Четверо из семьи Ермаковых

Глава третья

Учитель

Михаил, первенец Анны Иванов­ны и Андрея Кузьмича Ермаковых, родился 25 декабря 1909 года. Учился в Ленинской средней школе поселка Вахруши. После окончания с отличием физико-математического факультета Кировского пединститута работал учителем математики и физики в родной ленинской средней школе поселка Вахруши и в вечернем техникуме при комбинате. В нашей семье о нем всегда вспоминали с гордостью и особым почтением: «Каким он был общительным и жизнерадостным! Каким отличным спортсменом был! Особенно увлекался легкой атлетикой. Организовывал спортивные мероприятия, кроссы, спортивные игры и всегда сам в них участвовал».

Подтверждение этим словам я нашла в одной из газетных публикаций. Один из выпускников ленинской средней школы довоенных лет — Конс­тантин Иванович Макаров до войны успел поработать в родной школе учителем немецкого языка, на войне был разведчиком, а после войны работал журналистом в Крыму. Живя в Симферополе, Константин Иванович поддерживал многолетнюю переписку с музеем родной ленинской школы. В газете «Красный кожевник» опуб­ликовали отрывок из его письма, в котором он с благодарностью, уважением и даже восхищением вспоминает о своих учителях.

«Я окончил десять классов в ленинской средней школе поселка Вахруши, — пишет Константин Иванович. — Можно сказать, был “всеядным”, уважал все предметы. Но все же считаю, что “Божью искорку” в изучении иностранного языка во мне заметила преподаватель немецкого языка Людвига Францевна Додонова... В начале войны я оказался единственным в железнодорожной бригаде, кто мог помочь командиру допросить первых пленных. Кое-кто из чересчур бдительных стал даже наводить справки, откуда у меня такие знания языка. Как-то легко, ненавязчиво Людвига Францевна «подсовывала» нам, помимо грамматики, яркие обороты, звучные стихотворные строки из произведений Гёте и Гейне.

Августа Гавриловна Смирнова вела уроки русского языка и литературы. Ее профессию учителя унаследовала и дочь, Надежда Ивановна Рогачева (надо же — ведь Надежда Ивановна была моей учительницей географии и классной руководительницей с 5-го по 8-й класс. — Е.Н.)... Августа Гавриловна была образцовым примером того, как надо вкладывать душу в воспитание каждого подопечного. Она вела очень тонко и умело индивидуальную работу, на нас она никогда не повышала голос, но класс держала в рабочем состоянии всегда, заставляла трудиться каждую минуту. После одной ее увлекательной беседы я решился написать первую заметку в жизни — в “Пионерскую правду” о помощи школьников на уборке капусты в подсобном хозяйстве.

Никогда не забуду отличного мастера своего дела — преподавателя химии, черчения и физкультуры Евгения Ивановича Самарцева. Во время войны у нас с ним была короткая встреча — несколько минут — в декабре 1941 года на Калининском фронте, под Ржевом.

Навсегда остался в памяти Михаил Андреевич Ермаков, преподаватель по физике и математике. Оба, Самарцев и Ермаков, прекрасно сложенные, волевые, жизнерадостные, подтянутые, они достойно представляли “вахрушевский” спорт на районных и областных спартакиадах. М.Ермаков был “молнией” на 100-метровой дорожке, а Е.Самарцев отлично метал копье, безупречно работал на гимнастических снарядах. Под его руководством я хорошо освоил технику лыжного хода и остался непобедимым чемпионом 1940 года на первенстве дальневосточного погранрайона, на соревнованиях в гонке на 20 километров».

Константин Иванович Макаров ярко описывает довоенную жизнь, наполненную учебой, спортом и радостью. Так же вспоминали то время и мои родные. Правда, в личную жизнь Михаила уже в те годы заглянула беда. На одной из фотографий он склонился над гробиком с младенцем — своим первенцем-сынишкой. На этом снимке он в военной форме. В Красную армию Михаил был призван в 1938 году. Женился до армии. В жены выбрал девушку из детдома. Таких детдомовских, как Мария, в Вахрушах было немало. Они приезжали работать на кожевенный комбинат, получали место в общежитии. Могу предположить, что к любви молодого учителя примешались сочувствие, жалость, желание помочь и изменить Машину жизнь к лучшему... И вот вместо счастливой семейной жизни такая беда. Скорее всего, Михаилу пришлось специально приехать на похороны из армии.

