«У нас другое предназначение: быть Русской Православной цивилизацией»

М.Б. Смолин: Уважаемый Леонид Петрович, Вы всегда говорили, что история России, Российской империи — оболганная история. Это феномен последних лет или же искажение истории идет еще с советских времен?

Л.П. Решетников: Безусловно, все, что относится к нашей истории, оболгано прежде всего в советское время. В дореволюционной историографии мы можем отметить случаи тенденциозности у некоторых российских ученых, авторов, писавших о русской истории. А вот советский период — это просто надругательство над ней, это в известном смысле прямое издевательство. В начале 20х годов ХХ века была попытка просто замолчать историю русского народа, историю России. Однако уже через несколько лет большевики поняли, что просто замолчать невозможно, надо написать новую. И они ее писали. Институт красной профессуры готовил специалистов, и те сочиняли по лекалам и установкам, которые давали лидеры большевизма, лидеры Советской России. Ленин, Троцкий приложили к этому руку, потом Иосиф Виссарионович Сталин.

Я совсем недавно осознал, что мой отец, рожденный в 1910 году, был лишен возможности изучать историю своей страны. То есть ее простонапросто не было до 1934 года, когда было принято решение возобновить школьный курс истории отечества. До 1934 года такого предмета у отца не было ни в школе, ни на рабфаке, ни в военном училище. Представляете себе офицера­фронтовика, человека с высшим образованием, который не знает истории России! «Исторический багаж» моего отца — запас тех знаний, которые он получил за два года учебы в церковноприходской школе в 1917–1919 годах. Там кое­что ему объяснили о России, о русском народе, у него что­то осталось в памяти. Я так понимаю.

Кроме того, что значит «с 1934 года началось изучение»? Это значит, реально оно началось в 1935–1936 годах. Как всегда, когда мы что­то открываем, — это формально, а до реального начала есть определенный временной зазор. Отсчет надо вести с 1935–1936 годов. Тогда у нас стали изучать историю, но историю переписанную. Так в 1936–1937 годах в русской истории появились некоторые «позитивные» цари: Политбюро ЦК определило, что в каком­то смысле «позитивным» царем является Петр I, в меньшей степени — Иван Грозный. Остальные правители зачислялись в разряд негативных, просто врагов. Были определены и «позитивные» князья — Александр Невский и Дмитрий Донской. О других — или мимоходом, или негативно, или вообще ничего. Рекомендованы и «позитивные» поэты и писатели: Пушкин, Лермонтов, Толстой. Но их следовало воспринимать только в качестве революционеров, хотя в своей книге «Вернуться в Россию» я пишу, что Пушкин был близок с царем Николаем I — камер­юнкер Высочайшего Двора, чиновник СанктПетербургского Главного архива МИД, официальный историограф.

Вот такое изучение отредактированной, обезображенной истории стало возможным лишь перед войной. То есть даже в войну мы вступали, не зная истории нашей страны, и не только те, кто родился после 1910 года и не захватил обучение в дореволюционных училищах, но и 18–20летняя молодежь, которую пичкали эрзацем.

— Даже такого рода преподавание — было ли оно реальным изучением истории? Нельзя ли сказать, что это все равно было продолжением политики? Сейчас очень многие говорят, что в советских властных структурах были тоже патриоты, они тоже любили свою родину и имели свой, другой взгляд на Россию.

