Сталинская коллективизация. Глава 1

Глава 1. Как сталинская коллективизация уничтожила генетический код русского крестьянства, который и был русским народом

Больше чем Октябрьская революция

В октябре 2010 года в № 4 журнала «Проблемы национальной стратегии» была опубликована рецензия на двухтомник профессора Белградского университета (Республика Сербия) С.Живанова «Pad Ruskog Carstva»^[1]. А в июне 2011 года в продаже появилась книга академика Е.Примакова «Мысли вслух». В обращении к читателям ее автор написал: «Наступил такой период в моей жизни, когда все сильнее чувствую потребность высказаться по важным вопросам пережитого страной в ХХ веке и ее способности вписаться в реалии XXI столетия». А вслед за этим он перешел к анализу упомянутой выше рецензии. «В нашей политической литературе, — пишет академик Е.Примаков, — все чаще называют события Октября 1917 года “переворотом”. Этот термин используют не только политики правооппозиционного толка, но и ученые­политологи. Между тем определение “революция” или “переворот” имеет большое значение для понимания исторического пути России. Характерен пример рецензии на книгу сербского ученого профессора Савы Живанова. Рецензент цитирует автора: “Февральская революция в плане заинтересованности историков осталась в тени Октябрьской революции”. Можно, очевидно, согласиться с таким мнением С.Живанова. Но рецензия вышла в журнале Российского института стратегических исследований “Проблемы национальной стратегии” (2010. № 4. С. 187) под заголовком “Октябрьский переворот неправомерно заслонил Фев­ральскую революцию 1917 года”» (выделено Е.Примаковым. — В.К.).

И далее на всех 206 страницах книги Е.Примаков оспаривает утверждение автора вышеназванной рецензии, что 25 октября 1917 года имел место большевистский «переворот». «Низведение (октябрьских событий. — В.К.) до верхушечного переворота, — пишет Евгений Максимович, — основа, на которой развертывается ныне отрицание семидесятилетнего прогресса в период Советского Союза». В противовес этому он считает, что в октябре 1917­го имела место величайшая социальная революция, равной которой в истории человечества не было: «Совершенная под их (большевиков. — В.К.) руководством Октябрьская революция означала конец власти буржуазии, переход от частной собственности на банки, заводы, инфраструктуру к собственности государства. Радикальные перемены распространились на всю территорию бывшей Российской империи. Под революционными знаменами сражались сотни тысяч людей, которые победили в Гражданской войне. Можно ли все это считать верхушечным переворотом? Однозначно нет»^[2].

Академик Е.Примаков в эпоху Сталина был еще сравнительно молодым человеком. В год, когда умер генеральный секретарь ЦК РКП(б)–ВКП(б)–КПСС, он еще только учился в Московском институте востоковедения, а потому был, по­видимому, избавлен от штудирования библии советского большевизма — «Истории Всесоюзной коммунистической партии (большевиков): Краткий курс». А если бы изучал, то знал бы, что критикуемый им рецензент не является автором, который ввел в оборот термин «переворот» по отношению к событиям 25 октября 1917 года. В одиннадцатой главе «Краткого курса», озаглавленной «Партия большевиков в борьбе за коллективизацию сельского хозяйства», именно И.Сталин назвал события 25 октября 1917 года переворотом.

Но дело конечно же не в терминологических изысках, а в том, что генеральный секретарь большевистской партии, отнюдь не умаляя значения Октябрьской революции, считал тем не менее, что по­настоящему Россию преобразовала не та революция, которую осуществили 25 октября 1917 года В.Ленин и Л.Троцкий, а та, что на рубеже 20–30­х годов единолично провел он, Иосиф Сталин, и которая получила собственное имя — коллективизация сельского хозяйства.

Вот как в 1938 году оценивал это событие сам генеральный секретарь ЦК ВКП(б): «Это был глубочайший революционный переворот, скачок из старого качественного состояния общества в новое качественное состояние, равнозначный по своим последствиям революционному перевороту в октябре 1917 года. Своеобразие этой революции состояло в том, что она была произведена сверху, по инициативе государственной власти, при прямой поддержке снизу, со стороны миллионных масс крестьян, боровшихся против кулацкой кабалы, за свободную колхозную жизнь». И далее вывод: «Тем самым были уничтожены внутри страны последние источники реставрации капитализма и вместе с тем были созданы новые, решающие условия, необходимые для построения социалистического народного хозяйства»*. В этой чеканной сталинской формулировке нет ни единого случайного слова, каждое несет в себе конкретную политическую нагрузку.