В 1939 году Михаил участвовал в боях на Халхин-Голе. Успел до войны демобилизоваться из армии, вернуться в Вахруши и снова заняться своим любимым делом — учительствовать. Есть фотографии двух выпускных классов — 40-го и 41-го годов, где Михаил Андреевич снова среди своих учеников.

Мои родные говорили, что, как учителю, Михаилу Андреевичу полагалась бронь... Полагалась или нет — не в этом дело. Как мог старший брат не пойти добровольцем, если с первых дней войны на фронте уже сражались два младших брата?

В 1941 году старший лейтенант Михаил Андреевич Ермаков — заместитель командира дивизиона 711-го артиллерийского полка (по некоторым источникам, командир батареи тяжелой артиллерии. — Е.Н.) 227-й стрелковой дивизии — уже сражался под Ростовом-на-Дону.

10 июня 1942 года от него пришло последнее письмо.

Вся оставшаяся жизнь моего дяди Миши заключена между двух записей в карточке Гросс-лазарета Славута-цвай, лагерь 301:

«2.07.1942 г. Ермаков Михаил Андреевич, русский, учитель, рост 170, блондин, здоров — попал в плен у Короча.

14.03.1943 г. умер от туберкулеза легких».

В Вахрушах о том, что Михаил погиб в концентрационном лагере, узнали уже после войны. Заведующая в те годы вахрушевским музеем Слава Александровна Мясникова вела поисковую работу: обращалась в военкоматы и военные архивы. По ее запросу пришли документы и на Михаила Андреевича Ермакова. Среди них была копия карточки Гросс-лазарета Славута... А в войну, как сотни тысяч других матерей, моя бабушка, Анна Ивановна, получила известие о сыне Михаиле, пропавшем без вести в одном из тяжелых боев под Сталинградом.

«Попал в плен у Короча». Где это? Как это случилось с моим дядей? Что происходило тогда на фронте?

227-я стрелковая дивизия весной и летом 1942 года участвовала в оборонительных операциях на юго-восточном направлении (Воронежско-Воро­шиловградская и Донбасская оборонительные операции) под Сталинградом. Воронежско-Ворошиловградская операция велась с 28 июня по 24 июля 1942 года. Это были боевые действия войск Брянского, Воронежского, Юго-Западного и Южного фронтов против немецкой группы армий «Юг» в районе Воронежа и Ворошиловграда. В результате вынужденного отхода наших войск в руки врага попали богатейшие области Дона и Донбасса. Войска Юго-Западного фронта во время отступления от Харькова понесли большие потери и не могли успешно сдерживать продвижение противника. Южный фронт по той же причине не мог остановить немцев на кавказском направлении. Необходимо было преградить путь немецким войскам к Волге. С этой целью был создан Сталинградский фронт.

В боях под городами Короча и Старый Оскол 227-я стрелковая дивизия, попав в окружение, понесла тяжелые потери, не сумев сохранить командование, штабы, основные кадры и тылы. Поэтому в июле дивизия была расформирована. Михаил Андреевич попал в плен 2 июля. О событиях, происходивших в июне–июле в городе Короча Белгородской области, рассказал заслуженный врач Российской федерации, полковник медицинской службы в отставке Анатолий Ефимович Комаристов:

Через Корочу на восток шли тысячи людей с Украины, западных районов страны. Машин тогда не было. Кто-то ехал на повозке, кто-то вез поклажу на тачке, а некоторые шли просто с мешком на плече. Детей тащили за руки, кого-то просто несли. Больных стариков везли на тачках. Картина была страшная. Жара стояла ужасная. Это был июнь 1942 года. Воды и еды у них не было. Жители Корочи делились с беженцами последним, хотя и сами не знали, что их ждет впереди. Беженцы шли со стороны Белгорода по направлению к Старому Осколу. Тогда же мы с ребятами видели воздушный бой над Корочей. Наши истребители отчаянно сражались с немецкими «мессерами», но силы были явно не равны. Немцы сбили два наших самолета (они упали за Бехтеевкой), а остальные — улетели.