— Конечно, изучение той истории, которая была написана в Советском Союзе, — кастрированной, искаженной, было нацелено на воспитание исключительно патриотов Советского Союза, точнее даже — советской системы. Ну какая история у Советского Союза? Вот я, школьник старших классов в первой половине 60х годов, — какую историю Советского Союза я мог изучать? Гражданская война и Великая Отечественная, стройки социализма, пятилетки. Вот и все. Борьба с контрреволюцией и кулачеством, с врагами народа — давалась очень поверхностно. Правды там, конечно, почти не было. Плюс несколько мифов и легенд. Мифов отрицательных, негативных. И вырастал человек с искаженной логикой патриотизма. Я сказал бы, для русского народа — страшная логика. «Мы родом из Октября, новый Октябрь впереди». То есть мы — люди, не помнящие ни родства, ни рода, ни предков. Великих предков! Вы понимаете, какой ужас: наши люди до сих пор не понимают, что такая страна, которая изображалась в нашей исторической науке, в нашей средней и высшей школе, — она не могла из Московского княжества превратиться в огромную империю. Ну никак не могла — ведь она была очень плохая, как нам доказывали, все хуже и хуже с каждым годом. Угнетение, крепостное право, феодализм, тюрьма народов — нас приучали к этой потрясающей неправде и приучили — не мыслить, не думать. Потому что нормальный человек, имеющий склонность к историческому, к сравнительному анализу, он, конечно, сразу же засомневался бы и не принял такую интерпретацию русской истории. Возьмите хотя бы один факт: ну как в такой «дремучей» стране могла появиться огромная плеяда писателей, которыми восхищается весь мир? Общеизвестно, что весь мир не любит Россию и русских не любит, а писателей наших, поэтов, целую плеяду деятелей искусства ценит. Ну даже балет (я в своей книге немножко иронизирую по поводу балета), но даже балет… А ученые, инженеры, которые строили огромные мосты, железные дороги в суровых условиях нашего климата, как же это могло быть?..

— Всегда объяснялось, что это вопреки…

— Как можно «вопреки»? Возьмите фашистскую Германию — мощнейшая диктатура; вот где простор для «вопреки» — и что? Да, экономику они как­то построили, все остальное — это бред сивой кобылы. Просто бред. Какие поэты, какие писатели, какие фильмы? О чем речь идет? Сплошная пропаганда. Какие театры? Одна пропаганда. Ни у кого в памяти ничего не осталось.

А мы — как мы могли дойти от Москвы до Камчатки, до Аляски, до Соединенных Штатов? Люди, вы вообще думаете, о чем вы говорите, или не думаете? Ну хорошо, в советское время это вбивали в голову, другой информации просто не было. А сейчас столько литературы вышло на тему развития Российской империи, а многие попрежнему повторяют, как мантру, зады советской пропаганды — отсталая, деспотичная и т.д.

Или такой «штрих к портрету» «никудышной» царской России. Наша страна огромная: от Кушки до Новой Земли, от Чукотки до Буга. И это огромное пространство было покрыто сетью железных дорог. Жалко, я не написал в своей книге — считай, две трети железных дорог, по которым мы ездим и сейчас, построены в царской России. Мне очень нравятся книги Александра Музафарова, его рассказы о забытых страницах русской истории. Я недавно прочитал его книгу о железных дорогах. Некоторые просто закрыты, потому что сегодня не могут найти способ, как их эксплуатировать. Особенно много царских железных дорог забросили в 90е годы.

— Вам не кажется, что такой подход к советской историографии носил прежде всего политический характер — советским вождям нужно было оправдать революцию? Ведь это как бы оправдание революции в опрокидывании в историю. Раз вся история такая ужасная, то совершенно закономерны приход большевиков и революция.

— Вы абсолютно правы. По­другому никак не объяснить все, что сотворили, что мы наделали. В Гражданскую войну, в 20–30е годы мы уничтожили миллионы и миллионы людей. Но сторонники большевизма не хотят этого слушать.

— «Зато мы много чего построили», — говорили они. Почему надо строить с такой кровожадностью, с такими затратами?

