Смыслы и уроки

История западной русофобии по Ги Меттану

Книга швейцарского писателя называется так: «Запад–Россия: тысячелетняя война» / Пер. М.Аннинская, М.Булгакова (М.: Паулсен, 2016). И вот оказывается, что война эта велась, и весьма целеустремленно, под знаменами русофобии в самых разных вариантах и под самыми разными предлогами — от религиозных, дипломатических до откровенно колониальных, так как Великая равнина всегда, со времен монголо-татар и тевтонских рыцарей, представляла интерес как жизненное пространство. И вот если позади была война в тысячу лет, то похоже на то, что и в начале XXI века не видно никаких оснований надеяться, что война не продолжится и в последующую тысячу лет. Тем более что эта новая тысяча начинается почти точно так же, как и предыдущая: тогда у границ Пскова обустраивались рыцари Тевтонского ордена, сейчас в тех же пределах обустраиваются воинские подразделения под знаменами уже всего европейского союза, а это, естественно, вынуждает нас прежде всего думать об обороне, потому что русский народ хорошо знает, что такое война. Но что должно измениться, чтобы тень войны — холодной, горячей — не витала над нами, не искажала наше бытие угрозой бедствий и разрушений, не искажала наше расположение к миру гримасами подозрений? Если мы не можем влиять на перемену воинственных отношений к нам Запада под различными предлогами, чаще всего придуманными для ввода тех же санкций, например, то нам остается одно: изменять себя. Вернее сказать, изменять то, что провоцирует экономическую и технологическую несостоятельность, обустраивать свое жизненное пространство, чтобы оно не провоцировало своей необустроенностью вожделений западного колониально-торгового рационализма; изменять так, чтобы в достоинствах своего образа жизни, в полноте культурной, научной, интеллектуальной, экономической и технологической состоятельности Россия — как государство, как народное хозяйство и как Отечество, как граждане, как цивилизация, наконец, — была сама по себе, в своей материальной и духовной самодостаточности. Потому что только такая реальная самодостаточность может сделать из нас как России — государства и отечества — неприступный бастион в той войне с Западом, если она неизбежна в предстоящую тысячу лет.

Это первое соображение, которое приходит после прочтения книги Ги Меттана, в которой без видимых предубеждений в ту или другую сторону изложены перипетии этой тысячелетней войны, которая велась под знаменами русофобии. И какие-либо возражения о преднамеренности или ошибочности таких предлогов тут бесполезны. Другими словами, бесполезно наше либеральное европейничанье, которое и в XVIII, и в XIX веке, судя по литературным свидетельствам, имело сословно-лакейский характер и во многом определило судьбу России.

Русофобия термин сравнительно недавний: Ги Меттан находит его в одном из писем Ф.Тютчева (1867): «Можно было бы дать анализ современного явления, приобретающего все более патологический характер. Это русофобия некоторых русских людей — кстати, весьма почитаемых».