1 июля 1942 года в Корочу пришли немцы. Темп наступления у них был очень высокий. Насколько я помню, никаких упорных боев за Корочу не было...

...Если до прихода немцев беженцы шли на восток, то через некоторое время по улице Дорошенко на запад потянулись колонны наших военнопленных. Конвоировали их не немцы, а наши предатели, как их называли, власовцы. Свирепствовали они ужасно — были хуже немцев. У каждого из них, кроме оружия, была плетка из толстого черного провода. Малейшее неповиновение — и пленного избивали до крови. Мы видели, как некоторых больных или раненых, кто уже не мог самостоятельно идти, расстреливали здесь же, на обочине дороги. Я не знаю, кто их потом хоронил.

Выше больницы, перед Погореловкой, был большой выгон, где до войны пасли скот, иногда сажали свеклу. На выгоне немцы устроили лагерь для военнопленных. Там были сотни, а может быть, и тысячи наших солдат. Если их и кормили, то раз в сутки. Воду привозили в бочке на лошади. Когда приезжала бочка, а жара стояла ужасная, нельзя было без боли смотреть, как за кружку или флягу воды люди буквально убивали друг друга. Говорили, что в лагере были случаи предательства и доносительства. Стоило кому-либо сказать на другого пленного из-за куска хлеба или глотка воды, что он политрук или коммунист — его убивали на месте. Мы с ребятами несколько раз ходили к лагерю. Пытались даже через колючую проволоку передать пленным воду, но власовцы не подпускали нас к ограде.

Среди этих пленных был и мой дядя — Михаил Ермаков. И на оккупированной немцами Украине для них уже был готов земной ад — концентрационный лагерь — Шталаг 301/Z. Тип — гросс-лазарет. Местонахождение: г. Славута, Каменец-Подольская область, Украина. Период эксплуатации: осень 1941 — 15 января 1944 года.

Славута была занята немецкими войсками 4 июля 1941 года. Уже осенью немцы организовали там для раненых и больных офицеров и солдат Красной армии лазарет, получивший название «Гросс-лазарет Славута-цвай, лагерь 301». Располагался он в бывшем военном городке в двух километрах юго-восточнее города и занимал десять трехэтажных каменных зданий-блоков. Немцы обнесли лагерь семью рядами проволочных заграждений, вдоль которых через каждые 10 метров были установлены вышки с пулеметами и прожекторами. Вокруг каждого здания имелись также два ряда колючей проволоки. Лагерь патрулировали охранники с собаками. Охранники были различных национальностей, но по большей части венгры и поляки.

В «Гросс-лазарете» немецкие власти сосредоточивали тяжело и легко раненных, а также страдающих различными инфекционными и неинфекционными заболеваниями военнопленных. На смену умершим туда непрерывно направлялись новые партии. По различным свидетельствам, из каждого вагона прибывавшего эшелона выбрасывалось по двадцать — двадцать пять умерших, и на железнодорожной ветке оставалось до девятисот трупов.

Когда я впервые читала материалы о Шталаге 301/Z , наткнулась на фразу: «...военнопленный М.Ермаков, работавший врачом в лагере...» Как, неужели?! Но в других материалах выяснилось, что это однофамилец моего дяди — Максим Ермаков, который так описывал ужасные условия в лагере:

Главврач лагеря доктор Борби сообщил мне, что передо мной открывается богатейшая практика любых операций — вне зависимости от их исхода, и что меня не должны мучить угрызения совести из-за ошибок, так как пациенты все равно обречены на смерть. Далее он предупредил, что малейшее снисхождение к пациентам будет стоить мне жизни. После этой беседы я пошел на обход. В казарме захватило дыхание от непереносимого запаха испражнений и разлагавшихся трупов. При входе стояла параша из усеченной бочки, переполненная фекалиями. Многие раненые и больные от истощения не поднимались, страдали недержанием мочи, профузными дизентерийными и безбелковыми поносами, отеками лица и конечностей. Нечистоты с верхних нар стекали вниз...

Уборка бараков не производилась. Больные по нескольку месяцев оставались в том белье, в котором попадали в плен. Спали они безо всякой подстилки. Многие из них были полураздеты или совершенно голые. Помещения, в которых они содержались, не отапливались, а примитивные печи, сделанные самими военнопленными, уничтожались. Элементарная санитарная обработка новоприбывших в «лазарет» не проводилась.

