Воздадите Кесарева Кесареви и Божия Богови

Богослов, дипломат и шифровальщик

Автор публикуемой нами статьи «Воздадите кесарева кесареви и божия богови» человек, свыше удивительно одаренный совершенной необыкновенностью, в русском стиле. Юрий Александрович Колемин был и миссионером-богословом, и дипломатом, и главой шифровальной службы России.

Ю.А. Колемин родился 6 апреля 1874 года в семье русского дипломата, аккредитованного при дармштадтском дворе, Александра Александровича Ко­лемина и Александры Адамовны, урожденной графини Гутен-Чапской (1.(?)11.1853 или 1854–8.05.1941), римо-католического вероисповедания.

По законам Российской империи дети от межконфессиональных браков должны были быть крещены в православной вере. И младенец Георгий 23 апреля того же года был крещен в Кpестовоздвиженской цеpкви пpи pоссийской миссии в Швейцаpии, в Женеве. Среди восприемников, между прочим, была жена коллежского асессора князя Андpея Васильевича Тpу­бецкого княгиня Софья Николаевна Тpубецкая (1836–1884), уpожденная Смиpнова, дочь знаменитой А.О. Смир­новой-Россет (1809–1882).

Родители Юрия Александровича впоследствии развелись.

Далее Александра Адамовна Колемина была замужем еще дважды. Так, 30 апреля 1884 года она стала морганатической супругой великого герцога Людвига IV Гессен-Дармштадтского и получила титул графини фон Ромрод. Среди падчериц у графини Ромрод оказались, между прочим, две знаменитые сестры-принцессы, ставшие в будущем одна российской императрицей Александрой Феодоровной, а другая — великой княгиней Елизаветой Феодоровной. Однако этот союз не понравился слишком многим, в том числе английской королеве Виктории и германскому императору Вильгельму I, и в течение года он был аннулирован.

В третьем браке она была за Василием Романовичем Бахерахтом, выйдя за него в январе 1893 года в Женевской русской церкви. В этом браке Александра Адамовна отметилась и как писательница. В 1901 году, во время службы мужа министром-резидентом в Марокко, она выпустила под инициалами «M-me A. de B.» свои путевые марокканские заметки на французском языке, озаглавленные «Une mission à la Cour chérifienne» («Миссия при Шерифском дворе»)...

Юрий Александрович Колемин детство и юность провел с матерью, а затем, получив хорошее образование, поступил на службу в дипломатическое ведомство. Большую часть времени он прослужил секретарем в посольстве в Мадриде. Там же, в Испании, он нашел свою супружескую половину — Марию дель Валле Виллаверде*.

Будучи глубоко верующим человеком, Ю.А. Колемин отметился в Мадриде обращением в Православие начальника отделения генерального штаба в Испанской королевской армии Викентия Гарсию Рюи-Переса. «Вместе они, — писала пресса, — проштудировали литургии св. Василия Великого и Иоанна Златоуста, катехизис и сочинения о. Владимира Гетте, сочинения Хомякова**, специально для Викентия переведенные на испанский язык г-ном Колеминым, православный молитвослов и многое другое»***.

После возвращения в Россию он состоял секретарем канцелярии министра иностранных дел, а также был членом цифирного комитета, который ведал всей шифровальной службой в Министерстве иностранных дел Российской империи. В 1917 году он возглавлял шифровальный отдел МИДа.

Именно в эти последние годы перед революцией Ю.А. Колемин пишет несколько работ, которые составили ему репутацию яркого христианского полемиста и глубокого православного апологета. Главным его трудом стала изданная в 1913 году книга «Римский духовный цезаризм перед лицом Соборной Православной Церкви»****.

В 1917 году революция в России взвесила все земное, и оно оказалось слишком легким для дальнейшего существования. Традиционная Россия ушла в небытие, а вместе со страной были потеряны и многие уникальные ее люди.

Как и многие другие, Ю.А. Колемин эмигрировал. Сначала в Испанию, на родину своей жены-испанки, а затем, в 1920 году, состоял в формальной должности первого секретаря посольства в Париже. Во Франции и Швейцарии он не раз выступал с публичными богословскими лекциями, в основном о разностях подходов православия и католичества к тем или иным вопросам. В 1921-м он был рекомендован для участия в Русском зарубежном церковном соборе в Сремских Карловцах.