Но справедливо было бы и сказать, что «русофобия некоторых русских людей» — это скорее сфера литературно-интеллектуальной жизни образованного русского общества, где за русофобию часто принимается критическое, и чаще всего эмоциональное — романтическое или нигилистическое, — отношение к тому порядку вещей, который утверждает русское государство как свое незыблемое основание: это самодержавная форма правления, в самом принципе единоначалия опирающаяся на правящее сословие в лице дворянства и бюрократии, это крепостное положение крестьянства, которое составляет 90% населения России. Добавить к этому вещи, производные от этих фундаментальных основ организации русского государства: превращение (Петром Великим) Церкви в государственное административное учреждение, отсутствие общества, которое было бы независимо от государства, отсутствие свободно развивающегося общественного знания, в том числе университетского, отсутствие реального самоуправления и вследствие этого — отсутствие условий для свободного предпринимательского творчества, потребность в котором русское образованное общество особенно остро почувствовало после войны 1812–1815 годов... В своих основах такое критическое отношение к порядку вещей даже либералов-западников было по преимуществу позитивным, патриотическим, но в масштабах не столько государственных, сколько общенациональных, общесословных. Невосприимчивость государственной самодержавной бюрократии одних только идей по преобразованию порядка вещей, но, напротив, постоянное закручивание гаек вынуждало «некоторых русских людей» к высказываниям в адрес государства не только глубоким и справедливым, но и жестким, вплоть до призывов к топору («Молодая Россия», Чернышевский). Притом такие нелицеприятные суждения в адрес России как государства часто произносились «из ссылок и подполий», а оттуда не могут раздаваться похвалы государству... У русской внутренней русофобии сложная интеллектуальная, психофизическая и эмоциональная природа, и далеко не всегда отличающаяся глубиной мысли. Конечно, можно обвинить в предательстве князя Курбского или подьячего Котошихина, нелицеприятно — но правдиво! — описавшего в своем сочинении придворные нравы и обычаи; можно обвинить в русофобии Гоголя за то, как он изобразил правящий класс, или Толстого — в той предвзятости, с которой он изобразил русских правителей... И т.д. и т.п. Но, во всяком случае, не такая русофобия подкидывала дрова в костер тысячелетней войны Запада с Россией. Напротив, часто она была призывом, пусть и болезненным, к обновлению русского государства, призывом к реформам во благо всего народа, и прежде всего униженного и оскорбленного сословными несправедливостями, возведенными в сословные святыни и цензы, произволом и беззаконием... И хотя «первыми русофобами были русские», как замечает Ги Меттан, однако война, которую Запад объявил России тысячу лет назад, была начата и шла все эти века во имя совершенно других целей — в целях колониального господства: если удалось монголо-татарам, почему не может получиться у Тевтонского ордена или у шведов?.. И русофобия, как отношение предвзятое, неприязненное, однако как хорошо осознанный аргумент реального экспансионистского отношения к России, возникла в миросознании западных претензий в XIX веке и красноречиво выразилась в Крымской войне 1853–1856 годов. Вернее, в самой организации войны западными интересантами, прежде всего Англией и Францией.

Можно, конечно, сказать, что тут причиной были общие экономическо-торговые интересы и выгоды Западной Европы. Но все началось — для русского миропонимания — именно с религиозного момента — вспыхнувшего старого спора между католическим и православным духовенством по вопросу о праве владения христианскими святынями в Палестине. Спор о святых местах, искусно раздуваемый Наполеоном III, перерос в дипломатическую войну между Францией и Россией, а тут уже недалеко осталось и до открытой войны быстро и легко объединившейся Европы, легко забывшей во имя экономическо-торговых и свои домашние религиозные и политические противоречия. Однако термина русофобия не было замечено не только в политическом обращении, но и в журналистской терминологии этого предвоенного и военного времени. Но враждебное единодушное политическое отношение выразилось настолько очевидно, что и за самим термином дело не стало. Напротив, и тут Ги Меттан совершенно прав, теперь, в начале XXI века, в разгаре войны информационной, русофобия — это сугубо западное явление в том смысле, что всегда было и остается негласным инструментом западноевропейской реальной политики и выражается в активной, заведомо враждебной позиции, целью которой является если и не нанесение прямого ущерба, то по крайней мере стремление ущемить другого в его правах. С этой точки зрения русофобия, добавляет Ги Меттан, сродни расизму: во что бы то ни стало принизить другого, чтобы сподручней было над ним властвовать. Именно поэтому русофобия — западное явление.

Но русофобия как западное явление в условиях свободной экономики оказалась очень удобным оправданием и финансовой деятельности «некоторых русских людей» из числа новой буржуазии и так называемых олигархов, и их бурная деятельность оказывается действительно сродни расизму, но во имя экономических выгод. И в этом смысле они оказываются прямыми участниками этой самой «тысячелетней войны», идущей под знаменами западной русофобии, добавляя к русофобии западной и русофобию российскую.

По сути дела, смысл «тысячелетней войны» в том и состоит — в достижении права господства над Востоком: прежде это была Византия, после падения Константинополя европейская экспансия сосредоточилась на России как вожделенном жизненном пространстве.

