Подковерная борьба с хрущевским фаворитом Ильичевым. Главы из книги «За спинами трех генсеков»

Практически сразу после XXII съезда в партийной верхушке начался новый раунд борьбы за власть. На этот раз на роль жертвы был намечен Суслов. Он уже несколько лет не занимал в партийной иерархии второго места, но продолжал оставаться весьма авторитетной и влиятельной не только в нашей стране, но и в мире фигурой, а это сильно не устраивало ни нового председательствующего на заседаниях Секретариата ЦК Фрола Козлова, ни остававшегося в руководстве партии с ленинских времен Анастаса Микояна, ни находившегося в тени Отто Куусинена.

Похоже, на замену Суслову был выбран Леонид Ильичев. В его пользу говорило многое: относительно молодой для крупного партработника возраст, неплохое образование, начитанность, коммуникабельность, способность генерировать массу идей... Но Суслов-то работал с ним в конце 40-х — начале 50-х годов. И он знал не только его достоинства, но и недостатки. Ильичев легко попадал под влияние больших людей и из-за этого часто совершал много глупостей. Из-за этого в 1952 году сам Сталин распорядился убрать его из «Правды». После чего он надолго застрял в отделе печати Министерства иностранных дел. Другой недостаток Ильичева был связан с его сильным пристрастием к алкоголю.

Кто же вытащил такого деятеля из забвения и привел к Хрущеву? По одной из версий, Григорий Шуйский. В начале 50-х годов Шуйский, будучи помощником первого секретаря Московского комитета ВКП(б) Хрущева, приносил Ильичеву в «Правду» статью своего шефа об агрогородах. Во время подготовки материала два аппаратчика выпили не один литр горячительных напитков и сдружились. Но когда статья Хрущева появилась на страницах газеты, на нее набросился Сталин. Ильичев оказался в опале, но Шуйский контактировать с ним не прекратил.

В 1958 году Шуйский, желая помочь приятелю, убедил своего шефа, который уже пять лет руководил партией, вернуть Ильичева из МИДа и назначить заведующим отделом пропаганды и агитации ЦК по союзным республикам. Заняв новое кресло, тот сразу же стал фонтанировать идеями, причем все идеи были исключительно в духе Хрущева. Видимо, за это партийный вождь включил его на XXII партсъезде в число новых секретарей ЦК. Не исключено, что повышению Ильичева поспособствовал и зять Хрущева — главный редактор «Известий» Алексей Аджубей, который, как и его ставленник, тоже был не дураком выпить.

Правда, не все этим переменам обрадовались. Я имею в виду не только Суслова, который хорошо знал цену Ильичеву. Очень удивился повышению Ильичева бывший председатель КГБ Серов.

«Секретарем <ЦК>, — вспоминал он, — избран Ильичев — это заведующий отделом МИД, который Сталину писал всякие проекты о Мурадели, Хачатуряне и других.

А в период поездки в Индию в 1956 году он все время пьянствовал до того, что я предупредил, что выгоню, если будет продолжать компрометировать Советский Союз.

Через день он на одном приеме подходит пьяный ко мне и говорит: “Иван Александрович, ну чего вы на меня сердитесь? Люблю выпить, что ж поделаешь?” Я после этого спросил у Шуйского, знает ли об этом Хрущев. Он ответил: “Знает”.

Вот теперь он секретарь ЦК, и говорят, будет по идеологии. Ну, этот привьет молодежи идеологию, если будет так себя вести и в ЦК»[1].

Ильичеву в Секретариате ЦК было поручено вести вопросы печати, пропаганды, агитации, науки и культуры. Но черновая работа, текучка — все это оказалось не для него. Он продолжал лишь фонтанировать идеями, не очень-то заботясь об их реализации. Ему нужны были прежде всего внешние эффекты.

Тем временем ситуация в сфере, за которую он нес ответственность, ухудшалась. Художественная интеллигенция продолжала раскалываться и поляризоваться. И никто не хотел никому уступать. Левые требовали дальнейшей либерализации общества, а правые так же рьяно выступали за сохранение старых порядков.