В свое время мне довелось узнать, как в учебнике истории партии эта оценка появилась.

В начале апреля 1985 года я, как обычно, в здании Президиума АН СССР, что на Ленинском проспекте, принимал партийные взносы у дейст­вительных членов академии, состоявших на учете в головной организации главного храма науки страны. В кресле передо мной сидела живая легенда советской философской науки — Марк Борисович Митин, член партии с 1919 года, в 1930–1944 годах — главный редактор центрального идеологического партийного журнала «Под знаменем марксизма» и директор главного научного идеологического органа партии Института Маркса–Энгельса–Ленина (ИМЭЛ). С нескрываемым пиететом ставил я свою личную подпись в партийном билете человека, неоднократно вживую видевшего Ленина и много лет лично общавшегося со Сталиным. Но в тот раз меня снедал еще и профессиональный интерес. Я в то время практически завершал книгу о политической биографии Сталина, и меня очень сильно интересовал вопрос: как в учебнике «История ВКП(б): Краткий курс», этой библии советского большевизма (с 1938­го по 1953 год учебник издавался 301 раз, на 67 языках, общим тиражом 42 млн 816 тыс. экземпляров), появился тезис, который однозначно можно было истолковать таким образом, что практически коллективизация сельского хозяйства России по своему политическому и историческому значению ни в чем не уступала и даже превосходила Великую Октябрьскую социалистическую революцию?

Марк Борисович в то время оставался единственным человеком в СССР, который мог удовлетворить мой интерес, поскольку в 1948 году был одним из авторов «Краткой биографии Иосифа Виссарионовича Сталина», а в 30­е годы участвовал и в написании «Краткого курса».

Приватная, почти дружеская ежемесячная процедура принятия партийных взносов у таких корифеев, как академики М.Митин, М.Храпченко, И.Григулевич и других, располагала к доверительным беседам с обеих сторон, и вопрос был задан, а Марк Борисович попросту, без лишних слов рассказал, как все это происходило.

Саму идею о необходимости создания учебника по истории партии еще в 1932 году высказал Сталин. В стенах ИМЭЛ была создана комиссия по работе над проектом, которую опекал Е.Ярославский. Комиссия несколько раз преобразовывалась, пока наконец, 6 мая 1937 года, генеральный секретарь ЦК ВКП(б) не направил инструктивное письмо «составителям учебника истории ВКП(б)», где были четко обрисованы все основные позиции «Краткого курса». В сентяб­ре 1938 года в кабинете Сталина состоялось окончательное совещание по учебнику, на котором присутствовали А.Жданов, к тому времени по предложению генсека назначенный секретарем ЦК по идеологическим вопросам, и Е.Ярославский. В качестве орговиков были приглашены личный секретарь Сталина А.Поскребышев и М.Митин — директор ИМЭЛ, в стенах которого этот учебник в течение 6 лет и создавался. Перед каждым участником совещания лежала машинописная рукопись учебника, на полях которой располагались вставки, написанные лично вождем. В главе о коллективизации была и та, что приведена выше.

Сегодня, из нашего исторического далека по отношению к тому времени, можно сказать, что по существу И.Сталин был совершенно прав в своей оценке коллективизации как соци­ально­политического феномена исторического значения. Осуществленная партией большевиков в 1929–1933 годах, она действительно изменила весь уклад жизни не только русского крестьянства, но и всего российского общества. Попросту говоря, Россия в своей наработанной за тысячу лет государственной и социальной форме в эти годы перестала существовать и начала втягиваться в совершенно новое качественное состояние: господствующим укладом жизни стали навязываемые сверху большевистские уравнительные представления о «советском рае на земле».