С появлением заморских колониальных территорий — Африка, Индия, Индокитай, Китай, Северная и Южная Америка — претензии западноевропейских государств на востоке Европы ослабевают. К тому же и Россия, освободившаяся от монголо-татарского господства, пытается отстаивать свои интересы: многолетние войны с Польшей в первой половине XVII века на западных границах, не всегда, правда, успешные; Северная война, в которой Россия отстояла свои интересы... И если при захватах заморских колоний агрессия не нуждалась ни в каких фобиях религиозного или расистского толка, достаточно было одного меркантильно-торгового интереса ради экономического благополучия метрополии, то для претензий к России как части Восточной Европы нужен был все-таки какой-то повод, какая-то фобия. Прежде это была фобия религиозного порядка, которую вдохновляли и направляли католический Рим в лице Ватикана и протестантский Запад, но наполеоновское нашествие 1812 года проходило уже под лозунгами социальных либеральных преобразований и утверждения республиканских порядков в деспотической и крепостнической России; нашествие фашистской Германии на Россию (СССР) носило уже характер фобии по преимуществу расистско-идеологического толка... Сейчас, в начале XXI века, западная русофобия — как «предвзятое, подозрительное, неприязненное отношение к России и к русским, к их обычаям и культуре и даже к русскому языку» (Википедия) — оказывается весьма удобной в войне информационной, которую западный, скажем так, империализм навязал России все с теми же старыми целями — достижения своего экономического и политического господства. Как это странно ни покажется, но формы такого предполагаемого господства Запада над Россией под флагами русофобии в войне на вторую тысячу лет стремятся к повторению тех форм, в которых осуществлялось господство монголо-татар, когда прямую административную, по преимуществу фискальную, власть над аборигенами осуществляла так называемая национальная элита — русские князья с боярами и дружинами. Нечто подобное мы как раз и наблюдали в 80–90-е годы: в эти, да отчасти и в нынешние, времена русофобия стала аргументом не только западного отношения к России, но и внутренней экономической и культурной политики, которую утверждали апологеты западного экономического либерализма. Во всяком случае, тень нового ига теперь явно надвигалась на Россию уже с западной стороны...

Как это видно из книги Ги Меттана, русофобия как аргумент общеевропейского миросознания выработала за эту тысячу лет и национальные школы. В этом, может быть, и главный секрет живучести русофобии: у каждой из этих школ есть свои основания, порождающие русофобию, свои характерные свойства и особенности, свои приемы, свои приоритетные темы. Так, французская русофобия оказывается ключевой в формировании мировой русофобии, а вершиной французской русофобии начала XIX века Ги Меттан называет книгу французского публициста Шарля Лезюра, которую заказал Наполеон для оправдания своего «освободительного» похода на Россию — что-то вроде современной гуманитарной интервенции, поскольку в книге живописалось об ужасах русской власти как «самой абсолютной и самой неограниченной», «более азиатской, чем европейской», о рабском положении народа, у которого к освобождению нет никаких перспектив, поскольку в самой России для этого нет условий ввиду отсутствия аристократической или буржуазной оппозиции самодержавной власти... Таким образом идеологически оправдывался поход Наполеона на Россию и утверждалась национальная идея гегемонии Франции.

И в дальнейшем пример «тиранической России» стал служить своеобразным само собой разумеющимся условием для выработки либерально-буржуазных правовых теорий: Вольтер, Монтескье, Токвиль, Леруа-Болье, которые особенно привлекательно выглядели на фоне мрачного и ужасного азиатского деспотизма...

Ги Меттан, говоря о французской русофобии, делает справедливое примечание: «Французские либеральные идеологи бичевали деспотизм, крепостное право и рабский русский менталитет самым жестоким образом, но не нашли слов, чтобы осудить рабство, процветающее в США...»

Но и в самой Европе крепостное право существовало вплоть до середины XIX века: если в Пруссии полностью было отменено в 1823 году, то в Австрии продержалось до 1842 года... Однако таковы условия идеологической войны, в которой фальсификация, подлоги, прямая ложь, умолчания оказываются испытанными и хорошо работающими на свое население средствами. И цивилизованная Франция, как видим, не гнушалась ими, внося в политические и национальные миропонимания вершины подобной пропаганды. Так что будет справедливо повторить известную с древних времен истину: в своем глазу не видишь бревна, а в чужом замечаешь и соринку...