В «лазарете» немцы преднамеренно распространяли инфекционные заболевания. Больных сыпным тифом, туберкулезом, дизентерией, раненых с тяжелыми и легкими повреждениями они размещали в одних помещениях. Бывший военнопленный советский врач А.Крыштоп впоследствии рассказывал, что в одном блоке находились больные сыпным тифом и туберкулезом, количество больных доходило до тысячи восьмисот человек, в то время как в нормальных условиях там можно было разместить не более четырехсот человек.

Суточный пищевой рацион советских военнопленных состоял из 250 граммов эрзац-хлеба и двух литров «баланды». Эрзац-хлеб выпекался из специальной, присылаемой из Германии муки. После освобождения лагеря в одном из складов «лазарета» было обнаружено около пятнадцати тонн этой муки, хранившейся в 40-килограммовых бумажных мешках с фабричными этикетками «Шпельцмель». Она подверглась судебно-медицинской и химической экспертизе, а также анализу, проведенному Институтом питания Наркомздрава СССР. Было установлено, что «мука» представляет собой мякину с ничтожной (1,7%) примесью крахмала. Наличие крахмала свидетельствует о содержании в исследуемой массе ничтожного количества муки, по-видимому образовавшейся от случайно попавших в солому зерен при обмолоте. Питание «хлебом», приготовленным из этой муки, влекло за собой голодание, дистрофию и способствовало распространению среди советских военнопленных тяжелых кишечно-желудочных заболеваний, обычно кончавшихся смертью.

«Баланда» изготовлялась из шелухи гречихи и проса, неочищенного и полу­сгнившего картофеля, всякого рода отбросов с примесью земли и осколков стекла. Нередко пища приготовлялась из падали, подбираемой по распоряжению коменданта в окрестностях «лазарета».

На Нюрнбергском процессе утверждалось: несмотря на то что в штате славутского лагеря числилось значительное число медицинского персонала, больные и раненые бойцы Красной армии не получали самой элементарной медицинской помощи, что не проводились ни хирургическая обработка ран, ни перевязки. Бывшая санитарка П.Молчанова, давая показания для Нюрнбергского процесса, сообщала, что «больные и раненые в большом количестве, сосредоточенные в соседнем с нами помещении, за дощатой перегородкой, не получали никакой медицинской помощи. Днем и ночью из их палаты доносилась непрерывная мольба о помощи, просьба о том, чтобы им дали хоть каплю воды. Сквозь щели между досками проникало тяжелое зловоние от гноящихся и запущенных ран».

Три дня в неделю в лагере «оперировали». В основном «операциями» занимались сам главврач Борби и его помощник Станок. Они варварски ампутировали больным конечности, производили трепанацию черепа, вскрывали грудные клетки. Многие пациенты умирали на операционном столе.

В «Гросс-лазарете» периодически отмечались вспышки заболеваний неизвестного характера, называвшиеся немецкими врачами «парахолера». Согласно материалам Нюрнбергского процесса и воспоминаниям военнопленных, эти вспышки были плодом экспериментов немецких врачей. Они возникали внезапно и так же внезапно заканчивались. Исход заболеваний «парахолерой» в 60–80% случаев был смертельным. Трупы умерших от этого заболевания вскрывались немецкими врачами, русские врачи к вскрытию не допускались.

Одним из видов пыток в «лазарете» было заключение больных в карцер, который представлял собой холодное помещение с цементным полом. Заключенные в карцер на несколько дней лишались пищи, и многие там умирали. Больных и слабых немцы с целью еще большего истощения заставляли бегать вокруг зданий «лазарета», а тех, кто не мог бегать, запарывали до полусмерти. Нередки были случаи убийства военнопленных немецкой охраной ради потехи. Немцы бросали на проволочные заграждения внутренности падших лошадей, и, когда оголодавшие военнопленные подбегали к заграждениям, охрана открывала по ним огонь из автоматов. За малейшие «проступки» пленные наказывались смертью. Раненых и больных военнопленных, несмотря на их крайнюю степень истощения, лагерное начальство принуждало к физическому труду. На военнопленных перевозились тяжести, вывозились из лагеря трупы. Изнемогающих и падающих военнопленных конвоиры убивали на месте. Путь на работу и с работы, по словам ксендза города Славуты Милевского, был, как вешками, отмечен надмогильными холмиками.