Скончался он 22 ноября 1958 года в городе Веве, в Швейцарии, и похоронен рядом с матерью и отчимом.

После него остался большой архив, около 300 единиц хранения, в числе которых находятся рукописи его трудов, переписка и другие печатные материалы. Все это сегодня хранится в Бахметьевском архиве в США* и ждет своего заинтересованного исследователя.

Михаил Смолин

1

Случается иногда, что какая-нибудь аксиома становится похожею на старую монету, у которой надпись потеряла свою ясность от продолжительного хождения. Нечто подобное, кажется, случилось с одним известным евангельским наставлением, которое является исходною точкою для того доклада, который я имею честь представить на ваше снисходительное благовоззрение.

Наставление это следующее: «Воздадите кесарева кесареви и Божия Богови». При всяких подходящих или неподходящих обстоятельствах, когда хотят доказывать нравственную обязанность подчинения требованиям предержащей власти, принято ссылаться на это Христово изречение, причем, заметьте, оно всегда приводится в пользу кесаря. Таково общее употребление евангельского текста в нашем обиходе. Однако такой способ ссылаться на Св. Евангелие не только не помогает, но приносит даже весьма ощутительный вред.

Ссылка состоит из двух частей, из коих первая сама по себе не может быть правильно понимаема без полного и ясного понимания второй; в правильном же понимании соотношения обеих именно и состоит затем вся трудность. На это обыкновенно закрывают глаза, приводят ссылку и отделываются от дальнейших рассуждений утверждением, что между обеими частями наставления противоречия нет. Конечно, это мы знаем, что Спаситель Себе Самому не противоречит. Но голословное упоминание об этом все-таки не помогает. Христос Спаситель, конечно, знал, про что и о чем Он Сам говорил; но здесь необходимо, чтобы Его правильно понимали мы. И если хотят доказывать на основании Его изречения, что всякое кесарево требование есть кесарево право и добро, а не Божие, то такое доказательство уже совсем никуда не годится, как мы сейчас увидим.

Конечно, если бы на земле все обстояло великолепно, то и не было бы никогда на этот счет никаких сомнений; но ведь, к сожалению, этого нет, хотя, конечно, мы уже и продвинулись несколько с тех пор, когда христианские мученики, отказывавшиеся подчиняться повелению кесаря, требовавшего от них жертвоприношения идолам, доказывали смертью своею, что между требованиями кесаря и повелениями Бога могут иногда существовать противоречия непримиримые. А ведь наставление «воздадите кесарева кесареви» было дано Спасителем тогда, когда Кесарь был язычником, и, следовательно, оно относится к кесаревой власти самой по себе, совершенно независимо от того, какую религию исповедовал бы ее носитель. Это очень важно иметь в виду, потому что иначе можно было бы подумать, что при кесаре-христианине никакие такие противоречия уже невозможны, что было бы суждением совсем поверхностным.

В настоящее время, конечно, благовонных жертвоприношений каменным и деревянным идолам никто уже больше от нас не требует. Но идолы бывают разные и идолопоклонство бывает всякое, отнюдь не только материальное. Каждый раз, когда мы преклоняемся перед земными интересами, хотя бы и высшего, например государственного, порядка, до такой степени, что ради этих интересов мы готовы пожертвовать нашею обязанностью перед Христом и Его святыми велениями, мы ставим создание выше Создателя и являемся виновными в нравственном идолопоклонстве. И кто же среди нас может утверждать, что он не виновен в этом нарушении первой заповеди? Все мы всегда виновны, и пока мы самих себя не очистим от этого греха, до тех пор между требованиями Кесаря и повелениями Бога могут быть противоречия, в которых мы имеем христианскую обязанность разобраться.