Усиление нездоровых настроений в творческих кругах очень обеспокоило партаппарат и органы госбезопасности. Новый руководитель КГБ Владимир Семичастный и завотделом культуры ЦК Дмитрий Поликарпов не успевали подавать в верха записки о разборках среди деятелей искусств. Но Ильичев по-прежнему в детали сильно не вникал и многое пустил на самотек. Не поэтому ли многие художники шли для решения своих проблем не к нему, а к Суслову?

А проблем хватало. Возьмем киноиндустрию. Отдел культуры ЦК сигнализировал о непростом положении в кино еще до двадцать второго съезда. Партаппаратчиков беспокоило, что кинорежиссеры с магистральных тем переключились на проблемы маленького человека и семейно-бытовые вопросы или занялись экранизацией классики.

«Но по существу, — жаловались партаппаратчики, — режиссеры и сценаристы крайне слабо разрабатывают генеральные темы развития социалистического общества, бледно и невыразительно показывают образы советских людей, в характере которых раскрываются новые положительные черты»*.

Ознакомившись с планами на съездовский 1961 год, партфункционеры не нашли в нем произведений о рабочем классе. Крупнейшая киностудия страны — «Мосфильм» собиралась снимать фильмы «Алые паруса» (по Грину), «Внук Тальони» — о скаковых лошадях в Гражданскую войну, «Вариола вэра» — об излечении человека от горной оспы и прочую, по мнению партаппарата, ерунду.

Но более всего отдел культуры ЦК возмущало поведение именитых кинодеятелей и их молодых коллег. Почти все киношники стремились вписаться в некую «новую волну» и снять фильмы о маленьком человеке, чтобы через его душу преломить общечеловеческие проблемы. Большинство режиссеров стали держать равнение на Юткевича и Калатозова, чьи фильмы были включены в программы международных кинофестивалей. Именно для Канн, как полагали партаппаратчики, снимали свою картину «Мир входящему» и молодые режиссеры А.Алов и В.Наумов, которые, по их мнению, проявили равнодушие к подвигу советских солдат в последние дни войны, сделав ставку на опоэтизирование внешней уродливости наших воинов, их неуклюжести и разболтанности.

Вину за отсутствие ярких фильмов о нашем современнике партаппарат тогда возложил на нетребовательную художественную критику, непрофессионализм редакций журналов «Искусство кино» и «Советский экран», групповые страсти в среде режиссеров и сценаристов и бонапартизм председателя Оргкомитета по созданию Союза кинематографистов И.Пырьева (тот отличался вспыльчивостью, нервозностью и предвзятым отношением к Сергею Герасимову).

Но тогда, в феврале 1961 года, положение дел в киноиндустрии пообещала исправить недавно назначенная министром культуры Фурцева. Однако, по мнению киношников, в их отрасли за год ситуация только ухудшилась.

28 декабря 1961 года в ЦК обратилась группа ведущих кинематографистов: Иван Пырьев, Сергей Герасимов, Михаил Ромм, Сергей Юткевич, Александр Згуриди и Григорий Чухрай. На двадцати двух машинописных страницах они изложили свое видение состояния дел в кино. По их мнению, вместо художественного руководства отраслью министерское начальство по-прежнему делало ставку только на администрирование и, как и раньше, продолжало размахивать критической дубиной.

Что предлагали мастера искусств?

Первое: разделить съемки на творческий и технический процессы.

Второе: изменить систему финансирования кинопроизводства и дать право киностудиям распоряжаться отчислениями от проката созданных ими картин.

Третье: решить актерскую проблему и наконец серьезно заняться ВГИКом.

Четвертое: образовать научный киноцентр.

Пятое: возобновить выпуск газеты «Кино».

По мнению режиссеров, Министерство культуры все это осуществить было не в состоянии, и поэтому предлагалось создать новое ведомство — Госкино. Одновременно мастера просили ускорить выдачу разрешения на проведение всесоюзного учредительного съезда кинематографистов, коих в стране насчитывалось две с половиной тысячи и даже больше.