— Уничтожены миллионы людей. Вот чтобы это оправдать, и порочилась наша история. «Мы пошли на это, потому что жить было невозможно». А я в последнее время, так как меня ввели в оргкомитет по празднованию 150летия переселения корейцев в Россию, все время цитирую письмо корейцев к Александру II. Не два, не десять, не сто — несколько десятков тысяч корейцев пишут: «Мы хотим жить в свободной стране. Поэтому пустите нас в Россию». Как эти сторонники сталинизма и большевизма объяснят, что в царское время к нам переселялись сотни тысяч болгар? Бессарабия, Приднестровье, Буджак, вся эта территория, плюс БолградДнестровский, Одесса, Азов приняли в свое время болгар. Переселились сотни тысяч сербов. Сейчас война на Восточной Украине идет в этих районах, Славяносербск в военных сводках. Огромное количество выходцев из германских государств: чехи, словаки, собственно немцы, французы. Почему в царскую Россию переселялись массы людей? Я недавно был в Петербурге и узнал об одном переехавшем к нам во второй половине XIX века французе, который создавал шедевры из золота и серебра. В своих воспоминаниях он пишет: «Я переехал сюда, потому что это была страна огромных возможностей». Француз так говорит, представляете? А у нас все наоборот пишут. Конечно, Вы абсолютно правы — это опрокидывание в историю, опрокидывание истории, чтобы оправдать себя. Это страшное преступление перед русским народом. Уничтожить его как народ — вот что происходило. Ведь удар наносился по русским. Я еще раз хочу сказать, что превозношение Сталина русскими людьми объясняется двумя причинами: или это люди нерусские, в духовном смысле этого слова, абсолютно нерусские, или они абсолютно ничего не понимают, Господь лишил их разума. Потому что основной удар за годы советской власти (я не имею в виду годы 70–80е, когда большевистская система просто умирала, это был уже дряхлый лев — беззубый, смешной, мы все издевались над ним, посмеивались) был нанесен в 20, 30, 40е, даже в 50е годы.

— Получается из Ваших книг и рассуждений, что ключевой проблемой, ключевым звеном является революция, и, как Вы написали в одной из книг, «Николай II — это нерв катастрофы 17го года».

— Николай II, если в сакральном смысле, это еще, безусловно, олицетворение России, той России, которая устраивалась по Божьей воле, то есть России разумной, кроткой, смиренной, но в то же время твердой, уверенной. Он и был таким человеком, «кладущим душу за други своя», его поэтому и канонизировали. И в сакральном смысле Николай II — это сгусток, концентрация России. Отсюда и такая ненависть к нашему последнему царю. Абсолютно ничем не объяснимая, ничем другим, кроме этого. Ведь когда мы говорим о царствовании Николая II, наши оппоненты, так называемые сталинисты, коммунисты, либералы называют только 3–4 «факта». Об отсталой экономике говорить уже смешно — столько опубликовано данных, исследований.

— Это, как мне кажется, уже доказали. Страна экономически хорошо развивалась.

— Только люди абсолютно неграмотные или злостные, такие вот упорные во всем, спорят сейчас с этим. За годы царствования Николая II на 55 миллионов выросло население России. И это без территориальных приобретений. Есть масса других убедительных цифр, ссылки на западников, на немцев, на французов, на американцев — все об этом говорили. Чем отвечают наши оппоненты? Всё тем же — Ходынка, 9 января 1905 года, кто­то еще вспомнит Ленский расстрел и «поражение» в Первой мировой войне. Все — ложь. Все из советских учебников. Во­первых, Первую мировую войну Николай II не проиграл. В марте 17го года, когда была ликвидирована Российская империя…

— Его армия держалась еще целый год…

— Да. Но фронт в марте 1917 года проходил, как я уже писал в своей книге, по границам практически Советского Союза, была занята часть территории Австро­Венгрии, очень большая часть нынешней Турции, дошли вплоть до Трапезунда. Как можно говорить о том, что государь проиграл войну, если враг вообще не допущен был на нашу территорию. Его не изгоняли с русской земли. Ни немцы, ни австровенгры, ни турки не стояли под Москвой, в Химках. А проиграли Первую мировую войну большевики. Они разложили армию, бежали до Пскова и Киева, подписали позорный Брестский мир. Они все сдали. И Россия оказалась не в числе победителей, а в числе проигравших.

— А коалиция, в которой мы участвовали, выиграла войну.