Однако это вовсе не так просто и не так уже легко. Ведь требования христианства суть требования абсолютные, насчет которых с точки зрения абсолютной никакие компромиссы невозможны. Сказано: не убей! — и кончено. Требование безусловного христианства в этом случае, как и во всех других, недвусмысленно и категорично. С точки зрения безусловного христианства всякое убийство, хотя бы, например, ради отечества на войне, есть грех и неправедность, потому что в этом действии мы уже поставили наше отечество выше Бога. Отечество посылает сыновей своих на подвиг ратный и повелевает им: убей! Тогда как те же воины от Бога получили недвусмысленный завет: не убей! Как тут быть? Много уже было писано и сказано о том, как совместить войну и суровые требования брани с заветами христианства. В принципе все соглашаются насчет того, что кровавые законы войны противоречат учению христианскому, а между тем ведь среди воинов бывали и святые. Доблесть воина, проливающего свою кровь за величие и за славу родины, всегда признавалась добродетелью в Церкви Божией, и наша христианская совесть не только оправдывает ратный труд христианина, но даже превозносит подвиг его самопожертвования до небес. Однако, если стать на точку зрения безусловных требований христианства, этот подвиг перед лицом неумолимого абсолюта ведь сводится в действительности только к послушанию Кесарю до собственной смерти включительно, чтобы убивать возможно большее число врагов и таким образом воздать отечеству то, что принадлежит только Богу! Мы потом увидим, как следует разобраться в таких вопросах с точки зрения христианства. Но сначала мы еще скажем, что этот пример поражает нас только своею ничем не прикрытою ясностью.

На самом же деле из таких компромиссов между повелениями власти земной и власти небесной состоит вся наша жизнь. Вся гражданская наша жизнь есть сплошной компромисс, в котором мы призваны рядить и судить, несмотря на евангельское слово: не судите да не судимы будете; в котором мы сопротивляемся злому, несмотря на евангельское слово о непротивлении ему; в котором мы просящим не только не отдаем рубашки с нашего тела, но вместо этого учредили целую финансовую и экономическую социальную систему, спокойно применяемую христианами в интересах государственных и общественных по лозунгу vae victis — «горе побежденным!»; в котором мы, одним словом, считаем христианскою доблестью гражданское исполнение долга, сводящегося не к принципам христианской правды, а к нормам языческого права.

Было бы тщетным трудом отыскивать в евангельском учении какое бы то ни было указание на то, чтобы такие обязанности соответствовали бы его непререкаемым основам. Все противные утверждения основываются на недомыслии и опираются в лучшем случае на доводах, из которых можно вывести только одно заключение, а именно что христианство лишь с терпимостью относится к греховному миропорядку, установленному среди нас по причинам глубокого нашего падения. Оно не оправдывает этого миропорядка по существу, но относится к нему с терпимостью и учит нас, что путь к освобождению от этого зла отнюдь не заключается в насильственном его отвержении, а в постепенном усовершенствовании христианской личности всех и каждого индивидуально, вследствие чего известные учреждения и порядки языческого права становятся постепенно несоответственными росту человеческого сознания христианской правды и потому сами вымирают.

Я вам приведу один пример: рабство. Никто, думается, не станет отрицать, что институт рабства несовместим с христианством. А между тем стоит только обратиться к апостольскому учению, например к посланиям святого апостола Павла, чтобы усмотреть, насколько христианство относилось с уважением ко взаимным обязанностям рабов и господ друг к другу. Оно этих обязанностей не отрицало. Не отрицанием человеческого грехопадения и отвержением его последствий побеждается и уничтожается социальное зло по учению христианскому, а постепенным его преображением в добро и в праведность. Не с отрицанием нашего несчастного состояния пришел Христос в этот мир, а взяв это состояние на Себя до крестной смерти включительно. Вот на рабстве можно проследить это положение с чрезвычайною ясностью, потому что институт этот благодаря Христу является уже отжившим. Скажет ли кто-нибудь, например, что рабство согласуется с христианством и что христианство проповедует внутреннюю правду рабства на том основании, что оно через святых апостолов относилось с уважением к вытекающим из этого института обязанностям? Это было бы нелепо. Не правда ли?

Точь-в-точь такою же нелепостью являлось бы утверждение, что война, суды, администрация и вообще вся наша языческая гражданская жизнь согласуется, мол, с христианством, потому что последнее требует от нас честного исполнения гражданских обязанностей и потому что среди воинов и князей были святые угодники.

Нет. Ни война, ни суды, ни тюрьмы и наказания, ни администрация, ни вообще наша гражданская жизнь сверху донизу и снизу доверху с христианством ничего общего не имеют и являются противными учению Спасителя нашего в самом корне своем. Нам же только остается изучить причины, по которым мы наряду с принципиальным отвержением всего этого в христианстве наблюдаем непонятный с первого взгляда практический компромисс.

Вот о причинах этого допускаемого христианством практического компромисса по вопросам, в которых оно же в абсолютном смысле дает только один возможный, вполне отрицательный ответ, мне бы хотелось высказаться.

