писем — Г.И. Куницына. Всего за пять лет работы в ЦК КПСС Куницын успел существенно помочь таким выдающимся деятелям кино, театра и литературы, как М.Ромм, К.Муратова, Л.Шепитько, Э.Климов, А.Алов и В.Наумов, Р.Быков, М.Хуциев, Э.Рязанов, И.Смоктуновский, Л.Зорин, Ю.Любимов, К.Ваншенкин, Е.Евтушенко, Г.Шпаликов, А.Твардовский, О.Ефремов, Андрей Тарковский... Этому человеку нет аналогов не только в недрах ЦК. Похоже, он вообще единственный из советских начальников в сфере культуры, кто так решительно, отважно и безоглядно жертвовал личным благополучием ради содействия творчеству других.
Интересно, что Куницын и Яковлев познакомились в 1957 году, еще аспирантами, в Академии общественных наук при ЦК КПСС. И оба были приглашены на работу в ЦК. Куницын в идеологический отдел (затем в отдел культуры), а Яковлев в отдел агитации и пропаганды. Много общались, поскольку были почти одногодками, оба инвалиды Великой Отечественной войны, оба из простых семей, из глубинки — похожие судьбы.
Но в этих публикуемых нашим журналом письмах одного бывшего опального партийного чиновника к другому партийному чиновнику, что само по себе редчайший случай, есть удивительная особенность. Георгий Куницын, человек, поступившийся своей блестящей карьерой ради выстраданных принципов и нравственной позиции, человек безупречной репутации в глазах творческой интеллигенции России, единственный из возможных людей получил судьбой право говорить со своим когда-то товарищем на исповедальном уровне, с предельной прямотой. Поднимая разговор на высочайший уровень взаимной ответственности за Отечество. Эта символически неоконченная работа Георгия Куницына, безусловно выдающейся личности нашего времени, — яркое доказательство очевидной истины: даже великие государства способны погибать только лишь из-за индивидуального цинизма его граждан, из-за предательств даже на бытовом уровне. А что уж говорить в этом смысле о таких фигурах, как А.Н. Яковлев или М.Горбачев!
Фактически это письма человека, попытавшегося на практике стать альтернативой тому, что с годами олицетворил своею судьбой «архитектор перестройки» А.Н. Яковлев. Кто из них оказался победителем — решать читателю.
Георгий Иванович Куницын (1922–1996) родился в деревне Куницыно Иркутской области. Участник Великой Отечественной войны. Стал кандидатом ВКП(б) под Сталинградом в 1942 году. В 1943 году на Курской дуге вступил в партию. Четырежды ранен. Награжден боевыми орденами и медалями. Окончил исторический и филологический факультеты в Тамбове, Академию общественных наук при ЦК КПСС в Москве. С 1961 по 1966 год работал в ЦК КПСС (отдел культуры). С 1966 по 1968 год — в газете «Правда». Был снят с руководящих постов за отказ проводить репрессивную идеологическую линию партии в отношении творческой интеллигенции. Кандидат филологических наук, доктор философских наук, профессор Музыкальной академии имени Гнесиных и Литературного института имени А.М. Горького. Академик РАЕН. Автор нескольких монографий и многих статей. Член СП СССР, член Союза кинематографистов и Союза журналистов СССР. Похоронен на кладбище в Переделкине.
Письмо-введение
Мой бывший единомышленник Александр Николаевич!
Твоя и моя жизни некогда сложились так, что, казалось, мы не могли не стать не только единомышленниками, но и друзьями. И все же что-то этому многие годы мешало. Пока не дошло до острой противоположности в наших с тобой взглядах. И в делах. Теперь и вовсе непонятно, а зачем, собственно, скрывать друг от друга и от других людей то, что случилось реально — вне нас и между нами. Тем более что и по старости нам обоим давно пора подвести итоги нашей бедовой жизни. Подвести их, разумеется, по совести. По святому долгу перед людьми.
Мне сегодня представляется наше дело так, что мы с тобой — два совсем разных типа личности. И в политике. И в собственной нашей этике. Надеюсь, это поможет понять читателю, что такова в ее сути трагедия нашей российской истории. И такова также комедия и ирония ее.
Попробую не торопясь и не горячась разобраться в этом, не отходя в сторону от щекотливых нюансов, а их немало.