Суслов поручил рассмотреть предложения ведущих режиссеров заведующему отделом культуры ЦК Дмитрию Поликарпову, у которого кино с 1960 года курировал Владимир Баскаков. Но вместо этого партаппарат подготовил очередную справку, в которой продолжил нагнетать страсти, но вовсю виня исключительно самих киношников.

В новой справке отдела культуры было отмечено, что многие ведущие кинорежиссеры стали склоняться к поддержке опасных для нашего общества течений, таких, как «дедраматизация», и увлекаться изображением «жизни, застигнутой врасплох».

Не понравилось партаппаратчикам и то, как крупные деятели кино взялись за фильмы о современности. В частности, они набросились на Пырьева. Известный кинорежиссер закончил фильм о современной деревне «Наш общий друг». Но вторых «Кубанских казаков» не получилось. У Пырьева парторг колхоза собрался уйти из семьи к молоденькой телятнице. Но партаппарату такой парторг был не нужен: какой он мог подать пример народу?! Кстати, Пырьев отчасти в фильме использовал собственную ситуацию. У него тоже на тот момент стала разлаживаться личная жизнь, и он, выгнав Ладынину, привел в свой дом юную актрису Л.Марченко. Этот факт тоже вошел в справочку отдела культуры ЦК о положении дел в советском кино.

Короче, что-то надо было с отраслью делать. То ли действительно менять систему управления киноделом и отделять производственные процессы в киноиндустрии от творческих, то ли искать новых руководителей для киноотрасли.

Чтобы узнать ситуацию из первых рук, Суслов пригласил всех подписантов письма 5 февраля 1962 года в ЦК. Одновременно он позвал на эту встречу министра Фурцеву, завотделом культуры ЦК Поликарпова, первого замзава отдела пропаганды и агитации ЦК по союзным республикам Романова. А где в это время был Ильичев? Ведь вопросы кино имели к нему самое прямое отношение.

Ильичев вынужден был проявить интерес к кино только после вмешательства Кремля. 22 марта 1962 года Президиум ЦК постановил: «Поручить тт. Суслову и Ильичеву с учетом обмена мнениями на заседании Президиума ЦК подготовить предложения по улучшению работы кинопромышленности»[2].

Но что за обмен мнениями произошел в Кремле 22 марта? Обычно все происходившие на заседании Президиума ЦК дискуссии фиксировал на отдельных карточках заведующий общим отделом ЦК В.Малин. Однако 22 марта Малин никакие пометы о ходе обсуждения проблем киноиндустрии не сделал. Но зато сохранились черновые записи Суслова. Правда, они датированы другим числом: не 22-м, а 26 марта, и им предшествовала ремарка, из которой следовало, что все наброски делались во время заседания Секретариата ЦК. Так вот в этих материалах Суслов зафиксировал недовольство Хрущева.

Впрочем, обо всем по порядку.

Видимо, перед началом заседания все члены партверхушки получили некую справку. Из нее следовало, что у нас в стране в год выпускалось чуть больше ста художественных фильмов. Возникли вопросы: много это или мало? И все ли картины несли в себе мощные идейные заряды?

Хрущев признал, что какие-то ленты его «усыпили». В частности, у него возникли претензии к фильмам «Девять дней одного года» и «Ночь без милосердия». К слову: Аджубей в своих мемуарах утверждал, что партаппарат якобы назло ему, поддержавшему в «Известиях» одну из этих картин, подготовил проект разгромного постановления.

Во время заседания Хрущев перешел к причинам появления плохих картин. Он поинтересовался, все ли действительно упиралось в слабые сценарии, или киноотрасли не повезло с управлением. Короче, встал вопрос об ответственности Министерства культуры, в работе которого, по его мнению, отсутствовало плановое начало.

По идее, дальше Хрущев должен был бы обрушиться на министра Фурцеву. Но из записей Суслова видно, что конкретно за все провалы в советском кинематографе досталось только одному человеку. Кому же? А все тому же Суслову*. Но что именно Хрущев вменил Суслову в вину, пока выяснить не удалось.