С Х века и даже раньше русское общество жило на основе обычаев и норм, рожденных в крестьянской массе, которая и была русским народом. На этой же основе возникла и развивалась культура нашего народа. Чайковский и Глинка, наши великие композиторы, совсем не кривили душой, когда говорили, что они свою музыку не изобретали из ничего, а просто брали и обрабатывали то, что уже существовало в культурных недрах народа. Так было до 1929 года. Но так перестало быть после 1933 года, потому что после коллективизации русское крестьянство перестало существовать. А вместе с ним исчезла и Россия со всей ее самобытностью, неповторимостью уклада, общественных и индивидуальных норм поведения, морали, нравственности. Не сразу, конечно. Отдельные части этого организма еще долго продолжали существовать, но хребет той культуры в широком смысле, которую один из крупнейших мировых историков ХХ века британец А.Тойнби (1889–1975) назвал в своем «Постижении истории» «православной русской цивилизацией», был сломан, чтобы никогда уже более не возникнуть вновь.

А чтобы можно было представить себе, что такое сталинская коллективизация с экономической точки зрения, приведу несколько цифр.

Как будет показано ниже, после 1922 года и вплоть до 1929 года около 7% крепких российских хозяев на селе организовали сельскохозяйственное производство таким образом, что им удавалось снабжать товарным зерном и другими продуктами сельского хозяйства (включая продукцию животноводства и технические культуры) все сельское и городское население страны. Более того, СССР еще и ухитрялся экспортировать зерно в Европу. При этом все остальные сельхозпроизводители, которых советская власть после Гражданской войны на равной основе наделила землей, инвентарем и тягловой силой, в массе своей в основном кормили лишь самих себя и совсем немного продукции обменивали на промышленные и прочие товары. А вот после коллективизации, когда «хозяевами» стали те, о ком строчка из партийного гимна большевиков — «Интернационала» — сказала исчерпывающе ясно («Кто был ничем, тот станет всем»), ситуация коренным образом изменилась. Стране на долгие десятилетия стало постоянно недоставать самых элементарных продуктов питания. И только в начале третьего тысячелетия, когда Россия наконец покончила со сталинско­большевистской идеологической диктатурой, страна в границах РСФСР стала производить зерна больше, чем до коллективизации и даже больше всей Российской империи 1913 года. Возобновился без ущерба для внутреннего потребления и экспорт зерна.

Существует, правда, не всегда высказываемый вопрос: куда исчезли те 7% производителей, которые до коллективизации кормили страну? Ответ есть: они были физически уничтожены вместе с семьями, то есть раскулачены. Известный современный исследователь этого процесса кандидат исторических наук А.Наумов в 2010 году сообщил: «В ходе кулацкой операции было репрессировано 767 тыс. 397 человек, из которых 386 тыс. 798 человек были расстреляны»^[3]. На самом­то деле под репрессии и физическое уничтожение попало много больше русских крестьян и представителей народов русского Севера и Сибири. А.Наумов приводит данные только о тех жертвах режима, которым он нашел документальное подтверждение. Но, как будет показано ниже, далеко не все раскулаченные крестьяне попадали в сводки НКВД, и поэтому приведенную Наумовым цифру следует увеличить по меньшей мере в 2–2,5 раза.

Какие же цели ставил перед собой генеральный секретарь ЦК ВКП(б), начиная насильственное обобществление деревни?

Если верить тому, что говорил он сам, то прежде всего нужно было:

— окончательно решить для России зерновую проблему;

— найти деньги на индустриализацию страны.

Во всех своих выступлениях генсек накрепко связал две эти цели воедино, поставив вторую в полную зависимость от первой. Но, как стало для меня ясно в ходе работы над этой темой, практического отношения к решению обеих этих задач коллективизация не имела.

В целом же она, как показала история, оказалась политической ошибкой, а сказать точнее — преступлением перед народом, порожденным исключительно свойствами характера И.Сталина. Мне стало ясно, что именно это решение в конце концов, спустя 75 лет, неизбежно привело к уничтожению большевистской политической системы и распаду самого государства, которое эта система насильственно, вопреки воле большинства населения, в течение семи десятков лет создавала. Но сотворенные Сталиным мифы о необходимости и чрезвычайной эффективности коллективизации продолжают жить и сегодня.

Историки в плену сталинской мифологии

Среди российских историков и публицистов, пишущих о коллективизации, невозможно найти и двух человек, мнения которых по поводу этого события полностью совпадали бы. Но одновременно с этим почти все они проявляют редкое единодушие, утверждая, что сталинская коллективизация была исторически оправданна, так как без нее якобы было бы невозможно осуществить индустриализацию Советского Союза — а тогда нам не удалось бы отстоять независимость России в войне с гитлеровской Германией.