Как и всякий нынешний бескомплексный политик, ты пытаешься, хотя бы только словами, но все же опереться на принципы морали. Достойное стремление. Разумеется. Но какие они в их сути — эти твои на практике неуловимые принципы?
Реальные они или кажущиеся? Может, вовсе их и нет?
Ты, думаю, догадываешься, что у меня имеется что сказать и тебе, и о тебе нашим современникам. Разговор наш, надеюсь, будет идти на уровне взаимной исповеди. В противном случае нужен ли он?
Впрочем, откроешься ли ты мне или нет — это сугубо твое дело. Что касается лично меня, то мой ответ тебе и есть вот эти мои горестные письма.
По ходу разговора требуется и такое пояснение: между моим первым (вводным) и последним письмом оказались как бы пока заштрихованными годы 1991–1996. Возможно, потом и еще будут такие же годы и годы — для их глубокого и верного осмысления.
Ежели кому-то и не понравится жанр письма для изложения столь сложных проблем историософии, то с этим придется смириться. Поскольку мною давно написаны в том же эпистолярном жанре и самые крупные мои исследования истории русской революции. Они ждут своего востребования... Они и дождутся его. Пора историософского невежества в России кончается. История Отечества нашего предстает перед нами теперь не просто чередой чудовищных событий, а все же и как гарантия предначертанного спасения земной цивилизации. К сожалению, именно это-то многими нашими современниками и не замечено! Куриная слепота...
Не любопытно ли, что наше национальное русское самосознание было буквально на лету взорвано «Философическими письмами» П.Чаадаева? Хотя эти его письма, в сущности, являются философской самодеятельностью. Взрыв в духовной сфере России тем не менее состоялся. Уже в тогдашнем русском обществе неподъемно много скопилось несовместимых направлений мысли и дела.
А ныне их и того больше! Дошла наконец и наша очередь до геополитики. Насупились россияне. Чуем приближение во времени и еще большей сложности событий. Чуем, стало быть, и сусанинскую правду нашу.
Это и беспокоит. Святая Русь, но и — мученица. В России святость в муках.
Все заметнее происходит ныне многозначный крен русской мысли в сторону сложнейшего национального самосознания, в сторону новейшей геополитики, все глубже врабатывается в проблемы не только Запада и Востока, в которых потерял четкость социального мышления Н.Бердяев, но и в философские аспекты Космоса.
В этой расстановке тенденций западническая позиция П.Чаадаева превосходит дерзостью своей (не глубиной, конечно!) всю западноевропейскую русофобию. Его одиночный выстрел прозвучал в Час Быка...
И все же не мне отрицать непричесанную, но яркую талантливость «басманного философа».
Меня сейчас более всего удивляет то, что ты (фактически) за линию отсчета (более чем через столетие!) тоже принимаешь в России именно чаадаевскую несправедливость, которую тот потом мужественно и открыто сам же и отбросил. Именно отбросил. К этому нам еще придется возвращаться в процессе рассмотрения его «Философических писем»... Если успеем. Действительно, все по краю ходим.
Настораживает меня и то, что ты пытаешься в этих-то обстоятельствах удержать лично для себя явно особые условия: ты не намерен с кем-либо вести конкретный спор. Ты все еще считаешь для себя лично удобным без аргументов разделываться с чьими-либо концепциями, имена их авторов не называть... На что рассчитываешь? Широкой спины Политбюро больше нет.
Ты готов, стало быть, вещать, как прежде, но не убеждать! Это надо понимать так, что ты хотя и числишь себя главным демократом, а не собираешься и с ними быть на равных. Тебе хочется продлить свое положение властной неприкасаемости. Именно властной. В чем же в таком случае смысл идущих в стране стихийных преобразований?
Не диктаторское ли это пренебрежение в первую очередь к тем, кто честно и искренне ищет истину? А ищут ее думающие люди.
К тому же не слишком ли надоевшее это само по себе явление — шевелящийся в ноосфере сегодняшней нашей страны бывший член Политбюро бывшей КПСС? Самого этого явления сегодня уже нет, но смрад от него все еще продолжает стелиться ковровой дорожкой.
Это-то и заставило меня изменить начальный смысл этого моего просветительского обращения лично к тебе. Перед тобой не просто обращение одного политика (точнее, политолога) к другому, а это также и почти неуловимая персонификация идей и взглядов нас обоих — взглядов на то, что же с нами происходит. Действительно, что?