«С эпохи Просвещения западное общество нуждается в доказательствах того, что оно остается в авангарде прогресса и цивилизации, что его ценности универсальны. Это цена, которую необходимо платить за дух превосходства и стремление к первенству. А Россия, такая близкая и такая непохожая, служит идеальным эталоном».

Выходит, что русофобия нужна Западу и как некое пугало на своем огороде — как «олицетворение врага». И вот на французском огороде это пугало одно, на английском уже другое: у английской русофобии, говорит Ги Меттан, нет ни религиозной, ни философской основы — достаточно и того, что это все есть во французской, здесь русофобия — как удобный аргумент в дипломатическом и экономическом обиходе. Другими словами, русофобия оказывается некой внутренней необходимостью политической и экономической жизни Великобритании, а это всегда наиболее красноречиво осуществлялось в дипломатических интригах Англии, которые провоцировали такие войны, как Крымская. «Пока Уркварт, Киплинг и Стокер боролись с российским экспансионизмом в своих статьях и романах с 1815 по 1900 год, Британская империя двадцатикратно превзошла размерами саму Англию...»

К этому резонно добавить, что не отставала и Франция в своих колониальных завоеваниях в Африке и Индокитае... А королевство Бельгии выросло еще больше, захватив Конго... И это в то самое время, когда Россию порицали и поносили за стремление к экспансии, которая увеличилась в те самые годы только на 25% (территории в Средней Азии). «Что-то не сходится!» — замечает автор, движимый единственным, что совершенно очевидно, — желанием научной достоверности и правды.

Действительно, не сходится многое, и, может быть, не столько в цифрах, сколько по самому содержанию колонизации: если для западных государств заморские территории со всеми ресурсами и населением оставались как чужие, как источники экономического и торгового (рынки сбыта) развития метрополии как господствующей, и такое господствующее положение метрополии невольно делало господствующим и ВСЕ население, то для России та же Средняя Азия, вошедшая в состав империи, никогда не была как чужая, а во времена СССР все республики оказались в экономическом и социальном смысле в положении даже привилегированном по отношению к РСФСР, а часто и на прямом социальном иждивении. Такое иждивение во имя дружбы народов обусловливалось и в отношении политическом: у одной Российской республики не было в составе КПСС своей национальной партийной организации, которая могла бы отстаивать интересы русского населения. Напротив, чаще всего отношение партии и государства к русскому населению оказывалось как отношение к чужому, которое-де может потерпеть до лучших времен. И если считать РСФСР (Россию) метрополией, то ее экономическое и социальное развитие оказалось весьма затруднительным, особенно в сельском хозяйстве, потому что шло по остаточному принципу. Таково фундаментальное отличие экспансионизма западного от российского. Чем не еще одна, теперь уже советская, идеологическая школа русофобии?

Интересна и германская школа русофобии: она имеет уже историко-философскую подоплеку и обслуживает идею националистического и расового характера. И состоит в том, чтобы именно на такой историко-философской основе сказать о том, что низшие расы, живущие на Востоке, изначально не способны создать европейское государство, вследствие чего ими должны править другие, то есть мы, пришедшие с Запада. По сути же дела, это вариант уже известной идеологической подготовки к военной экспансии: идеология Третьего рейха многое добавила к общеевропейскому опыту русофобии.

Американская школа русофобии самая молодая и наиболее меркантильная из всех и ведет отсчет, как говорит Ги Меттан, с 1945 года. Почему именно с 1945-го? Во-первых, после разгрома фашистской Германии освобождалось место претендента на мировое господство, и тут с новым воодушевлением вернулась в геополитическое мироощущение Соединенных Штатов старая национальная американская мечта о владении миром, поскольку сейчас уже не Англия владела морями, а США... Если после Первой мировой войны эта мечта только возникла в виде намерения господствовать на море в целях направления мировой торговли выгодными Америке путями, то после Второй мировой войны, когда прямой целью геополитики стало уже господство над миром, тем более что оно уже обеспечивалось военным превосходством Америки, господство над миром через господство над морями стало реальностью. Это господство — как навязчивая национальная идея — к 1945 году представляется уже вполне обоснованным и безусловным. Для более наглядного осуществления будущего мирового господства весь мир делится американскими стратегами на три части: Хартленд (Восточная Европа и Россия — как «центр мира», Римленд (Западная Европа, Ближний, Средний и Дальний Восток) и заморские континенты, или остальной мир... Главным препятствием к осуществлению этой национальной задачи до 1941 года было опасение, что Россия может объединиться с Германией и тогда англосаксонскому владению миром придет конец. И стоило немало поспособствовать тому, чтобы между Германией и Россией началась война. В 1945 году путь к мировому господству с помощью контроля над мировой торговлей и мировыми ресурсами был открыт. Последним препятствием к осуществлению американской геополитической мечты остается Россия, которая контролирует Хартленд.