— Да, антантовская коалиция, в которой мы играли важнейшую роль, выиграла войну. И мы могли бы быть в числе победителей. Дальше: говорить о Ходынке вообще возмутительно. В мире каждую неделю происходит «ходынка». И в том числе в нашей стране. Начиная с Чернобыля…

— На концертах, на футбольных матчах…

— …В пивных, танцевальных барах, на дискотеках, пароходы тонут, вагоны сходят с рельсов. Что такое Ходынка? Это несчастный случай при проведении массовых мероприятий. Типичный несчастный случай. На похоронах Сталина тоже была «ходынка», людей подавилизадавили, а цифры — замолчали.

9 января 1905 года — это тоже выдумка, кроме одного факта: действительно колонны демонстрантов шли на Зимний. Но никто не хочет читать ни документы, ни мемуары, которые говорят, что в колоннах демонстрантов шли боевики левых эсеров, они первыми и открыли стрельбу, и стреляли еще не доходя до Зимнего дворца. В советской истории подобное часто происходило… У нас стреляли в 20е годы всех подряд. Виновен, невиновен — всех стреляли. У нас стреляли и в 50х годах, и в 60х, и в Тбилиси, и в Новочеркасске расстреляли в 1962 году демонстрантов. И жертв в Новочеркасске было ненамного меньше, чем 9 января. Вот такие глупости пишут, а люди до сих пор верят этому и несут такую убежденность в себе.

— Скажите, Леонид Петрович, не кажется ли Вам, что сегодняшнее буксование России в определенной степени зависит от того, что мы не можем отказаться — то ли не хотим, то ли нам навязывают — от старого набора социалистических мифов: благая цель оправдывает любые средства, вот такая странная героизация Сталина, попытка опять вернуть нас в какое­то якобы счастливое брежневское прошлое.

— Ну, иногда даже смешно становится, когда о счастливом социалистическом прошлом говорят молодые люди, которые в это время не жили, в этом прошлом. И многие опять путают социализм 20, 30, 40, 50х годов с социализмом 70–80х, умирающим социализмом. Но я с вами согласен, это самая главная причина, на мой взгляд, почему мы топчемся на месте, а иногда и деградируем.

— Конечно, не может одна часть страны идти назад, другая — вперед, третья — влево, четвертая — вправо.

— Я отстаиваю идею (она отражена в моей книге), что главный и единственный выход — это духовно, нравственно, морально вернуться в Россию. Нам надо вернуться к восприятию мира, политики, к взаимоотношениям между собой, которые были характерны для людей Российской империи. Как бы они с годами к концу XIX века ни грешили, как бы они ни отходили от Бога, они все равно были другими людьми. Поэтому так сопротивлялись попытке уничтожить Россию. Ведь большевизм — это попытка ликвидировать Россию вместе с народом, вместе с историческим названием. Не просто смена власти — это ликвидация России. Почему такие мощные, кровавые репрессии? Почему удар по Церкви? Сейчас некоторые коммунисты мне говорят: да, была ошибка, не надо было бить по Церкви. Друзьятоварищи, разве вы не понимаете, что это как раз главный удар?! Как раз ради этого все и «билось». Удар по Церкви — это чтобы ликвидировать главный стержень русского народа, русской нации — православие. На нем зиждется наш народ. Удар наносился по Святой Руси. А если бы они шли вместе с Церковью — это уже не коммунизм, не большевизм, это совершенно другое. Они не могли действовать подругому.

— Уважаемый Леонид Петрович, интересен Ваш личный жизненный путь. В советские времена вы ведь тоже какое­то время разделяли коммунистические идеалы. Как Вы смогли преодолеть этот мировоззренческий туман?