Какая именно из этих адских мук оказалась смертельной для моего дяди, попавшего в лагерь тридцатидвухлетним сильным, спортивным, как иезуитски отмечено в карточке, здоровым мужчиной, уже не узнать никому и никогда. Но очень важно, что я, мой сын, мои племянницы знают, что пришлось ему испытать. Эти ужасы описали те, кто героически составлял списки военнопленных для передачи подпольщикам, те, кому все-таки удалось спастись.

Несмотря на строжайшую охрану, из лагеря все же совершались индивидуальные и групповые побеги. В мае 1942 года, отправившись под охраной в городскую больницу за перевязочным материалом, сбежали трое заключенных.

23 декабря 1942 года в пургу вместе с тем самым врачом — однофамильцем моего дяди Максимом Ермаковым бежали десять заключенных. Они перерезали проволоку украденными из операционной ножницами и через 20 дней вышли в расположение Шитовского партизанского соединения.

В ночь с 21 на 22 ноября 1943 года из «лазарета» через 96-метровый подкоп, шедший из барака за пределы лагеря, сбежали несколько десятков заключенных.

Значительную помощь в организации побегов оказывал врач-хирург Федор Михайлович Михайлов, создавший в Славуте подполье и наладивший связи с лагерными заключенными. Бежавшие часто находили также приют у жителей Славуты и окружающих населенных пунктов. В связи с этим 15 января 1942 года шепетовский гебитскомиссар, правительственный советник доктор Ворбс, в округ которого входил город Славута, специальным распоряжением предупредил население, что за оказание «посторонним лицам» какой бы то ни было помощи виновные будут расстреляны. Если же непосредственные виновники не будут найдены, то в каждом случае будут расстреляны десять заложников.

Районная управа города Славуты в свою очередь объявила, что «все военнопленные, самовольно покинувшие лазарет, объявляются вне закона и подлежат расстрелу в любом месте их обнаружения». Бежавших и задержанных военнопленных, а также граждан, оказывавших им помощь, немцы арестовывали и расстреливали. Расстрелы в назидательных целях производились возле «Гросс-лазарета», на участке, прилегающем с юга к водонапорной башне бывшего военного городка.

5 января 1944 года подразделения 226-й стрелковой дивизии вошли в Славуту, и местные жители сообщили им, что, не доходя до реки, в бывших буденновских казармах находится концлагерь «Гросс-лазарет». Подошедшие бойцы дивизии обнаружили там горы трупов, на земле лежало множество мертвых тел, облитых карболкой. В бараках находились 525 истощенных военнопленных, которых немцы не успели расстрелять перед тем, как оставить Славуту.

Уже в 1944 году была создана специальная комиссия по расследованию обстоятельств умерщвления гитлеровцами в славутском «лазарете» офицеров и бойцов Красной армии, попавших в немецкий плен. Возглавлял ее председатель Совнаркома УССР Н.С. Хрущев. При медицинском освидетельствовании освобожденных из «Гросс-лазарета» было установлено, что у 435 — крайняя степень истощения, у 59 — осложненное течение ран, у 31 — нервно-психическое расстройство. Судебно-медицинская экспертиза на основании внутреннего исследования 112 и наружного осмотра 500 эксгумированных трупов пришла к заключению, что администрация и немецкие врачи «лазарета» создали такой режим, при котором была почти поголовная смертность больных и раненых.

Судебно-медицинские эксперты установили, что основными причинами смерти советских военнопленных были истощение крайней степени, инфекционные заболевания, нанесение ран из автоматов и холодным оружием. Смертность доходила до 300 человек в день. Выводы комиссии были использованы в качестве обвинительного материала на Нюрнбергском процессе.

В послевоенные годы уход за могилами военнопленных, погибших в Славуте, не велся. Лишь в 2006–2007 годах на кладбище были проведены работы по его благоустройству. На насыпанном кургане стоит памятник. Списки 18 559 военнопленных, погибших в Славутском концлагере, хранятся в Музее истории Великой Отечественной войны в Киеве.

История создания и сохранения этих списков — история еще одного подвига, о котором свидетельствуют несколько документов. Имена и историю гибели 20 000 советских солдат сохранили всего три человека: двое советских военнопленных и одна учительница.