В самом деле, куда несет нас рок событий? Не перепрыгнул ли Павел Иванович Чичиков на большом ходу из птицы-тройки в «тойоту» или «мерседес»? Прямо на ходу. Кто-то и ныне торгует мертвыми. И живыми. Кому же перешел в рыночную собственность вишневый сад? Уцелел ли в годы безумств Егора Лигачева?
Получается, наш сугубо российский Великий Инквизитор заблокировал собою замысловатые и неразгаданные лабиринты нашего общества, и особенно растревоженного сознания его.
Кажется, я набрел на предопределенность с нами случившегося. Впрочем, и об этом подробно — впереди.
Но какова же сама по себе оказалась тогда именно твоя с М.Горбачевым конкретная практика? Чем она действительно послужила истерзанной России? Возведет ли она своих адептов в XXI столетии на пьедесталы именно человеческого величия? И с чьей руки, наконец, перестанет существовать насилие над совестью и над самой жизнью нашей?
Думаю, ты и не будешь удивлен, что далее я предъявлю тебе именно исторический (в смысле не рыночный) счет. Кстати, его объективно предъявляет тебе и сам исторический процесс. Благо, по терминологии М.Горбачева, этот «процесс пошел». Именно этот процесс. Знаете ли вы оба, чем ему теперь помочь? Какова социальная цена его? Потери наши огромные. Преступно велики, а ты заливаешься соловьем о своей «победе»...
Впрочем, твой Санчо Панса (догадываешься — кто это?) увертливо, но более чем намекает на то, что «перестроечный» российский Второй (то есть ты), в сущности, выше первого (то есть М.Горбачева). Тем самым и запущена общеимперская (всероссийская) утка о твоих мистических возможностях... Санчо указывает на тебя как на явление Христа народу...
Ты находишься во власти нечаянной-негаданной эйфории (по поводу якобы чуть ли не единолично тобой разрушенного советского общества)... Захлебываешься в своем личном счастье. Оно тебе будто с неба упало. А.Ципко сразу же в это поверил. И задудил в медные трубы. Для России такое и в шутливом-то литературном тексте не предполагалось. Не случайно же, что у нас до сих пор так и не появилось ни единой похожей на истину научной работы о трагедии. Все ужасное воспринимается в России как трагедия... Да. Все — ужасное. Весь беспредел.
Между тем один из великих русских писателей давно и верно заметил: русский человек «наиболее красив в трагедии».
Но всякий ли просто несчастный из нас высок духом? И всякий ли высокий духом — несчастен?
Аристотель на заре истории с обезоруживающей простотой и спокойствием сообщил человечеству: хорошие люди — герои трагедии; а люди плохие — действующие лица мировой комедии...
Мне, вечному изгою, придется наконец проникнуть в самые глубины лично твоей идеологии. Не только твоей. Моей — тоже. Хотя я не могу видеть опошления и вероломного уничтожения самого уважения к людям в России. Вот и решил попытаться — в твоем и своем лице — увидеть и осмыслить наше с тобой действительно запутанное бытие. Осмыслить революцию в России также и как иронию нашего своенравного Отечества.
Иронию, стало быть, самой истории!
Остроумный Г.В. Плеханов назвал историю «ироничной старухой». В дальнейшем отдельно остановлюсь на этих демонических моментах. Они тревожно глубоки. Черный омут — в страшном сне. Черный и опыт.
Надеюсь, мне и тебе, по милости Всевышнего, все же удастся избежать хотя бы теоретического терроризма...
Надеюсь, станет ясным и то, что у нас в стране ныне называется... демократией. Многие озабочены тем, как точнее перевести это слово на русский язык... Чья это власть? У народа ее нет...
Сам жанр моего письма, в сущности, элементарно общечеловечен. Сам жанр. Глубокий это поклон памяти тех, кто способен на диалог с Вечностью. И для этого найти бы сколько-нибудь адекватную форму суждений на фоне твоих столь радостных заявлений о том, что, развалив многострадальное советское общество, ты чувствуешь себя явно и нормально счастливейшим человеком... И все это — на фоне кладбищенской России. И все это — на фоне неограниченной духовной опустошенности.
Кто нас, однако, спасет? Интеллигенция? Во главе с тобой?
И тут-то возникает очередная ситуация духовного взрыва российского национального самосознания. «Каженный раз на ефтом самом месте»... Другими словами, вновь и вновь приходит к нам Петр Яковлевич... Соответственно эпохе названный в меткой эмигрантской русской прессе «басманным философом».