— Я сожалею, что в своей книге не описал этот момент, когда у меня произошел такой внутренний перелом. Конечно, какие­то «сигнальные маячки» появлялись и раньше, но внутренний перелом произошел у меня в Югославии, во время первой командировки уже по линии разведки. С 1979 года почти пять лет я работал в Югославии. И у меня появился там американский знакомый, будем называть его так, дипломат посольства США, я с ним много общался: сначала по работе, а потом добавилось интересное личное общение. Человек из «того» мира. В Советском Союзе как было: если ты случайно познакомился с американцем, то сразу же попадал на контакт с комитетом госбезопасности. Или ты продолжал с ним знакомство, но уже под контролем, или же разрывал эти отношения. Но так как я принадлежал к разведке, там совсем иная ситуация была. И вот у меня сложились определенные личные отношения. Было интересно с этим человеком — человеком из другого мира. Мы много говорили о политике, об идеологии, он уже до этого поработал на территории Советского Союза, в Киеве в генконсульстве, хорошо знал русский язык. И вот где­то через полгода или месяцев через восемь я вдруг понимаю, что ему симпатично было что­то в нашем поведенческом менталитете, как­то это его затрагивало, он очень этим интересовался. И постепенно, после многих разговоров, до меня доходит, что для него даже советская власть может в определенный момент стать приемлемой, хотя он ее противник. Советская система, коммунистическая, Советский Союз подвергались с его стороны жесткой критике. Но в конце концов, хотя и со скрипом, он допускал, что возможен и такой — наш — вариант. Но дикую ненависть, дикий эмоциональный взрыв у него вызвало однажды мое неосторожное высказывание о Российской империи, о монархии в позитивном смысле. Ято это сказал не изза своих убеждений, а изза того, что у меня стал появляться интерес к прошлому. Мы были уже на грани 70–80х годов, какие­то мысли проскакивать начинали, во всяком случае у меня. И вдруг с его стороны — бешеная реакция, как на что­то отвратительное. А в следующих наших беседах я специально стал вбрасывать «раздражитель» (все­таки в разведке работал, нас учили), мне стало интересно: ошибся я или не ошибся. И после нескольких разговоров я понимаю, что для него, как для сотрудника американских спецслужб, самое неприемлемое — это имперская Россия. То есть это вообще неприемлемо, никак. И у меня начинает рождаться мысль (я даже ее обсуждал со своей супругой, она у меня историк, и мы часто на такие темы разговаривали): у нашего главного противника США (главнее его нет), оказывается, главный враг — конечно, коммунизм, но самый главный враг — это Российская империя, царь Николай и т.п.

— Из двух зол выбрал наименьшее, с этим он уже готов согласиться.

— Он так и говорил: «Мы можем найти общий язык. Но вот “это”, Леонид, как ты можешь об этом говорить, это невозможно, ты что, ты же умный человек, ты же член коммунистической партии!» И у меня появилось понимание — подождите, подождите, если это так, если то, что крайне ненавистно моему главному противнику, у которого цель, я же вижу, — это ослабление моей родины, моей страны, значит — стоп! — надо обратить внимание на то, что он ненавидит. И то, что это произошло на территории Югославии, это мне очень помогло. Если бы это происходило на территории Советского Союза, интересуйся, не интересуйся — что­то дополнительное очень сложно было узнать. А югославская ситуация позволяла много чего читать, самого разного, много с кем беседовать. И я стал серьезно интересоваться Российской империей, развитием нашей страны. Я историк, вроде это изучал, но изучал в советской трактовке, а когда я вернулся домой, уже к 85му году у меня сложилось понимание, что дурят нас, что мы абсолютно не то читаем и говорим.

В 1988–1989 годы мне довелось выполнять несколько поручений, прежде всего Леонида Владимировича Шебаршина, он был одно время куратором нашего отдела, потом первым замначальника разведки, начальник разведки. Работать надо было в наших закрытых архивах. Мне попадались такие документы, что я, будучи уже подполковником, а затем и полковником, не выдерживал: сидел в архиве и плакал, когда читал некоторые из них. Вот мы говорим «новомученики российские», они правда новомученики. Но Вы знаете, те, кто не признан святыми мучениками, они для меня тоже мученики, пусть не святые, потому что у каждого человека есть свой болевой порог, своя степень выдерживания боли и издевательств. Это часто не зависит от верности идеям, это зависит просто от физиологии. Есть те, которые добровольно пошли на мучения, а потом — через неделю, через месяц — не выдержали. Они тоже мученики. Такую дикую боль, издевательство выдержать очень трудно. И те, кто нам пытается подсунуть образ усатого вождя, закатывая глаза от восторга, я думаю, из них никто бы не выдержал. Страшное дело.