От кино Хрущев перешел к критике положения дел на радио и телевидении. Тут он уже указания дал не только Суслову. Но обратим внимание на то, в каком порядке Хрущев упомянул фамилии: «тов. Суслову, тов. Ильичеву», то есть главным в управлении культурой Хрущев пока еще считал все-таки Суслова, а не Ильичева.

Следующая часть поднятых на заседании вопросов касалась писателей и художников.

Дальше началось обсуждение затронутых Хрущевым проблем. И тут первым вылез уже Ильичев. Судя по записям Суслова, новый секретарь ЦК по пропаганде, подыгрывая Хрущеву, потребовал усилить внимание к работе с молодыми писателями и художниками. Но к кому он относил эти требования? К Суслову, что ли? А разве это не входило в обязанности Ильичева?

Зафиксировал Суслов также реплики председателя радиокомитета Харламова, главного редактора «Правды» Сатюкова и главного редактора «Известий» Аджубея. Но к чему эти-то функционеры призывали? Сатюков жаловался на разброд и шатания в руководстве Союза писателей. О вреде групповщины в писательских кругах говорил и Аджубей. Ну и предложили бы Сатюков и Аджубей заняться ликвидацией групповой борьбы в творческих союзах новому секретарю ЦК по пропаганде Ильичеву. Нет же, отсутствие единства в Секретариате Союза писателей СССР они подали как провал прежде всего команды Суслова (хотя прямо назвать эту фамилию команда Ильичева побоялась, ограничившись намеками).

Подводя итоги обсуждения, Хрущев заявил (цитирую по записям Суслова): «Надо встречаться с Союзами и секрет<арями> организаций... О драчке писателей. Выслушать. Не пускать на самотек <нрзб.> Партия требует партийности»[3].

А кто должен был исполнить эти указания Хрущева? Разве не Ильичев? Нет, главным ответственным за их исполнение был назначен Суслов.

Прием литгенералов Суслов провел в здании ЦК на Старой площади 4 мая 1962 года. Он позвал Н.Грибачева, А.Корнейчука, В.Кочетова, А.Прокофьева, А.Суркова, А.Твардовского и М.Шолохова. Правда, последний накануне ушел в запой и остался в Вёшенской.

На чем Суслов сосредоточился во время этого приема? В первую очередь на разногласиях в оценках явлений советской литературы.

Писательское сообщество по-разному тогда прореагировало на выход в Калуге сборника «Тарусские страницы», на новомирские статьи И.Виноградова, борьбу «Литгазеты» с другим изданием — газетой «Литература и жизнь», публичные перепалки Твардовского с Кочетовым. Суслов счел нужным дать свои оценки каждому из упомянутых фактов. Но при этом он тщательно следил за тем, чтобы не допустить перекоса в сторону какой-то одной группы. Если критиковался Твардовский за неверное понимание состояния и задач советской литературы, то ровно столько же критических предложений уделялось и Кочетову за якобы огульные обвинения целого ряда писательских начальников. При этом хозяин встречи находил немало ценного в творчестве как Твардовского, так и Кочетова. То есть никто с парохода современности не сбрасывался. Суслов всем давал возможность признать допущенные ошибки, косвенно обещая за это сохранить покаявшимся места в руководящих кругах.

Но сняла ли встреча Суслова с литгенералитетом все проблемы? Умиротворила ли она все писательские группировки? Нет. Шатания и разброд в писательском сообществе никуда не исчезли. Председатель КГБ Семичастный чуть ли не каждую неделю продолжал слать в ЦК новые депеши о сложном положении дел в Союзе писателей и в журналах.