2

Как вы видите, учение об этом христианском практическом компромиссе явно противоречит известным теориям графа Льва Толстого о непротивлении злу. Толстой и его ученики отвергают этот христианский практический компромисс и знать о нем ничего не хотят. Они о себе полагают, что с требованиями немедленного всеобщего практического абсолюта они сами якобы находятся на почве Св. Евангелия, но совсем не отдают себе отчета в том, что в основе всего этого лежит только их собственное заблуждение, с точки зрения христианства абсолютно невежественное.

Это заблуждение имеет только одно достойное себя сопоставление, а именно — сопоставление с теми несчастными опровержениями, с которыми против толстовского учения выступали его официальные оппоненты. Эти последние начинали доказывать Толстому и его ученикам, что вся наша языческая вакханалия отлично, мол, соответствует христианству, по которому при известных обстоятельствах, видите ли, убивать и бесчинствовать все-таки можно, так чтобы хорошенького было, что называется, понемножку. Позвольте нам выяснить истинное отношение христианства к этому спору при помощи Св. Евангелия и разрешите мне на сей предмет прочесть вам одну известную притчу, которая является необходимым руководством для нашей сегодняшней темы.

«Один человек был богат и имел управителя, на которого донесено было ему, что расточает имение его.

И, призвав его, сказал ему: что это я слышу о тебе? дай отчет в управлении твоем, ибо ты не можешь более управлять.

Тогда управитель сказал сам в себе: что мне делать? господин мой отнимает у меня управление домом; копать не могу, просить стыжусь.

Знаю, что сделать, чтобы приняли меня в домы свои, когда отставлен буду от управления домом.

И, призвав должников господина своего, каждого порознь, сказал первому: сколько ты должен господину моему?

Он сказал: сто мер масла. И сказал ему: возьми твою расписку, и садись скорее, напиши: пятьдесят.

Потом другому сказал: а ты сколько должен? Он отвечал: сто мер пшеницы. И сказал ему: возьми твою расписку и напиши: восемьдесят.

И похвалил господин управителя неверного, что догадливо поступил; ибо сыны века сего догадливее сынов света в своем роде.

И Я говорю вам: приобретайте себе друзей богатством неправедным, чтобы они, когда обнищаете, приняли вас в вечные обители.

Верный в малом и во многом верен, а неверный в малом неверен и во многом.

Итак, если вы в неправедном богатстве не были верны, кто поверит вам истинное» (Лк. 16, 1–11)?

В современной официальной богословской науке эта притча имеет целую литературу, о которой, однако, нельзя сказать, чтобы она много содействовала правильному ее пониманию, главным образом потому, что эта литература, вместо того чтобы прислушиваться к мудрости и сердечной простоте православия, в разборе названной притчи чаще всего ссылается на бездушные разглагольствования немецкой теологии. Позвольте мне совершенно не касаться этой стороны вопроса и передать вам здесь, применительно к вопросу о Кесаревой власти, содержание притчи не через какие-нибудь теоретические построения с учеными ссылками, а простым языком, приуроченным к подлинному евангельскому рассказу.

«Один человек имел управителя, на которого донесено было ему, что расточает имение его. И, призвав его, сказал ему: что это я слышу о тебе? дай отчет в управлении твоем, ибо ты не можешь более управлять».

Этот горький приговор ожидает каждого из нас, ибо все мы — грешные управители Божьего достояния на этой земле. Грешные мы управители, расточающие Божие достояние, о котором совершенно забываем, что оно вручается нам не как собственность. Собственного, кроме нашего греха, мы ничего не имеем. Все, чем мы пользуемся, и притом не только в смысле материальном, есть Божия собственность. Он один хозяин, и в угоду Ему одному мы призваны управлять всем тем, что имеем: средствами, положением, правами нашими, личными, общественными и государственными, всею совокупностью наших социальных функций и всем нашим духовным и материальным достоянием. Каков может быть, каков должен быть приговор праведного хозяина, требующего от нас отчета по жалкому нашему управлению Его имением? Приговор может быть только один: «Ты не можешь более управлять».

«Тогда управитель сказал сам себе: что мне делать? господин мой отнимает у меня управление домом, копать не могу». Конечно, какие же у меня силы для того, чтобы стяжать себе богатства, могущие меня обеспечить? «А просить стыжусь». Конечно, смиренная просьба о таковом богатстве есть удел пустынников и праведников, а я, грешный человек, живу в мире и, правду сказать, стыжусь юродства.