Подобные разговоры и выводы укреплялись в моих новых мыслях. Но условия для их появления были заложены еще в студенческие годы. Был в Харьковском университете известный болгарист — доктор исторических наук Георгий Николаевич Попов, который предложил мне работать у него в научном кружке и дал мне тему «Болгарская политическая эмиграция в Советском Союзе». Потом она стала темой моей кандидатской. Я стал работать в архивах, библиотеках, собирая данные об эмиграции. Затем пошли встречи с детьми болгарских эмигрантов, родственниками, довелось даже поговорить с некоторыми уцелевшими (единицы!). И открылась страшная картина. Они бежали от преследований буржуазной власти из Болгарии в Советский Союз. А в 1936–1939 годах примерно три четверти из них были репрессированы. Практически все коммунисты. Из них две трети просто погибли. Причем имейте в виду, что в Болгарии в 1923–1927 годах было и коммунистическое вооруженное восстание, а потом и партизанское движение, и в СССР бежали не просто члены компартии, а те, кто воевал и рисковал жизнью. И когда я, студент 2–3го курса, приходил к жене или дочери такого эмигранта, коммуниста, и они начинали рассказывать о репрессиях и рыдать, моя реакция была такая: да, трагедия, но изза какой­то ошибки. Таких болгар, по моим подсчетам, было более двух тысяч человек. Порядка 1400–1500 репрессированы, из них «смертным боем» закончили больше тысячи человек. Тогда я был в полном убеждении: да, это ужасно, но это ошибка — ошибка власти, кто­то Сталина подвел. Но когда я работал в Болгарии в 1991–1994 годах, я встречался с одним человеком. Он был уже в солидном возрасте, но в трезвой памяти. В 30е годы он работал в аппарате Коминтерна. По его рассказам, Георгий Димитров приходил к Сталину со списком, и тот спрашивал: «Ну кого?» Тот отвечал: «Вот этого надо оставить, он из моего села, а этот вот сволочь, он когда­то меня критиковал. Этого я не знаю, но друзья говорят, что сволочь». И ставил галочки. И Сталин говорил: «Хорошо, давай, Георгий, подписываю. Отправляем». Была и обратная ситуация: Георгий готовил список, приходил и говорил: «Товарищ Сталин, вот этих пятерых надо вытянуть из концлагеря, это наши люди, хорошие, я гарантирую». Вождь возражал: «Ну, пять — это много, давайте трех. Каких трех ты выбираешь?» Димитров ставил птички. Человек, который мне это рассказывал, участвовал в подготовке этих списков. А иногда Георгий приходил и говорил: «Товарищ Сталин, вот тут пара человек крутятся в Москве, а они враги, их надо ликвидировать».

Когда я работал по поручению начальника разведки с материалами по Имре Надю, то прочитал: он сам пришел в НКВД и предложил свои услуги. Ему следователь, офицер НКВД, сказал: «Ну подготовь список, на кого ты можешь сообщать уличающую информацию». И Надь принес список на 123 человека. Реально ли на 123 человека давать объективную информацию? И когда Имре Надя в начале 1938 года хотели тоже репрессировать, то его куратор написал: «Нельзя, у него большие заслуги. В результате его работы под высшую меру подведено 30 человек, по 15 лет лишения свободы и всех прав — 42 человека». Вот такие заслуги. Вот такая система была. Кстати, в этом списке был и Георгий Димитров, лидер Коминтерна. На него тоже собирался компромат. «Надо вам по Георгию — я могу, пожалуйста». Если необходимо ликвидировать Георгия Димитрова, героя Лейпцигского процесса, то пожалуйста, все материалы есть.