Никуда не исчезли и киношные проблемы. 23 мая 1962 года Суслов и Ильичев во исполнение решения Президиума ЦК представили четырехстраничную записку, в которой признали неудовлетворительным руководство художественным кинематографом, из-за чего, по их мнению, сразу в двух нашумевших фильмах — «Человек ниоткуда» и «Неотправленное письмо» — проявились формалистические тенденции. Исправить положение дел могло, как они считали, создание в составе Министерства культуры СССР Главного управления кинематографии, возглавляемого заместителем министра. Но Хрущев внесенными материалами остался недоволен. И Суслов с Ильичевым потом еще трижды все переделывали. Постановление ЦК об улучшении руководства киноотраслью было принято лишь 19 июля. Но выполненной оказалась только первая часть. Правительство создало новый Главк, которым в ранге замминистра культуры стал управлять бывший сотрудник партаппарата, подчинявшийся Поликарпову (Ильичев ни одного из своих ставленников провести на образовавшуюся вакансию не смог). Вторая часть, обязывавшая Минкульт создать газету «Советское кино», исполнена не была: у страны не хватило ни бумаги, ни финансов.

Кстати, а на что тратились огромные средства? Всегда ли выделяемые на культуру миллионы расходовались по делу? Поликарпов выяснил, что много денег тратилось нерационально. Особенно поразила его Академия художеств.

Эта академия имела 45 действительных членов и 65 членов-корреспондентов и немалый аппарат. Так вот, все академики только за звание там ежемесячно получали по 350 рублей (членкоры — по 175 рублей). Те же, кто занимал должности академиков — секретарей отделений, получали еще и внушительные оклады. А зарплата президента академии составляла ни много ни мало 900 рублей, плюс еще ему приплачивали и за звание.

26 июня 1962 года Поликарпов предложил реорганизовать Академию художеств в Академию искусств на общественных началах. Однако Ильичев, у которого сын был живописцем, побоялся на этой почве рассориться с влиятельными мастерами и снял записку завотделом культуры по этому вопросу с рассмотрения на Секретариате ЦК.

Вообще, лето 1962 года выдалось для идеологических отделов ЦК, а также для Суслова и Ильичева очень жарким. Председатель КГБ Владимир Семичастный буквально забросал их записками о нездоровых тенденциях в среде художественной интеллигенции. Не отставала от главного чекиста и цензура. Главлит предложил снять из одного номера журнала «Новый мир» уже заверстанную статью Вениамина Каверина «Белые пятна» и стихи Марины Цветаевой. И все эти вопросы вынужден был решать Суслов, а не Ильичев. А ведь за ним продолжало еще числиться невыполненное поручение Президиума ЦК. Оно касалось приема Василия Гроссмана, у которого чекисты еще в 1961 году изъяли все экземпляры его нового романа «Жизнь и судьба». Постановление было принято еще 22 марта 1962 года. Оно гласило: «Принять Гроссмана и сказать ему: “Вы апеллируете к нам и готовитесь к борьбе. Ваше произведение за нас или против? Советуем быть осторожным”. Может быть, в два этапа? Чтобы с ним поговорили его друзья, потом тов. Суслову принять»[4].

Суслову, по сути, вновь предстояло, как и в деле Пастернака, разгребать чужие грехи. Ведь кто все затеял? Разве не трусливые литературные генералы?

Некоторые главы из эпопеи Гроссмана «Жизнь и судьба» в 1960–1961 годах прошли обкатку в печати. Они были опубликованы в «Красной звезде», «Вечерней Москве», в газете «Литература и жизнь» и никаких возражений ни у цензуры, ни у парторганов не вызвали. Ну да, в других главах писатель перегнул палку. А для чего существовали редакторы? Кто им мешал поправить романиста? Нет же, они побежали в инстанции. И чего добились? Рукопись изъяли чекисты. А как после этого что-то защищать?

Уже в горбачевскую перестройку бывший председатель КГБ Владимир Семичастный в интервью журналу «Огонек» утверждал, что его ведомство якобы никакого отношения к роману Гроссмана не имело.

«Но никогда в КГБ, — уверял он, — этот роман не был. Видно, цензура его дала Суслову»[5].

Семичастный в своем интервью настаивал: «Суслов его запретил».