Философ в масштабе Басманной улицы в Москве?.. Впрочем, Чаадаев оказался смел абсолютно. Это громко трагическая натура.
От продолжения экзекуции русской истории он позже все же отказался — в статье «Апология сумасшедшего». Но многие у нас в России отказа Чаадаева от Чаадаева не приняли... И ныне не принимают. Вероятно, и не примут.
Можно удивляться, насколько цинично и ты, и Горбачев пренебрегли тем, что называется национальным вопросом. И особенно той его частью, которая называется русской идеей. А казалось, будто и здесь что-то изменится к лучшему.
Надеюсь, ты не забыл, что все-таки пригласил меня к себе на Старую площадь в начале марта 1988 года. Сославшись на то, что пригласил меня по делу — причем и от имени М.Горбачева. Ты высказал мне просьбу: изложить свои позиции и также фактологию по национальному вопросу. Именно для Политбюро ЦК КПСС. Работа эта была мною сделана. Но она тогда же словно в воду канула... Между тем кавказские войны тогда уже зловеще разворачивались.
У тебя же и у М.Горбачева не оказалось необходимо верной программы ни для Карабаха, ни для Абхазии. И всех наций вообще. Не оказалось — и все. В частности, и для самой России тоже...
Знакомая ситуация? До слез. Значит, нет тайны в том, что М.Горбачев и ты рядом все-таки затеяли импровизированную перестроечную свару. Вслепую! По известному бонапартистскому способу: «Сначала ввязаться в большую драку, а там видно будет». И — ввязались! А драться не умеете... Людей не жалеете. Впереди себя под пули пустили детей, женщин и стариков... Принужденно! Политические евнухи.
Разве не к этому свелись ваши явно бонапартистские действия? Но ты даже и это злодеяние поставил себе в заслугу: мол, времена-то действительно меняются, и думать всем приходится «по-новому». «Долой старые идеи и позиции!» — воскликнул ты и выбросил из своего лексикона идеи, которым вчера поклонялся.
Выбросил и идеалы свои, и имена вчерашних кумиров.
Но оказалось — не их реальную практику! Тут ты и попался на удочку — коварной иронии истории. Многие из нас оказались героями исторического фарса, а не великой страданиями России трагедии.
Впрочем, к действию роковой этой триады (трагедии, комедии, иронии истории) я еще буду обращаться в дальнейших письмах к тебе. С этого и начнется мой разговор с тобой в самом первом из них. Письма мои к тебе на стол ложатся не по строго хронологическому принципу, а по логике их содержания.
Национальный вопрос — это некогда добрая наша слава, а ныне это самый большой и самый выраженный позор России. Ясно, что тут не Россия сама по себе виновата, а власти ее, которые сумели навязать ей чуждые формы жизни. Страной нашей почти весь XX век от чужого имени управляли или фанатики, или бездари, или те и эти вместе.
В скрещениях судьбоносных тенденций и предстало никем не контролируемое место для тебя.
В твои «выдающиеся» организаторские способности в масштабе такой страны, как Россия, я лично никогда не верил, но факт есть факт: по должности своей ты в общей суматохе занял именно это ключевое место. Произошло, между прочим, то, что и произошло: страна действительно ждала своих героев и вот нашла, что называется, топор под лавкой... Пришелся ко двору ей не деятель, не строитель, не старатель, а мастер разваливать. Впрочем, в данном же случае никто не устраивал продуманного развала. Взяло и само развалилось. Кое-кто в этом и усмотрел связь твою с высшими силами... А.Ципко представил тебя даже и самим посланцем Бога. Но, конечно, он имел в виду не Воланда, не дьявола, а Промысл христианского Божества...
Любопытны и детали. Когда развал советского образа жизни закончился, ты оказался фатально рядом с танком, на котором тогда судьба действительно возносила Б.Ельцина. И дальше этого уже не надо было и разваливать. Надо было именно строить. А этому ты не обучен. Ты больше на подначках... Обе руки с кукишами в кармане...
И возникла проблема — куда теперь-то определить А.Яковлева, перебежчика, который так недавно, как и все члены ЦК КПСС старого состава, осуждал Б.Ельцина. За то, за что его тогда возносил народ.
Может, и не все уловили твою увертливую самоиронию, однако на этот раз она была искренней. Ты сказал с экрана, что от твоего назначения главой телевидения и до твоего будущего снятия с этого коварного поста — наикратчайшее расстояние...