— На всех были…

— На всех. Уважаемый человек, но если надо — дайте­ка сюда его папку. Это все от нашего народа скрывается до сих пор. Мы никак не поймем, что этот режим, эту систему Сталин просто олицетворял. Я считаю, не было бы Сталина, был бы Чугунов, не было бы Чугунова — был бы другой. Их система рождала. Дело не собственно в личности. Как менеджер Сталин, может быть, был лучшим из них. Он считал: есть великая идея, а человек — это бревно, полено, его можно как угодно использовать. Надо сжечь — сожжем, можно сжечь только для того, чтоб боялись, можно сжечь для того, чтобы еще какуюто акцию провести. В общем, когда мы критикуем Сталина, мы должны понимать, что мы его критикуем как самое классическое олицетворение системы, и в то же время он продукт системы.

— Он нисколько не выбивается из линии ленинцев…

— …и они продукты системы. Когда говорят, что Горбачев и Ельцин — предатели, это не совсем верно: они не предатели — они продукты разложения социализма.

— Очень многие сейчас говорят, что времена Ленина–Сталина — ужасные, но в советское время Хрущева–Брежнева мы же все хорошо жили, это был хороший социализм с «человеческим лицом». Вы этот социализм с «человеческим лицом» видели, наблюдали, в том числе и события 1991 года. Как Вы считаете, были ли какие­нибудь другие варианты? Сейчас очень много любят об этом рассуждать. Возможно ли было сохранение этой системы? Были ли какие­то люди, способные ее реформировать?

— Я думаю, что крах СССР был закономерным. Еще раз хочу сказать: дело не в Горбачеве и Ельцине, они продукт разложения. Если бы система была жизнеспособна, она родила бы альтернативу и Горбачеву и Ельцину. Она же не родила никого. В конце 80х годов мы приходили во дворец «Крылья Советов» на большие собрания и говорили о необходимости поворота к России, говорили о значении и роли русского народа. Собиралось там до пяти тысяч человек. И мне казалось, что нас очень много. Потом оказалось, что нас всего пять тысяч человек.

Социализм находился в состоянии разложения, и люди ни на что не могли реагировать, кроме как на примеры Запада. Единственный светоч был — Соединенные Штаты и Европа. Этим людей выводили из социализма. Другого маяка не было, потому что мы сами, Советский Союз, уничтожили этот маяк — Российскую империю. Невозможно было тогда вернуться к идеям России, идеям веры православной, идее Русской Православной цивилизации. Это было просто невозможно. Повернулись к тому, что видели, к тому, что впихивали. СССР все время «боролся» с Западом, в результате перед глазами советских людей он стал единственным образцом, примером, альтернативой. Другого ничего не было. А соцсистема умирала. Если в 20–30е годы она опиралась на несколько миллионов фанатично преданных социалистической идее людей (по какой причине — это другой вопрос), если она в 50е годы опиралась на победу в Великой Отечественной войне и на фронтовиков, которые защищали родину, то уже в 60–70–80е годы ей не на что было опираться. Все разуверились, все поняли, что их обманывают. Последний самый крупный обманщик был Никита Сергеевич, который обещал построить коммунизм в 1980 году и тогда же показать по телевизору последнего попа. Остальные даже не обманывали, они просто талдычили что­то невразумительное о развитом социализме, о недоразвитом социализме. Система просто умерла, она оказалась нежизнеспособной. Вариант был — внедрить капитализм, частную собственность, но сохранить партию как инструмент для проведения этой политики. Она уже была бы по духу, конечно, не коммунистическая партия, но так бы называлась. Как в Китае. Они как­то смогли это сделать, хотя не ясно, чем этот эксперимент закончится. Потому что капитализм там развивается семимильными шагами, коммунистическая идеология и нравственность исчезают, если условно назвать это нравственностью. Я думаю, закончится все полной победой капитализма. Посмотрите кубинский вариант. Они держались­держались, держались­держались, а сейчас вынуждены, пусть эволюционно, но внедрять частную собственность. Чем это закончится, я думаю, тоже всем понятно. И так со всеми попытками построить социализм. Невозможно обычному человеку отказаться от естественной мечты и желания быть хозяином чегото: участка в шесть соток, участка в пять гектаров; желания торговать, желания владеть. Боролись все время за развитие инициативы, устраивали социалистические соревнования. Потому что поняли, что без предприимчивости, без инициативы ничего не получится, деградирует. Наступает полное равнодушие: вот получаем 120 рублей, на еду хватает, можно путевку получить, съездить отдохнуть, и все. Но этого мало. Потому что экономика не может развиваться, страна не может развиваться. Нужна инициатива. Стали еще со времен Стаханова рекорды ставить, «маяки» соцсоревнования, доярки, орденоносцы, столько надоев. Но это все искусственно. Это не футбол, не легкая атлетика, это совсем другое соревнование. Человека труда к этому не приучишь.