Что касается последнего, никто и не спорит. Наша победа была в немалой степени обусловлена тем, что И.Сталин в считанные годы сумел осуществить значительный объем работы по индустриализации страны. Только при чем здесь коллективизация деревни? Не надо в этом вопросе верить Сталину на слово. Факты говорят о том, что деньги на индустриализацию ему пришлось брать совсем из других источников.

Однако абсолютное большинство историков и публицистов убеждены в том, что без сталинского обобществления деревни была бы невозможна и индустриализация^[4]. При этом никаких аргументов в пользу этого вывода, как правило, никто не приводит, предлагается просто поверить в этот тезис и идти дальше. Вот характерные тому примеры.

Средства на строительство промышленности пришлось взять на селе, «деревня была донором индустриализации», пишет, например, автор одной из лучших на сегодняшний день биографий И.Сталина С.Рыбас. А автор самой объемной «Политической биографии Сталина» Н.Капченко (первый том — 733 страницы, второй — 720 страниц) не допускает даже тени сомнения в том, что «увязка коллективизации с индустриализацией абсолютно необходима». Более того, он считает, что в тех исторических условиях «было едва ли мыслимо (обойтись. — В.К.) без жестких административных мер»^[5].

Характерным для многих историков является само употребление этого эвфемизма — кровь и жизни миллионов людей назвать всего лишь «жесткими административными мерами». Но дело, конечно, не в эвфемизмах, а в сущностном подходе к оценке коллективизации. «Ход событий подтвердил не только разумность и обоснованность такого курса, — пишет Н.Капченко. — Он подтвердил и отсутствие сколько­нибудь реально обоснованных альтернатив этому курсу»^[6]. Аргументация Н.Капченко в пользу этого вывода типична и для других авторов, а потому остановлюсь на ней подробнее.

Утверждая, что упразднение колхозов ельцинским правительством в 90­х годах прошлого века привело к резкому снижению в России производства продукции сельского хозяйства, автор дилогии делает далеко идущие выводы. События 90­х годов, пишет он, показали, что колхозная форма ведения хозяйства исторически оправдала себя и выдержала испытание временем. «Значит, — резюмирует он, — неправы те, кто одним махом сметает со страниц истории такой глубокий и исторически обоснованный процесс, каким была коллективизация. И в этом, на мой взгляд, заключается зерно истины, глубокий смысл преобразований давно минувших лет. Сами эти преобразования с точки зрения закономерностей общественного прогресса не подлежат сомнению»^[7].

«Все дело в том, — продолжает он, — что нельзя рассуждать чисто абстракт­но, игнорируя суровые реальности той эпохи и всю грандиозность и сложность задачи, которую предстояло решить... С точки зрения оценки мировой роли И.Сталина индустриализация и коллективизация предопределили все остальное не только в политической судьбе вождя, но и в решающей мере — значение и место нашей страны в мире на протяжении целой исторической эпохи. Без этих двух компонентов сталинской политической стратегии Советский Союз не стал бы той державой, без участия которой уже нельзя было решать кардинальные вопросы мировой политики и международных отношений. Короче говоря, индустриализация и коллективизация заложили фундамент нашего будущего как великой державы». И резюмирует: «А можно ли было в условиях России осуществить такой поворот мягкими методами? Не стали бы эти мягкие методы и формы первопричиной краха всего грандиозно задуманного плана?»^[8]

В чем следует согласиться с Н.Капченко, так это в том, что в оценке таких глобальных с точки зрения национальной истории явлений, каким была сталинская коллективизация, «нельзя рассуждать чисто абстракт­но». Однако этот посыл следовало бы применять не только к 30­м годам, но и ко дню сегодняшнему. Между тем взятая в конкретном аспекте современность, увы, не подтверждает вывода Н.Капченко о том, что сталинская коллективизация деревни была «исторически обоснованным процессом».

На первый взгляд автор дилогии вроде бы прав. После знаменитого декабрьского (1991 года) указа Б.Ельцина о немедленном упразднении колхозов (а я своими глазами видел в те дни пришедшую из Москвы в администрацию Тверской области поименную разнарядку о немедленном уничтожении колхозов в этом субъекте РФ) производство зерна в стране действительно резко упало. Тут Н.Капченко не погрешил против истины. Но почему­то при этом он закрывает глаза на то, что потом зерна стали производить значительно больше, чем в доельцинскую эпоху. Вот цифры.