Именно эти американские идеи и представления легли в основание политики сдерживания, объясняют окружение России военными базами, не проходящую десятилетиями искусно поддерживаемую напряженность в холодной войне, в конфликтах и войнах региональных, а теперь и в войне информационной. Именно в этой войне с Россией особенно благодатными стали темы русофобии во всем богатстве и разнообразии опыта и разработок всех национальных школ. В ход идут все достижения русофобии как исторического псевдознания о России — от Сигизмунда Герберштейна и его «Записок о Московии» 1517 года до новых, но таких привычных расхожих обвинений России в авторитарной форме власти и якобы исходящей из этого склонности к экспансионизму. И все это для того, чтобы оправдать свою мечту о владении миром и громогласно и в подлинном варварском экстазе объявить Россию геополитическим врагом номер один.

Как видим, опыт национальных русофобий не теряется втуне по прошествии времен, но все достижения национальных школ как бы складываются в общеевропейскую библиотеку. Но на более доступных для повседневной политической необходимости полках стоят работы политологов, журналистов и писателей школы американской. Там даже «существуют многочисленные исследования языка прессы в отношении России»! Судя по анализу достижений этой школы, какой мы видим в книге Ги Меттана, американская — наиболее организованная, оснащенная специалистами, методиками и технологиями по установлению демократий по американскому образцу. И самая энергичная школа русофобии. Именно в этой школе информация оснащается соответствующей современной терминологией, которая призвана дискредитировать Россию — и как государство, и как народ («аннексия Крыма», «российская агрессия», «террористы, вооружаемые Россией», и так далее). И все это идеологическое творчество отнюдь не только следствие талантливой работы отдельных журналистов и писателей, тут очевидны фронтальные наступления, которые могут быть организованы всякого рода агентствами и бюро по коммуникациям, комиссиями и комитетами по защите прав человека и национальных меньшинств, как будто у какого-нибудь концерна или даже государства о меньшинствах, вроде американских индейцев, болит голова... Так что далеко не все явно на западном фронте современной русофобии, имеющей богатейший опыт «тысячелетней войны». Как видим, прочитав книгу господина Ги Меттана, «тысячелетняя война» Запада с Россией отнюдь не метафора, как можно было подумать в самом начале, это действительно война реальная. И у этой войны есть своя история, свои приемы, формы и технологии, свои генералы и идеологи, свои войска и арсеналы. Как есть и неоспоримые победы и достижения. И эта война всегда была хорошо оснащена и философией, оправдывающей эту войну, религиозными, научными и нравственными — вернее сказать, псевдонравственными («Россия — империя зла») — обоснованиями необходимости войны с Россией.

И под эти стратегические планы о новых формах и приемах покорения мира и создается западноевропейское знание о России и русских, которым руководствуется западная политическая мысль. Насколько это знание по отделу русофобии в его современном только выражении обширно, можно видеть даже по краткому перечню тех авторов, на которых в примечаниях ссылается Ги Меттан в своем изложении истории западной русофобии. У нас они неизвестны, однако на Западе находятся, как можно судить, в постоянном идеологическом и общественном обращении.

Но кроме того, за эти века непрестанного противостояния в западной русофобии, как в особом знании, сложилась уже своего рода культура ненависти к России, ненависти как бы постоянно поддерживаемой и обновляемой, поскольку за всю эту тысячу лет Великую равнину, называемую Россией, — а теперь, оказывается, она еще называется и Хартлендом, — так и не удалось освоить как колонию. Теперь вот новый приступ, и впереди, как всегда, идет армия, пусть даже в лице безобидных четырех батальонов, но эту военную силу вдохновляет — как в свое время папские легаты вдохновляли тевтонских рыцарей — более многочисленная газетная и телевизионная рать, хорошо организованная и оснащенная готовым знанием и методиками. Эта рать вооружена соответствующей терминологией и словами, которые, как следует из установок идеологов Третьего рейха, могут действовать как микроскопические дозы мышьяка: их проглатываешь, не замечая, и кажется, все в порядке, но проходит время, и яд начинает действовать.