Но ты все равно пошел на этот пост. Хотя и знал, что судьба личная твоя оказалась вновь ничем не защищена. Фарс и трагедия в ней поменялись местами. И теперь и сам ты лично ничего изменить в этом не мог. А сама неизбежность эта была оформлена почти художественно: телевизионщики ничего плохого не стремились для тебя сделать, но они снимали каждый твой шаг и позу. На всякий случай. Ничего более беспощадного для тебя ранее я не видел, чем эта царственная мышеловка.
Есть в ней фатальный кадр: на экране — только половина твоей фигуры. Причем — со спины. Появился и проплыл акцент телекамеры на том, что твое ухо — большое... И ловит оно судьбоносные сигналы приближающихся событий.
Высокий это шарж... Символический.
И все же, к примеру, в отличие от Алексашки Меншикова в Березове, ты лишен природного величия.
Впрочем, я не до конца уверен, что оба мы с тобою достаточно критично смотрим на самих себя. Ирония нас не отпустит. Но и в самом деле, судьба наша — во власти иронии истории. Всесильна и беспощадна ее кара.
Кстати, мы тогда наперегонки шли с тобой, буквально параллельно друг с другом. Ты заведовал в ЦК КПСС сектором телевидения, аз, грешный, — сектором кинематографии. Потом я вел подотдел кинематографии. А потом и оба с тобой мы почти одновременно стали заместителями заведующих отделов ЦК: ты в Агитпропе, я в отделе культуры. Сейчас я напоминаю лишь о том, что телевидение в 60-е годы (под гнетом лично твоей политической цензуры) еле ползло. Как раз лучшие отечественные кинофильмы ты и Н.Месяцев не пускали на телеэкран. В сущности, в этом и проявила себя наша Великая Инквизиция — на наш отечественный манер.
Об А.Яковлеве тогда мало кто и знал. Тем более в положительном плане. Оба вы с Месяцевым меня, опального, заключили в рамки домашнего ареста.
Теперь я знаю, что именно ты (в согласии с Е.Лигачевым) перекрыл мне все пути к рычагам горбачевской и твоей «перестройки».
В связи с этим я вернусь к первому твоему возвышению над российским телевидением. В 1963–1972 годы. Тогда уже смутно чувствовался подвох в самих событиях. Я вижу теперь в тебе классический тип современного последователя Никколо Макиавелли, дополненный сходством с наибольшими хитрецами поздних времен... К этому надо добавить, что все это корректировалось твоей огромной способностью к социальному самосохранению.
Это на сегодня мною, насколько возможно, исследовано и, надеюсь, будет опубликовано когда-то полностью. Может быть, и при моей еще жизни. Сейчас такое маловероятно.
Понятно, что речь обязательно пойдет и об альтернативных путях развития России. Без какого бы то ни было страха. Но и без ложной скромности. Я вижу и защищаю в нашем с тобой споре альтернативу, разработанную мною. Поэтому и сопоставляю ее с твоим кружением по лабиринтам профессионального обмана. И — с твоим притворным невежеством в проблемах, за занятия которыми ты получал неплохую зарплату. И плюс к тому государственную милостыню — в натуральную ее величину. Названную «Кремлевкой». Включая и автомобиль.
Да, Саша. Исповедь есть исповедь. Разве не так?
Впрочем, теперь-то ты мне и не Саша. Это, между прочим, при всем том, что я и теперь не могу представить тебя в качестве государственного предателя, о чем недавно появились публикации контрразведчиков. В отношении тебя, полагаю, несомненно, существует презумпция невиновности. Я рассматриваю тебя и себя теперь именно как альтернативы к самим судьбам России. Поэтому прямо и заявляю: да, теперь я четко вижу, что идейно ты уже в те ранние годы был моим противником. Теперь мне ясно, что с тобой мы с какого-то момента фактически стали противниками и по отношению лично друг к другу. Это все, так или иначе, доказывает тот факт, что идейное и нравственное расслоение неизбежно пришло и в тогдашнюю партийную номенклатуру. На Старой площади, можно сказать, под боком у Брежнева и Суслова, появились — в начале 60-х годов — взаимоисключающие тенденции в понимании судеб России.