«Знаю, что сделать, чтобы приняли меня в домы свои, когда отставлен буду от управления домом». Я окажу теперь от имени и по доверенности моего господина некое особое снисхождение всем ближним, среди которых и сам я живу на этом несчастненьком земном шаре. Все они ведь состоят должниками моего господина, и вот когда я отставлен буду от управления и обнищаю, то есть когда уйду отсюда через двери смерти в то место, где никакое покаяние мне уже не поможет и где вся моя надежда будет только на молитву Церкви, тогда мне все-таки хорошо будет в конце концов, когда ближние мои, из поколения в поколение, устроят свои домы, то есть вечную обитель человечества. Ибо они тогда вспомнят обо мне и о моем снисхождении к ним, будут хлопотать и молиться за меня как за доброго члена своего общества и дадут мне какое-нибудь местечко, где я тоже буду пользоваться теми небесными благами, которые выпадут на долю спасенного и преображенного мира. Вот я так и буду делать.

«И призвал управитель должников господина своего, каждого порознь». Каждого порознь! Как это замечание великолепно! Он, видите ли, сам действует как управитель в человечестве от имени своего Господина, на место которого ставит себя. Он облекается, так сказать, в полномочия своих социальных функций... и говорит как член от общества человеческого; а должники, которых он призывает, — это члены того же человеческого общества, порознь. Теперь слушайте, что он делает:

«И, призвав должников господина своего», то есть всех ближних своих, «каждого порознь, сказал первому: сколько ты должен господину моему?». Он сказал: много я ему должен, ибо всем обязан. Я ему должен представить безусловное исполнение мною всех его заповедей. Абсолютное воздержание от убийства, от суда, от клятвы, от противления злому и вообще от всего-всего решительно, что составляет саму обстановку нашей социальной жизни на земле. Трудно мне, не знаю, что делать: каким образом я исполню обязательства, требующие от меня безусловного отказа от нынешних условий мира и определяющиеся в расписке моей абсолютным послушанием, числом 100?

И сказал ему: «На, возьми твою расписку, благословляю тебя обещать нашему Господину честное исполнение только половины всего этого. Напиши: 50. Все же мы слабые люди и дорожим своею безопасностью, своей службой, нравственным и материальным достоянием того общественного и национального круга, в котором мы родились, дорожим государственным порядком, без которого мы не могли бы пользоваться всеми этими благами, так как мы слабы и немощны! опираться на чистую духовность не можем! на! благословляю тебя! — сказано тебе “100” в твоей расписке, “не убий”, — напиши “50” и ступай бить немцев, а если тебе удобнее, запишись в жандармы или в судебные пристава! Благословляю тебя, потому что если ты этого не будешь делать, то убьют и тебя, и меня. Мы друг друга поддерживаем как можем и вместе будем потом блаженствовать. Такова уже жизнь! Что же делать! Трудно нам этот омут сразу превратить в христианский рай. Будем же снисходительны друг к другу и устроим на земле практический компромисс между безусловными требованиями христианства и потребностями наших коллективных слабостей. Так всем легче будет».

Потом другому сказал: «А ты сколько должен?» Он ответил: «И я должен 100. Я тоже Господину нашему обязан всем и должен все. Что мне делать? Отказаться от всякого участия в настоящей социальной жизни человечества мне трудно. А в моей расписке ведь значится безусловное послушание! Число 100!»

И сказал ему: «На, возьми твою расписку и напиши “80”! Невозможно же нам на самом деле следовать таким не выполнимым для нас заветам, как “не клянись вовсе!”, “не противься злому!”, “Кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду!”. Ведь мы, грешные, с тобою имеем социальные обязательства, хозяйства, торговлю, производства, рабочих и служащих, которым мы должны платить, имеем потребности в защите всех этих наших жалких интересов, без чего ведь не только мы сами бы очутились без крова и без пищи, но и детей наших не могли бы воспитывать, ни семью нашу пропитать! Нам все это нужно! Нужен таможенный тариф, нужно обеспечение векселей и чтобы нас не ограбили. Тебе все это необходимо, не правда ли? Ну и мне тоже.