Но это — ложь. В архивах сохранился доклад в ЦК партии предшественника Семичастного — Шелепина. 15 февраля 1961 года Шелепин, занимавший тогда пост председателя КГБ, сообщил, что его ведомство произвело на квартире Гроссмана обыск, в ходе которого изъяло семь экземпляров машинописного текста антисоветского, по его словам, романа «Жизнь и судьба».

Так что, повторю, не Суслов инициировал дело Гроссмана. Все затевали другие люди. А он это дело лишь расхлебывал.

Встреча Суслова с Гроссманом состоялась 23 июля 1962 года. Секретарь ЦК предложил писателю компромисс. Тот должен был надолго забыть о своей рукописи. Взамен власть давала художнику обещание переиздать старые его вещи и не задерживать публикации в журналах новых рассказов. Гроссман поначалу не соглашался на эту сделку, но потом дрогнул. Он не хотел остаток жизни провести в нищете. И можно ли его было за это осуждать?

Самым важным было то, что, во-первых, Гроссман сохранил свободу, его не арестовали, он вернулся к семье, во-вторых, его не вычеркнули из литературы, ему гарантировали новые публикации, и, в-третьих, оставались пусть призрачные, но все-таки некие надежды и на роман.

Когда беседа уже заканчивалась, Суслов пообещал Гроссману взять его крамольную рукопись с собой в отпуск и месяца через три вновь встретиться с писателем. Правда, это обещание так и оказалось невыполненным.

Теперь о другом. Как повлияли встречи и беседы Суслова с деятелями культуры на всю нашу творческую интеллигенцию? Насколько после этого изменилась атмосфера в творческих союзах? А вот тут обольщаться не стоит. Существенных изменений не произошло. И не в последнюю очередь потому, что власть сама подавала не лучший пример. Там тоже отсутствовала какая-либо монолитность.

Во-первых, почти все члены высшего руководства имели своих любимчиков из числа художественной интеллигенции. Скажем, второй в партии человек Фрол Козлов открыто покровительствовал Всеволоду Кочетову, который вывел влиятельного партаппаратчика в новом своем романе «Секретарь обкома». А главный редактор журнала «Знамя» Вадим Кожевников еще недавно не вылазил из кабинета секретаря ЦК Петра Поспелова. И второе. Часть деятелей культуры научились ловко играть на разногласиях внутри партийной верхушки.

Вспомним Твардовского. Он наперед знал, какие рукописи, готовившиеся к печати редакцией журнала «Новый мир», могли встретить сопротивление цензуры и отдела культуры ЦК. Конечно, Твардовский имел возможность обратиться по иерархии к начальникам следующего уровня. Но где была гарантия найти понимание, скажем, у секретаря ЦК Ильичева? Зато у поэта давно сложились неплохие отношения с помощником Хрущева по культуре Лебедевым. И он, минуя завотделом культуры ЦК Поликарпова и секретаря ЦК Ильичева, не раз просил Лебедева решить все вопросы журнала непосредственно у Хрущева. И этот ход всегда давал свои плоды — в частности, помог публикации повести никому тогда не известного Солженицына «Один день Ивана Денисовича» и поэмы самого Твардовского «Теркин на том свете». А Поликарпов, Ильичев и Суслов каждый раз оказывались поставленными перед свершившимися фактами.

Но ведь так действовал не один Твардовский. Кто-то тогда же решал свои вопросы в обход Суслова с Ильичевым, а кто-то действовал через Аджубея или Сатюкова. Получался бардак.

Ладно, пробивные деятели, используя свои связи, в конце концов получали что хотели. А непробивные? Нередко их таланты оставались невостребованными. А кто об этом знал?

Новое обострение борьбы в художнических кругах произошло в начале осени 1962 года. Семичастный прислал в ЦК по этому поводу в первой половине октября аж четыре записки. Он сигнализировал, что писатели, художники и режиссеры совсем распоясались. Скажем, поэт Семен Кирсанов договорился до того, что обвинил в плохой жизни народа систему и в кругу близких ему людей высказался за перестройку. Возмутило главного чекиста и проведение художниками, отвергавшими метод социалистического реализма, выставок на частных квартирах. Он считал «целесообразным поручить соответствующему отделу проведение новой встречи представителей творческой интеллигенции с руководителями КПСС и Советского правительства»[6].