Что нам остается? Если мы не можем остановить поток западной русофобии, то должны прежде всего сознавать его природу и выработать в себе противоядие, которое может быть только на основах подлинного исторического знания. В том числе и знания о самих себе, которого, как это и ни покажется странным, у нас до сих пор нет, поскольку такое знание предполагает развитое Общественное Знание как синтез философии, истории, политэкономии, социологии, богословия, статистики... Но для того чтобы такое Знание приобрело зрелое и безусловное выражение, необходимо время свободного развития для его становления. Но такого времени у нас, по сути, не было: несколько десятилетий во второй половине XIX века только показали такую возможность. Да, многое в таком Знании может быть нелицеприятно, тем более когда речь идет о причинах нашего постоянного, как это видно по истории, экономического и технологического отставания. Но тем более важно знать эти причины, чтобы их осознать и преодолеть, чтобы наша экономическая несостоятельность и социально-гражданская действительность не провоцировали экспансионистские претензии цивилизованных государств, не поощряли в них хищнические инстинкты.

Среди европейской библиотеки о России в нынешнее время, насколько можно судить по библиографии в книге Ги Меттана, книги о России и русских более спокойные, претендующие на объективность, свободные от идеологической заданности, каковой как раз и является книга Ги Меттана, весьма редки: Ги Меттан ссылается всего на два-три имени... Российских же авторов, которые бы касались этой злободневной и насущной для нашего исторического знания темы, кроме книги Нарочницкой, нет вовсе.

Из века девятнадцатого мы можем вспомнить, кроме одной статьи Ф.Тютчева, разве только «Россию и Европу» Н.Данилевского. И вот с легкой руки Н.Данилевского мы привыкли относиться к противостоянию с Западом как противостоянию национальных культур, национальных ментальностей, особенностей цивилизационного развития, нравственных и религиозных миросознаний, которые незримо — но и несовместимо — присутствуют во всяких наших взаимоотношениях и накладывают отпечаток на все государственные действия — дипломатические, военные, религиозно-культурные. Поэтому Данилевский говорит об общем для Западной Европы враждебном чувстве к России. Чувстве, а не прагматическом и стратегическом расчете. Действительно, в середине XIX века мысль о мировом экономическо-торговом господстве еще не была так очевидна в геополитике как стратегия какой-то из великих держав, борьба шла вокруг колониальных территорий, вокруг существующих и предполагаемых союзов...

Россия в этой борьбе участия серьезного не принимала, а продажа Аляски делала отношения с Америкой вполне миролюбивыми. Даже причины Крымской войны русское общество склонно было видеть прежде всего в спорах о святых местах в Палестине, а не экономические и торговые интересы Англии и Франции, для которых святые места были, как в свое время и для Крестовых походов, только пропагандистским поводом, адресуемым, как это и всегда было, прежде всего своему населению.

За тысячу лет русское сознание — прежде по богословской литературе, начиная от «Закона и благодати» киевского митрополита Илариона (X век), а с XIX века уже и по литературе светской — хорошо усвоило сам факт противостояния в нашем сосуществовании с западным католическим миром. Тем более что к осознанию противостояния добавился еще и опыт военных вторжений. Но при всем при этом мы так и не умеем грамотно за себя постоять на этом идеологическом фронте, хотя бы так, как умеют, по замечанию Ги Меттана, постоять за себя другие государства, и прежде всего Израиль. Основная причина, как можно предполагать, состоит в том, что общество, даже в том обычном состоянии несвободы, было отстранено от такой работы; если ему что-то и доверяется, то только невнятные оправдания: мы-де не такие, какими вы нас представляете. А нашу правящую (правительственную) бюрократию не тяготит, судя по всему, чувство национального достоинства, поскольку ответы на все обвинения России весьма невнятны, не говоря уже о каких-либо возможных экономических мерах, словно бы эта сфера взаимоотношений является статьей личного дохода правительственных людей. Иначе эти постоянные угрозы в адрес России под флагом русофобии и даже прямые угрозы войной обязывали бы нашу власть к более эффективной реальной экономической внутренней политике, а не только к бесконечным разговорам на эти темы и к хлопотам о трубопроводах во все концы мира...