Устроим же практический компромисс! Вот твоя расписка! Садись, напиши “80” и честно исполняй! Разрешается тебе служить в миру и дослужиться хоть до министра финансов, присяжным заседателем быть и закатать мошенников по порядку. Если тебя надули на векселях, можешь протестовать. Если же ты портной, разрешается тебе верхнюю одежду отдавать только за деньги и требовать оные даже судебным порядком от франта, который не платит по твоим счетам. Нам всем от благоустроенной жизни легче будет. Скорее напиши: “80”».

И вот каким образом, так как все мы одновременно и неверные управители, и должники, все наши расписки, на которых значилось и, собственно говоря, всегда и продолжает значиться число 100, оказываются самовольно всеми нами переделанными и по круговой поруке для каждого из нас пониженными — у кого на 50%, у кого на 30%, у кого на 20%.

И принимает Господь от нас этот нами же неправедно уменьшенный долг, оставляя нам наше неправедное богатство, которое и поступает к нам в Кесарево достояние. Но поступает оно туда как бы только в виде своего рода займа долгосрочного, подлежащего постепенному погашению, сообразно с ростом наших социальных платежных способностей. Так поступает Господь с нами по безграничному Своему снисхождению и даже вменяет нам верность в управлении этим Кесаревым добром, по Кесаревым языческим законам, — в праведность, говоря нам: «Верный в малом и во многом верен, а неверный в малом неверен и во многом. Итак, если вы в неправедном богатстве не были верны, кто поверит вам истинное».

Вот почему и похвалил Господин управителя неверного и сказал ему: «приобретайте себе друзей богатством неправедным!» Похвалил его за то, что догадливо поступил, ибо сыны века сего догадливее сынов света в своем роде. Конечно! Вряд ли преп. Серафим Саровский догадывался, что знаменитые негодяи, которые его избили, по всем вероятиям, и после этого продолжали заниматься разбойничьим промыслом и что поэтому ради прекращения зла и для безопасности безвинных путешественников было бы, безусловно, лучше взять их и доставить в участок, чтобы неповадно им было еще вредить честным людям на Божией земле. Вместо этого, однако, преп. Серафим о греховных слабостях безвинных путешественников не думал, так как сам таких слабостей не имел. Нападут на них? Тогда и поступайте с негодяями так, как он, преп. Серафим, с ними поступил. Нельзя сказать, чтобы это было очень догадливо. Зато, видите ли, Серафим был сыном света, менее догадливым, чем мы, грешные, полезные граждане.

Преп. Серафим сам копал и просил. А мы — копать не можем. Просить стыдимся. Так и говорит Христос Спаситель: «И Я говорю вам: приобретайте себе друзей богатством неправедным, чтобы они, когда обнищаете, приняли вас в вечные обители».

И вот почему воздающий Кесарева Кесареви по крайнему своему разумению в честном послушании и в гражданском соблюдении законов действующего еще среди нас языческого права, хотя эти законы во многом не вяжутся с христианством, стяжает себе и надежду на будущее, хотя он только сын века сего, догадливый сын сего мира. По существу, его богатство есть богатство неправедное, но оно является плодом взаимной нашей социальной поддержки, круговою нашею порукою в соответствии с жалким уровнем наших немощей. И оставляет нам Господь это неправедное богатство, ибо, по Своей милости божественной, Он никогда не требует от нас труда непосильного. Кто теперь уже может вместить, да вместит! Кто может уплатить по расписке полной, да уплатит свои полные 100! Требования абсолютного христианства всегда остаются обязательными, и безусловная праведность есть наш постоянный долг. Кто хочет уплатить свои полные 100, да уйдет он из мирской среды и да уплатит; но горе ему тогда, отвергающему солидарную работу со своими ближними в миру, отвергающему свою пониженную расписку, горе ему, если он не приложит по крайней мере чистое старание уплатить по расписке полной!..

Теперь уже немножко более ясно, как разграничить нам обе части наставления: «Отдайте кесарево кесареви, а Божие Богови!» По существу, разумеется, всякое повеление Кесаря, противоречащее безусловным требованиям христианства, но являющееся необходимым условием нашей круговой социальной поруки на грешной земле, есть богатство неправедное, которое мы себе стяжаем в гражданском послушании. В действительности никакого Кесарева достояния перед Богом вовсе нет, ибо все только Божие. А потому по самому существу и разграничение обеих частей Христова наставления принципиально невозможно. Кто может вместить, да вместит! Пока же мы вместить не можем, у нас будет Кесарь на земле, по греховности нашей... ему и отдаем то, чего вместить в себя еще не можем.