В 1981–1985 годах в условиях коллективизированного сельского хозяйства в среднем за год валовой сбор зерна в России (в границах 1992 года) составил 92 млн т. После разгона колхозов наступил спад: в 1994 году — 63,4 млн т, в 1998 году — 47,8. Видимо, на эти цифры и опирался Н.Капченко в своих выводах (хотя в тексте своей монографии он этих цифр не приводит). Но уже с 2000 года шок от «расколхозизации» стал проходить. В 2001 году в России было собрано 85,2 млн т зерна, в 2002 году — 86,6, а в 2008­м и вовсе 105 млн т. Никогда прежде ни в Российской империи, ни в Советском Союзе столько зерна не производилось.

Так что если рассуждать «не абстрактно», к чему призывает сам Н.Капченко, получается, что его тезис об исторической оправданности коллективизации опровергает сама жизнь.

И тем не менее коллективизацию «по Сталину» оправдывают как историческую необходимость почти все, даже противники сталинизма. «Во всяком случае, одним из самых веских аргументов в пользу интенсивной коллективизации, — пишет, например, известный в ельцинскую эпоху критик сталинского режима публицист А.Ланщиков, — была необходимость форсировать индустри­ализацию...»^[9]

Безоговорочно осуждающий сталинский режим в деревне заведующий кафедрой истории Пензенского государственного педагогического уни­верситета В.Кондрашин даже в 2008 году не допускал и тени сомнения в том, что сталинская коллективизация деревни была актом необходимым. «Возвращаясь к вопросу о марксистской модернизации деревни, — пишет он, — хотелось бы отметить главное. Именно модернизация крестьянской России, ее переход посредством народных революций и реформ сверху из аграрной в аграрно­индустриальную и индустриальную стадии развития составляет суть исторического пути страны в ХХ веке. Таким образом, в течение столетия Россия превратилась из страны крестьянской в страну индустриальную. В этой трансформации решающая роль принадлежит сталинской коллективизации. В результате форсированной индустриализации и укрепления сталинского режима российская государственность была сохранена в тяжелейшие годы Второй мировой войны...»

В.Кондрашин находит даже историческое оправдание действиям Сталина в деле коллективизации деревни. «К сожалению, — замечает он, — как показывает мировой опыт, ни в одной стране индустриальная модернизация не проходила безболезненно для крестьянства. В Англии, например, крестьян съели овцы»^[10].

Здесь, как представляется, надо бы все же видеть отличие английской и российской истории: если в Англии, по образному выражению основоположников марксизма, крестьян «съели овцы», то в России «функцию овец» Сталин доверил НКВД. Отличие существенное: овцы, как известно, сажать людей в тюрьмы, силой загонять за колючую проволоку и расстреливать не могут, а советское НКВД это делало.

Естественно, возникает вопрос: откуда ведет свое происхождение этот пресловутый тезис? Кто его автор? За кем безоглядно следуют до сегодняшнего дня все сторонники этой «истины»?

Ответ есть. Перефразируя В.Мая­ков­ского, следует признать — все эти исследователи в вопросе о коллективизации просто «чистят себя под Сталина».

Именно генсек еще на июльском (1928) пленуме ЦК подробно рассмотрел этот вопрос и обратил внимание партийного актива на то, что «в капиталистических странах индустриализация обычно происходила главным образом за счет ограбления чужих стран, за счет ограбления колоний или побежденных стран или же за счет серьезных более или менее кабальных займов извне». И привел в пример Англию, Германию и Францию.

У нашей страны, сказал он, таких возможностей нет. «Остается одно: развивать промышленность, индустриализовать страну за счет внутреннего накопления». И пояснил: за счет крестьянства. «Это есть нечто вроде “дани” (на крестьянство), нечто вроде сверхналога, который мы вынуждены брать временно (выделено мной. — В.К.) для того, чтобы сохранить и развить дальше нынешний темп развития индустрии...»* Спустя полтора года, 27 декабря 1929 года, генеральный секретарь выдвинул дополнительный аргумент в пользу необходимости коллективизации деревни в интересах индустриализации. «Можно ли двигать дальше ускоренным темпом нашу социализированную индустрию, имея такую сельскохозяйственную базу, как мелкокрестьянское хозяйство... Нет, нельзя»^[11].