В самом угрожающем названии книги «Запад — Россия: тысячелетняя война» есть нечто неожиданное для русского отношения к Европе: мы более привычны считать тысячелетнее противостояние не в таких категоричных терминах, как война, да еще на тысячу лет, а во-вторых, к самому этому противостоянию с легкой руки Данилевского («Россия и Запад») привыкли относиться как к противостоянию национальных культур и нравственных религиозных миросознаний, которые незримо присутствуют во всяких наших взаимоотношениях — социальных, дипломатических, военных. Отсюда сама интонация объяснения, оправдания, а весьма часто и признание превосходства Запада в организации гражданского общежительства в его правовых аспектах, в состоянии общественных и технических наук, в инженерном деле, в организации «военного строя»... Но если в плане религиозном православный мир был непримирим с католическим еще со времени Византии, то в плане светском Россия скорее числила себя не врагом западному миру, но во многом — учеником, который пытается хотя бы подражать учителю, догонять в развитии, преодолевая отставание (по Сталину, к началу индустриализации — 1929 год — отставание было в 100 лет), тогда как, на взгляд с другой стороны, это противостояние выглядит как наилучшее условие для войны и никакого благого учительства в отношении Запада к России и близко нет, разве только такое, которое можно купить, — именно так всегда, со времен Ивана III, нанимались учителя в Западной Европе: архитекторы, строители, инженеры, медики, военные, домашние учителя, Церковь приглашала, преимущественно с Афона, образованных монахов...

Тысячелетнее противостояние Запада и России берет начало с Великого раскола православного мира с католическим, о чем без видимого предубеждения и говорит господин Ги Меттан. Много самых разных и противоречивых событий и суждений об этих событиях вместила эта тысяча лет. За эту тысячу лет в западном государственно-политическом миропонимании утвердился миф о России как потенциальном враге, и миф этот произвел и определенную систему ценностей, в которой и современной политике Запада привычнее и удобнее. Все прожитое и пережитое в наших взаимоотношениях, истолкованное и усвоенное в разных видах правды и лжи, сообщает нашим тысячелетним взаимоотношениям предопределенный ментальный характер, который выражается в самой природе западного политического, административного и исторического сознания России как некой опасности, так и для российского отношения к западному, и прежде всего государственно-политическому, миру как лучшему — настолько все срослось в нашей общей истории, в общих событиях, в наших национальных характерах и поведениях, в наших культурах, в наших судьбах. Так что сейчас, по прошествии тысячи лет, трудно даже и говорить, какое событие какому предшествует, что из чего исходит, что чем объясняется, какое действие каким провоцируется, кто нападающий, а кто защитник в этом противостоянии.

Нам-то, русским, привычнее считать, что нападает Запад в лице то ли отдельных государств, Турции, например, или Польши в начале XVII века, или в лице целых содружеств, как это было в случае Наполеоновского нашествия, Крымской войны или нашествия фашистского в 1941 году, но у западных историков свой, так или иначе оправданный, взгляд как на противостояние в целом, так и на причины вторжения в пределы России. Тем более что причины корыстные во взаимоотношениях государств чаще всего явно не выступают, а скорее предполагаются как подтекст. И об этом-то как раз все подробно и убедительно и сказано в книге Ги Меттана. Это именно история, в изложении русофобского подтекста которой автор без предубеждения передает факты и события этой тысячелетней войны, одним из предлогов которой всегда было определенное отношение не только к русским как к варварам, не только к государству как деспотическому, не только враждебное отношение католичества к православию, но и отношение к Великой равнине как удобной для колонизации территории, как неисчерпаемому в обозримом будущем и необходимому для промышленного развития сырьевому ресурсу, который самой России с ее вечной технологической отсталостью как бы и без особой надобности. И нельзя сказать, что, если судить по тому, как мы сами относимся к