В ЦК подготовку такой встречи возложили на Суслова.

В середине ноября подобную встречу запросили и сами деятели культуры. Первое их обращение поступило в ЦК 12 ноября. Его подписали тринадцать мастеров, в том числе поэт Твардовский, кинорежиссер Пырьев и композитор Хренников. Второе пришло спустя восемь дней — 20 ноября. Под ним свои автографы поставила большая группа художников-реалистов.

На втором письме стоило бы остановиться чуть подробней. Подписанты возмущались тем, что подняли голову ревизионисты. По их мнению, исчез из повестки дня вопрос о революционных русских традициях, а повсюду шла открытая проповедь формализма и нигилизма. В качестве примера реалисты привели редакционное предисловие к статье профессора А.Гончарова о юбилейной выставке Московской организации Союза художников (МОСХ) в Манеже, появившееся в приложении к газете «Известия» — в «Неделе». Художники заявили, что им осталась непонятной политическая платформа «Недели» и «Известий».

И вновь со всем этим разбираться обязали Суслова. Но у него на носу был юбилей. В честь 60-летия Кремль присвоил ему звание Героя Социалистического Труда. По указанию Хрущева на одной из государственных дач был организован банкет. Приглашенный на него молодой зять Суслова — Леонид Сумароков вспоминал, как в разгар празднества Хрущев то ли в шутку, то ли всерьез заметил юбиляру: «Говорят, Михаил Андреевич, вы хотите меня сместить?» И что после этого Суслов должен был почувствовать?

Юбилей Суслова совпал с очередным пленумом ЦК. На нем Хрущев инициировал очередную перестройку партийного руководства народным хозяйством и одновременно ряд кадровых изменений. Во-первых, он предложил поставить во главе задуманной им Идеологической комиссии при ЦК не Суслова, а Ильичева. Суслову как бы посылался сигнал, что его время истекает. Во-вторых, Хрущев решил окончательно отодвинуть в сторону Игнатова. И как он подал понижение статуса Игнатова?

«Я, — признался Хрущев, — беседовал с тов. Игнатовым, в его настроении немножко заметна кислинка, но я думаю, что он, как старый деятель и партийный человек, понимает, что это правильно. Он, видимо, не хочет смириться с тем, что надо переходить в число людей, которым за шестьдесят. Можно понять его. Но шестидесятилетие мы вам, тов. Игнатов, уже отпраздновали, сообщение об этом было опубликовано. Не преувеличивайте свои силы и возможности, у каждого человека они все-таки ограничены. Это закон природы, ничего не сделаешь»*.

Но ведь только что отпраздновали и 60-летие Суслова. Выходит, Хрущев еще и таким образом намекал Суслову, что тому пора готовиться к отставке.

Многим бросилось в глаза и то, что Хрущев на ноябрьском пленуме сделал секретарями ЦК руководителей двух подчинявшихся Суслову отделов ЦК — Бориса Пономарева и Юрия Андропова. Вождь и тут как бы намекал на то, что, в случае чего, появился уже выбор, из кого искать Суслову замену. Круг претендентов расширялся.

Следующий разбор полетов с участием Хрущева состоялся 29 ноября. На нем Хрущев рассмотрел поступившее в ЦК письмо художников. Он завелся с полуоборота. Он тоже, как и подписанты письма, считал недопустимым проповедование в нашей печати формализма. Публикацию в газете «Неделя» Хрущев назвал ошибкой. И за это крепко обрушился не только на Аджубея, но и на Суслова, хотя печать и живопись курировал совсем другой секретарь ЦК — Ильичев.

Чтобы как-то умиротворить разбушевавшегося Хрущева, возникла идея свозить его в Манеж, на юбилейную выставку МОСХ, и показать ему только реалистическую живопись.