Однако, строго говоря, сама эта идея — индустриализовать страну за счет ограбления деревни — не сталинская (хотя он, судя по всему, всегда считал ее верной). Она принадлежит Л.Троцкому. Это Лев Давыдович 26 октября 1926 года на XV конференции ВКП(б) выдвинул тезис: «ускорение индустриализации» возможно только «путем более высокого обложения кулака»^[12]. Но если уж быть совсем точным, то идею эту выдвинул впервые даже не Троцкий, а последовательный его сторонник, бывший (в 1920–1921 годы) секретарем ЦК РКП(б) и членом Оргбюро ЦК, ведущий советский экономист в 1920–1930 годах Е.Преображенский. Еще в 1922 году он разработал план индустриализации страны и предложил деньги на это взять в деревне, сформулировав тезис о «первичном накоплении капитала за счет крестьянства».

Е.А. Преображенский (1886–1937) — большевик с 1903 года, до революции был близок к Ленину, но потом стал «левым коммунистом», противником Брестского мира и НЭПа. Соавтор Н.Бухарина по книге «Азбука коммунизма», которая послужила идейной основой введения политики «военного коммунизма». Проводником этой политики, как известно, был Ю.Ларин (Михаил Залманович Лурье) (1882–1932), сторонник полной отмены денег, сверхцентрализации и повального госпланирования. Дочь Лурье — Анна Ларина, — будучи еще несовершеннолетней, стала женой Н.Бухарина и едва ли не всю жизнь после ареста мужа провела в ссылках. Сам Е.Преображенский в декабре 1936 года был арестован и в июле 1937 года расстрелян по приговору суда.

Как будет показано ниже, И.Ста­лин довольно долго был в плену идеи о том, что деньги на индустриализацию России лежат только в деревне. Позже он увидел (не понял, а именно увидел), что даже при уничтожении кулака и при загоне всех оставшихся на селе крестьян в колхозы денег из деревни для индустриализации в нужных объемах получить не удается, и с присущей ему гениальностью быстро переориентировался на другие источники. Но до конца своих дней Сталин так никогда публично и не признался в этой своей ошибке. Наверное, потому, что тезис этот позволял ему оправдывать многие свои шаги во внутренней политике.

Почему случилась коллективизация?

Сколько бы исследователей ни подходили с самых различных углов зрения к оценке советского обобществления деревни 30­х годов, но иначе как «сталинской» эту коллективизацию никто не называет. И это оправданно. У этого события, эпохального для всей истории России, взятой в ее исторической целостности, действительно был автор, и звали его И.Сталин.

Но никто пока по­настоящему не задался вопросом: а почему сам­то Иосиф Джугашвили в 1929 году пришел к этому решению? И не менее актуальный вопрос: почему он провел это свое личное решение в жизнь с такой жестокостью?

Вообще­то Сталин подходил к вопросу о коллективизации российской деревни исподволь, в течение как минимум двух лет. Еще в декабре 1927 года, во время работы XV съезда ВКП(б), который позднейшая советская пропаганда задним числом назвала «съездом коллективизации», никто из ближайшего сталинского окружения вроде бы даже и не подозревал ни о чем подобном. Выступая на съезде, В.Молотов, что называется, «на голубом глазу» заявил, что переход к коллективизации займет много лет, а те, кто предлагает принудительно изымать у крестьянства «150–200 миллионов пудов хлеба», «тот враг рабочих и крестьян, враг советской власти». Сталин с места бросил реплику на эту эскападу Молотова: «Правильно!»

На самом же деле Сталин уже в то время решил для себя, что коллективизацию осуществлять придется. В своем собственном докладе на этом же съезде партии он недвусмысленно заявил: «...колхозы и совхозы дают в настоящее время всего 2 процента с лишним всей сельскохозяйственной продукции и 7 процентов с лишним товарной продукции... Дело принимает такой оборот, что без объединения распыленных крестьянских хозяйств, без перевода их на общественную обработку земли нет возможности двинуть дальше серьезно ни интенсификацию, ни машинизацию сельского хозяйства, нет возможности поставить дело так, чтобы наше сельское хозяйство могло догнать в темпе своего развития капиталистические страны, вроде, например, Канады»^[13].