3

Но мы теперь подходим к больному месту всего этого вопроса. Если мы обязаны отдавать Кесарю то, чего мы вместить в себя не можем, или, более прямо: если мы обязаны подчиняться земной власти лишь в тех отношениях, в которых мы сами еще не преобразились в исполнителей безусловного закона небесного на земле, то сейчас же приходит сомнение: кто же является судьею для отмежевания в нас самих того количества невместимого, которое мы — ввиду бессилия нашего предоставить его Богу — обязаны отдавать Кесарю и можем отдавать ему с доброю совестью? Опять-таки более прямо: кто имеет право судить, распоряжаться нашими обязанностями и указать нам, где именно кончается наша обязанность перед властью земной и где начинается наш долг перед Богом? Кто имеет власть проводить в нас самих эту черту разграничения между нашим законным послушанием власти земной и праведным нашим неповиновением ей в вопросах, противоречащих абсолютному христианству? Разумеется, эту черту может проводить в нас только Тот, Который подлинно знает, насколько мы уже преуспеяли в деле нашего освобождения от необходимости и стяжания духа свободы. Только Тот, Который видит наше внутреннее состояние, Тот властен здесь давать нам Свои указания.

Так становится ясно, что эта власть принадлежит только Христу. В дальнейшем выводе — эта власть Христова действует внутри нас самих. Иначе говоря: каждый из нас нравственно обязан, в вопросах называемого нами практического компромисса, следовать за властью земной лишь постольку, поскольку христианская совесть позволяет, — христианская совесть, о которой, однако, забывать не следует, что она никогда не является индивидуальным достоянием отдельного человека, а обретается, как разум вселенский, в Христовой Церкви. Только эта совесть, совесть Церкви вселенской, имеет абсолютную чистоту и не знает заблуждений, каждый же из нас имеет ее внутри себя только по мере своего собственного участия в Церкви. И вот поскольку эта христианская совесть позволяет христианину следовать за властью земной, постольку он имеет эту нравственную обязанность, и не дальше. Сомневающийся уже осужден, ибо он осуждает себя собственным своим сомнением. А земная власть? Это совершенно особая статья. Она, конечно, имеет право не верить тому, который утверждал бы ей в лицо, что его христианская совесть не позволяет ему подчиняться. Возьмем пример: государство имеет право не верить гражданину, отказывающемуся идти, например, на военную службу и на войну под предлогом несовместимости такого поступка с его религиозными воззрениями. И оно имеет веское основание для такого недоверия, потому что государство, в лице власти со всеми ее требованиями, есть только средний вывод из общего состояния нравственности и правосознания всех граждан. Оно поэтому, по крайней мере при нынешнем социальном уровне, имеет неоспоримое основание такому мистику не доверять и предполагать, что имеет дело с лукавствующим хитрецом, ищущим каких-нибудь эгоистических выгод. А потому оно и принимает меры физического воздействия. И опять-таки Христос Один знает, по правде ли оно поступает или берет на себя грех и создает мученика. Когда такими судьбами от действий власти земной создается многократный подвиг мученичества и наполняется число пострадавших за правду, тогда терпение Промысла приходит к концу и власть земная погибает, потому что она не выражает более среднего уровня всеобщих нравственности и правосознания. И создается власть предержащая с новыми взглядами на средний предел разграничения между Кесарем и Богом. И в схеме общего прогресса человечество продвинулось на один шаг. Таким образом, шаг за шагом оно дойдет до того блаженного дня, когда Христос упразднит уже всякое начальство и всякую власть земную, чтобы стать Главою единою во всем. И разрешится тогда последнее сомнение о разграничении двойного наставления Христова. Последний остаток власти кесарской будет упразднен Спасителем Самим и царство земное передано в руки небесного Царя.

4

Относительно выраженного здесь светлого чаяния я знаю, что иногда приходится слышать мнения противоположные. К сожалению, иногда встречается воззрение, что мир не только, как говорится, лежит во зле, против чего никто не спорит, но и идет ко злу все более окончательному и во зле найдет свое конечное осуждение. Я не могу выразить вам, насколько таковое принципиальное отрицание всякого усовершенствования мира нам кажется с христианской точки зрения непр