Действительно, ранее весь аппарат этот выполнял только и только запретительную и тупую функцию, особенно в сфере создания художественной культуры. Строго соблюдалось это и тобою, хотя высшему начальству ты, вероятнее всего, и тогда уже показывал кукиш в кармане. Поэтому «твое» тогдашнее (особенно в художественных жанрах) ТВ играло особую роль в том смысле, что оно само собой отбивало охоту у множества миллионов людей принимать такое ТВ всерьез. Но именно такое ТВ и было ранней формой дискредитации прежде всего самого себя и накопления энергии развала для приближающейся «перестройки».
Получается, что я, по крайней мере, обнаружил это (а вернее — осознал) позже, чем это случилось. Сработала все-таки моя первобытная наивность. Правда, она же и многое объясняет в моей тогдашней деятельности.
Вот теперь и взглянем на то, чем занимался в те же 60-е годы пишущий эти строки.
Занимался я, получается, совсем не тем, чем ты, Александр Николаевич. Пусть же читатели наши хотя бы теперь определят, кто из нас с тобой и какое отношение имеет к понятию российские «шестидесятники» XX века. Я сильно поражен был, узнав правду о тебе: я увидел по телевидению, и не однажды, как, не сильно смущаясь, ты подтверждал в своих интервью желательный для тебя и для средств массовой информации «факт», что ты якобы вообще был главным российским «шестидесятником». Неужели ты надеешься на то, что удастся утверждать столь явную ложь? Ведь ты же тогда был никто — для людей из сферы реальной оппозиции. И это я в этой книге писем тоже раскрываю. Загадки и Канады, и Чехословакии, и — тем более — загадки самого Агитпропа в связи с тобой не существует.
Да ее и ранее не было — для тех, кто отличал верную информацию от неверной.
Не сделаю очередной глупости умолчания об обстоятельствах только из-за того, что они касаются и меня. Кое-что из этого ряда фактов и событий выношу для сведения и тех, кто заинтересованно прочтет мое сегодняшнее начало полемики с тобой, баловнем ночных путешествий по тропинкам дьявола.
Если обозначить лишь самую суть моего конфликта с брежневско-сусловским ЦК, то придется обратиться также к фактам, которые ныне известны уже только единицам. Они, однако, чрезвычайно важны для понимания наших с тобой расхождений уже в 60-е годы. Что же касается меня лично, то был это именно мой «звездный час». В сущности, это и была та альтернативная позиция, которая была бы (еще и будет!) принята российским обществом, если бы именно она стала достоянием великороссов.
Напомню тебе некоторые из наиболее характерных ситуаций.
В 1966 году, в сентябре, мне было предложено написать проект очередного постановления ЦК КПСС о состоянии дел в советском кинематографе. Естественно, критическое. С элементарными кадровыми выводами о том, что тогдашний председатель Государственного комитета кинематографии СССР А.В. Романов не справляется с обязанностями. На пост, занимаемый им, было предложено пойти мне. Неожиданно для меня, но все же как бы и естественно. Ведь перед тем, как я стал (в 1965 году) заместителем заведующего отделом культуры ЦК, я в течение трех лет был заместителем заведующего подотделом кинематографии. Заведовал тогда им тоже Романов. Он был и министром кинематографии. Короче, я, не откладывая, согласился пойти на Госкомитет кинематографии.
Однако тут же и пришлось от этого отказаться. Ибо мне, как автору разрабатываемого проекта постановления ЦК, поручалось обозначить тогдашнюю оппозицию, якобы действительно сознательно имеющую место в творчестве советских кинематографистов. И были названы имена их. Я ушам своим не поверил, услышав это.
В названном крамольном ряду оказались, ясное дело, наиболее талантливые.
И что же им вменялось в вину? У меня и сейчас кровь стынет в жилах при воспоминании об этом. Главная формула М.Суслова звучала так: «В советской кинематографии сложилась влиятельная группа режиссеров, осуществляющая идеологическую диверсию против партии...»
Не любопытно ли, что всего лишь за неделю до этого я одобрил и принял по самому высшему классу, несомненно, самый «крамольный» тогда фильм «Андрей Рублев»... Фильм этот был официально запрещен вскоре после моего ухода из аппарата ЦК... Об этом еще будет разговор в дальнейшем. Делаю заявку на творческую необходимость его. Важно, чтобы такой разговор состоялся. Образованные люди России должны знать о столь значительных феноменах духа.
Сейчас продолжу, в частности, и о моей личной судьбе.