Но тут Суслову донесли, что только что в Москве, в Доме учителя на Большой коммунистической улице, состоялся показ работ молодых художников из студии «Новая реальность» Элия Белютина, и он больше смахивал на демонстрацию абстракционизма, о чем уже успела раструбить на весь мир газета итальянских коммунистов «Унита».

Выяснением всех деталей занялся заведующий отделом культуры ЦК Поликарпов. Все оказалось так, как описала «Унита». Но запрещать экспозицию уже было поздно. Она провисела в Доме учителя то ли сутки, то ли два дня.

И тогда у Суслова родился очень коварный план. А почему бы этот абстракционизм не показать самому Хрущеву? Пусть полюбуется и вздрогнет, а всю вину можно будет возложить на Ильичева, который, как все знали, сам коллекционировал живопись, а его сын подвизался у этих абстракционистов.

Посещение Хрущевым Манежа было запланировано на 1 декабря. С учениками Белютина Поликарпов по поручению Суслова сыграл втемную. Он 30 ноября сделал ход конем: предложил Белютину за оставшуюся ночь в специально отведенном в Манеже зальчике на втором этаже смонтировать из работ студийцев небольшую экспозицию.

Никто никакого подвоха не почувствовал. Поскольку наутро ожидался приезд чуть ли не всего советского руководства, уже ночью в Манеж приезжали и осматривали первый этаж с работами реалистов министр Фурцева, зять Хрущева — Аджубей, другие начальники. И никто не догадался подняться на второй этаж.

Однако утром 1 декабря Хрущев, как рассказывали люди из его окружения, засомневался, стоило ли ему ехать в Манеж. Но Суслов убедил вождя, что менять планы уже поздно.

На первом этаже Манежа Хрущев долго не задержался. Его почти все устроило. Но дирижировавший процессом Суслов потащил вождя на второй этаж — к картинам студии «Новая реальность». И тут настроение вождя резко испортилось. Увиденное на втором этаже он воспринял как сплошные уродства и извращения.

«Я лично, — вспоминал один из участников выставки Леонид Рабичев, — стоял рядом с Сусловым и Ильичевым. Члены правительства с возбужденными и злыми лицами, один бледнея, другой краснея, хором кричали: “Арестовать их! Уничтожить! Расстрелять!” Рядом со мной Суслов с поднятыми кулачками кричал: “Задушить их!”»[7]

Я летом 2021 года встречался с другим участником выставки в Манеже — Борисом Жутовским, на глазах которого происходило это импровизированное обсуждение картин абстракционистов, и спросил его, действительно ли Суслов поднимал кулаки и кричал. Но Жутовский, не скрывавший своей ненависти к Суслову, дал понять, что Рабичев в своих мемуарах сильно преувеличил реакцию Суслова.

Правда состояла в том, что Суслов действительно все время находился рядом с Хрущевым и умело подбрасывал поленья в разгоравшийся костер. Об этом впоследствии рассказывал бессменный руководитель студии «Новая реальность» Элий Белютин.

По словам художника, Суслов сознательно шел на раскручивание скандала и, когда Хрущев уже вроде отвязался от него и собрался перейти к картинам других авторов, начал сам допрашивать мастера. Читаем мемуары Белютина:

«— Вы не могли бы продолжить объяснения? — Его (Суслова. — В.О.) голос был мягок и хрипловат.

— Пожалуйста, — сказал я, глядя в его умные, холодные глаза, загоревшиеся, как у прирожденного игрока. — Наша группа считает, что эмоциональная приподнятость цветового решения картины усиливает образ и тем самым создает возможность для более активного воздействия искусства на зрителя.

— Ну а как насчет правдивости изображения? — спросил Суслов.

— А разве исторические картины Сурикова, полные неточностей, образно не правдивы? — возразил я.

Возникла дискуссия, где недостаточные знания ставили Суслова в слишком неудачное положение ученика, и он круто повернулся.

— А что это изображает? — спросил он, указывая на жутковатый пейзаж Вольска Виктора Миронова.

— Вольск, — сказал я, — город цементных заводов, где все затянуто тонкой серой пылью и где люди умеют работать, будт