— Есть еще очень модная сегодня версия, что поначалу советский строй был не совсем русский, потом Россия как бы «переварила» коммунизм, и в самой партии была некая «русская платформа», которая имела шанс все это окончательно поставить на какие­то «русские рельсы» в ситуации, когда советский строй догниет до конца. Многие и сегодня говорят о том, что социализм все­таки мог бы стать какой­то русской идеологией, если бы он в свое время смог очиститься от инородных наслоений первых десятилетий советской власти.

— Когда человек переваривает отраву, то продукт получается очень нехороший. «Россия переварила коммунизм» — эта фраза просто жуткая. Поэтому даже сама постановка вопроса говорит о том, что это неправильно. Что касается «русской партии»… Действительно, сложилась группа, которой помогал Жданов, деятели которой — Вознесенский, Кузнецов и другие — были озабочены тем, что РСФСР находится в роли пасынка, все отдается в национальные республики и т.д. Здесь, конечно, есть отголоски «русской идеи», что русский народ — народ государствообразующий, ведущий народ, и к нему надо относиться соответственно. Но вы знаете, что с этим сотворил Сталин. Он просто в течение месяца арестовал и расстрелял, и не когонибудь, а членов Политбюро, возникло так называемое «ленинградское дело», по которому пострадало тридцать тысяч человек. Для любителей сталинизма хочу напомнить: это 49й, 50й, 51й годы…

— А в последующие годы, например при Андропове, русских деятелей типа Леонида Ивановича Бородина сажали по тюрьмам.

— И правильно вы вспомнили о Леониде Бородине. Вот смотрите, диссидентов обменивали, высылали во Францию, за границу, а Бородин или Огурцов получали сроки — по 10, по 15, по 20 лет. И никто на Западе за них не заступался, потому что они выступали как раз с русской идеей, христианской, православной идеей. Не могла сложиться у нас русская партия, ее на корню рубили. И даже коммунистов, которые вдруг вспоминали о русскости. С другой стороны — эти «вспоминания» о русскости были второго­третьего ряда, не главное, не стремление к русскому мировоззрению, русскому восприятию жизни. Всетаки это были только отголоски православной христианской идеологии, не более того.

Есть еще один очень важный аспект, и его нельзя упускать из виду. Сейчас везде, на всех уровнях, во всех учреждениях, в том числе относящихся к национальной безопасности страны, все говорят о кадровом голоде. Нам катастрофически не хватает людей мыслящих. Люди мыслящие, способные к критическому анализу, страшно нужны. Конечно, их никогда не будет большинство, но сейчас они в мизерном меньшинстве. Эта ситуация — следствие советского образования, но особенно либерального образования, которое царит у нас в России последние 20 лет, следствие либеральной идеологии. Но это еще и следствие уничтожения русского генофонда. Мы не должны этого забывать: русский народ вырезали все 20–30е годы. Гражданская война — само собой, эмиграция — да, но вырезали в буквальном смысле этого слова, когда гражданская война закончилась. Недавно краеведы мне рассказали, что детское кладбище Беслана граничит и даже чутьчуть пересекается с территорией, где были закопаны тысячи терских казаков, убитых в начале 20х годов.

— Мы все время не понимаем, что это вырванная часть из длинной череды поколений. Они не дали ни детей, ни внуков.

— Я об этом и говорю. Вот этот кадровый голод сейчас... Смотрите, те, кто пытался защитить, как тогда говорили, старую, царскую власть, ведь о