Тогдашний ЦК, как ты знаешь, стал в то время уже не особенно обращать внимание на то, о чем человек действительно думает втайне, а много больше на то, какова его практика. Особенно в сфере духовной культуры. В чем и как он себя проявляет. Поэтому и не был неожиданным мой отказ от официально продиктованных тогда мне позиций. Впрочем, позже, в течение двух десятков лет, Ф.Ермаш действительно сделал их способом удушения творчества наиболее ярких личностей в советском кинематографе.
Получается, что я действительно сам отверг себя (в 1966 году) от назначения министром кинематографии СССР. Зато до этого (в 1963–1966 годах) мне удалось способствовать естественному расцвету отечественной кинематографии. Горд я этим на всю оставшуюся мою жизнь.
Суди, впрочем, сам. Незадолго до преждевременного ухода в мир иной величайший актер века, без всяких экивоков, Иннокентий Смоктуновский сказал с телеэкрана на весь земной шар, что он знал из тех, которые функционировали в ЦК КПСС, только одного порядочного человека, кто действительно занимался проблемами искусства смело и честно, то есть профессионально. И Смоктуновский назвал меня одного! Знал он, что я, не обращаясь к кому-либо за чужим авторитетом, решал проблемы сам. Без страха. Как надо.
Ведущий кинопанораму известнейший ныне режиссер Э.Рязанов, он же и режиссер-постановщик выдающегося фильма «Берегись автомобиля!», о злоключениях которого шла речь с телеэкрана, — Рязанов с готовностью присоединился к утверждению И.Смоктуновского и добавил, что фильм «Берегись автомобиля!» не был бы сделан и, ясное дело, на экраны вообще не вышел бы. Э.Рязанов, разумеется, помнит, что этот фильм уже и на стадии литературного сценария оказался непроходимым.
Сначала мне удалось помочь опубликовать его, и тогда дошло до того, что перестраховщики в аппарате ЦК и в Госкино стали придираться даже и к выбору актеров. Не безумие ли это — помешать сниматься И.Смоктуновскому, О.Ефремову, А.Папанову?
Моей причудливой судьбе было угодно участвовать и в судьбах многих других гениальных и просто талантливых произведений искусства Мастеров, попадавших в беду из-за своей безущербной честности и бескомпромиссности.
В начале марта 1963 года в Свердловском зале Кремля (помнишь ли?) состоялась очередная встреча руководителей партии и правительства «с представителями творческой интеллигенции». И на этой двухдневной взаимной встряске (да, именно взаимной) Н.С. Хрущев внезапно подверг безудержному разносу фильм Марлена Хуциева и Геннадия Шпаликова «Застава Ильича». Фильму были предъявлены сугубо политические даже и не требования, а именно обвинения. Я тоже тогда еще не во всем хорошо разобрался, а поэтому — по просьбе помощника Хрущева — высказал свое отношение к «Заставе Ильича». Там были и критические замечания, но отнюдь не в духе политических устрашений, а на уровне диалога представителей власти и искусства. Диалог этот, считаю, тогда именно и начинал быть желаемой нормой во взаимоотношениях художников и политиков страны.
На этот раз Н.Хрущев не просто неожиданно, а именно внезапно пустил в ход свое личное своеволие. Он обозначил свою позицию как диктующую по отношению к искусству. Фильм «Застава Ильича», один из самых выдающихся свершений отечественного и мирового кинематографа, был поставлен на полку. И кажется, никто и не ожидал, что уже в ближайшее время что-то серьезно изменится в судьбе фильма и режиссера. Ранее запрещенные фильмы обратно с полки тогда еще не снимались. А при Сталине таковые нередко и просто уничтожались — в самом буквальном смысле этого слова. Смывались с пленки. Новейшее это открытие еще одной формы насилия над процессом художественного развития.
Примерно через две недели после этого я был назначен (тоже внезапно) заместителем заведующего только что созданного подотдела кинематографии. Создан он был в составе огромного идеологического отдела ЦК, составленного из трех гуманитарных отделов — Агитпропа, отдела науки и отдела литературы и искусства. Действительно новым здесь оказался лишь подотдел кинематографии.
Было подчеркнуто самим его созданием, что кино в самом деле «самое важное и самое массовое из искусств». Им надо жестко управлять, а не ограничиваться разговорами аппаратчиков об этом.
Это вот обстоятельство и надо учитывать ныне, когда говорим о том, почему Н.Хрущев на вс
- Комментарии