Что это, как не прямое предупреждение о грядущей в скором времени коллективизации? Скорее уж следует удивляться тому, что этого предупреждения почему­то никто не заметил. А ведь одной из особенностей характера Сталина было то, что он никогда (никогда и ни в чем!) не поступал спонтанно, под влиянием внезапно вспыхнувших эмоций. И если он вступал в дело, то в 100% это означало, что он думает над этим давно и упорно и к действиям переходит только тогда, когда решает, что момент для этого созрел. На мой взгляд, это в полной мере относится и к коллективизации. Хотя возьму на себя смелость высказать предположение, что решение о коллективизации русской деревни пришло к генсеку как некое озарение.

Причина этого озарения коренилась в его догматическом, я бы даже сказал, фанатическом следовании букве марксистского учения о неизбежной, исторически обусловленной гибели (схождении с исторической сцены) капитализма как общественно­экономической формации. Этот догматизм Сталину был внушен еще в юности огромным влиянием на него ленинского толкования марксизма.

Фактически в эти годы (1927–1929) перед Сталиным встал судьбоносный для него вопрос: либо Маркс и Ленин в своих прогнозах абсолютно правы и он, Сталин, находясь во главе одной из ведущих стран мира, должен доказать абсолютную правоту своих учителей, а значит, построить в России государственный социализм с абсолютным обобществлением средств производства деревни и города, а в таком случае и НЭП, и частно­собственническое хозяйство в деревне является, как и указывал Ленин, всего лишь временным отступлением от генерального курса партии большевиков. Либо же и НЭП, и частное хозяйство в русской деревне совсем не случайность, а естественный ход исторического развития. Но тогда получалось, что его учителя радикальным образом заблуждались в понимании истории. И, как следствие, получалось, что Иосиф Джугашвили к своему полувековому юбилею подходил с выводом, что всю свою сознательную жизнь, посвященную революционному преобразованию России, он прожил напрасно. Между тем российская действительность давала в своем развитии материал только для такого вывода. Новая экономическая политика демонстрировала поразительную живучесть. Но еще в большей степени к такому выводу подталкивало российское село. После окончания Гражданской войны, когда в стране были уничтожены эксплуататорские классы, правившая в стране партия большевиков оставшиеся 80% населения (а это население проживало в деревне) полностью уравняло в экономических и социальных правах, и оставалось только ждать, что именно там­то в первую голову и восторжествуют социалистические (коллективистские) принципы. Однако через 6 лет после этого большевики вдруг обнаружили, что на селе все вернулось «на круги своя»: сельская беднота, так мощно поддержавшая большевиков в Гражданской войне, работать на свое благо то ли не захотела, то ли не сумела. Деревня очень быстро опять расслоилась на бедноту и крепких хозяев, между которыми неплохо устроили свои дела так называемые середняки, которые не примыкали в социальном плане ни к тем, ни к другим и предпочитали работать только на себя. А в итоге — ни коллективного хозяйства, ни товарного зерна, ни сельхозпродукции на экспорт.

В этой ситуации нужно было принимать какое­то радикальное решение (ну, не стреляться же, в самом­то деле, из­за несбывшихся надежд). И Сталин это решение принял, с головой бросившись в омут коллективизации. Фактически же он через процессы насильственного обобществления российского сельского хозяйства радикальным образом изменил весь социально­экономический и политический строй России, то есть сделал то, чего не смогла сделать так называемая Великая Октябрьская социалистическая революция 1917 года. Не все это поняли, но сам Сталин понял и потому в 1937 году вписал в «Историю ВКП(б): Краткий курс» положение о том, что фактически «глубочайший революционный переворот» в России, переведший ее «из старого качественного состояния общества в новое качественное состояние», был совершен не в октябре 1917 года, а в 1929–1933 годах. И он был прав.

Организационные и материальные предпосылки трагедии

Большевики в общем­то не заблуждались в оценке того, какую страну они взялись качественно преобразовывать в социалистическое общество. Это была абсолютно крестьянская по составу населения страна с высочайшей городской культурой мирового уровня. Но при этом коллективистских начал социалистического толка в деревне не наблюдалось. Хотя многих большевиков сбивало с толку то обстоятельство, что в России испокон веку существовало такое явление, как общинное землевладение. На этом основании они считали, что стоит только всем крестьянам предоставить равные условия существования, как в деревне сама собой возни