СЕКРЕТНО

Заместителю

народного комиссара обороны Союза СССР

генералу армии товарищу БУЛГАНИНУ Н.А.

В управление по персональному учету потерь сержантского и рядового состава с выставки «Партизаны Украины в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками» поступило три книги со списками на 20 000 человек военнослужащих Красной армии, умерших в немецком плену в лагере Славута, Каменец-Подольской области.

В целях проверки достоверности этих списков была назначена комиссия в составе: от Главупраформа Красной армии майор и/с Филиппов А.П. (председатель), представители: Штаба Киевского военного округа лейтенант тов. Сушков Н.А., зам. председателя Каменец-Подольского облисполкома Герой Советского Союза тов. Одух А.З. (ранее работавший руководителем соединения партизанских отрядов по Каменец-Подольской области), Киевского обл­военкомата — ст. инспектор майор тов. Полейчук, Каменец-Подольского обл­военкомата славутский райвоенком гв. майор тов. Копыл Д.И., 1-й секретарь Славутского райкома КП(б)У тов. Бычков А.И., начальник 1-й части Славутского райвоенкомата лейтенант тов. Аверьянов М.С., зам. директора по научной части выставки «Партизаны Украины в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками» тов. Кузавков (ранее работавший комиссаром соединения п/о по Каменец-Подольской области).

Комиссия установила, что запись умерших производилась по поручению руководства партизанскими отрядами по Каменец-Подольской области военнопленными лагеря Славута Шахан Гиреевичем Чамоковым, а после его расстрела — Григорием Петровичем Остапенко. Книги после заполнения передавались из лагеря гражданке города Славута Анастасии Ивановне Процюк, которая их хранила до освобождения города Славуты и 26 июня 1944 года передала представителю штаба партизанского отряда тов. Моисеенко.

Представляя акт комиссии и докладную записку гражданки Процюк, прошу разрешить поименованных в списке, в количестве 20 000 человек, отнести к числу погибших в немецком плену, взять на учет и выслать через военкоматы семьям умерших извещения с указанием «погиб в немецком плену».

25 февраля 1945 года.

5 февраля 1945 года в докладной записке, на основании которой составлен приведенный выше секретный документ, учительница Славутской средней школы № 2 Анастасия Ивановна Процюк подробно описала подвиг двух военнопленных и свой геройский поступок:

Все три книги, в которых зарегистрировано 20 000 умерших, я получила от Остапенко Григория Петровича. Две первых книги он передал мне до ноября 1943 года, а третью книгу я сама забрала в кустах возле проволоки шестого блока после того, как Остапенко с группой товарищей (15 человек) 22 ноября 1943 года ушел через подкопанный туннель от 2-го блока.

Остапенко мне сообщил, что эти книги велись Чамоковым Шаханом Гиреевичем, который, будучи пленным, работал в лазарете военнопленных в качестве врача. До Отечественной войны Чамоков жил и работал в Краснодаре народным комиссаром здравоохранения Адыгейской АССР.

В октябре или ноябре (точно не помню) 1943 года Чамоков был расстрелян в «лазарете» немецкими извергами.

После смерти Чамокова книги продолжал вести Остапенко. С Остапенко я познакомилась в 1938 году, будучи студенткой Винницкого пединститута. Последнее время он работал преподавателем основ марксизма-ленинизма в Кировоградском пединституте. С 22 ноября 1943 года по 24 апреля 1944 года он находился в партизанском отряде имени Музалева. С 24 апреля 1944 года мне о нем ничего не известно.

Эти книги хранились у меня до 26 июня 1944 года. 26 июня 1944 года я передала их Владимиру Моисеенко, в Штаб соединения партизанских отрядов им. Одуха.

Сейчас город Славута относится к Хмельницкой области. На территории бывшего концлагеря снова (как до войны) расположены казармы воинской части. Дорога из булыжника, которую выкладывали военнопленные на территории лагеря, осталась там по сей день, параллельно асфальтовой, а в память о жертвах концлагеря в том месте, где заканчивалась его территория, стоит небольшой памятник. Чуть дальше, уже за пределами военной части, метрах в трехстах–четырехстах, в середине 80-х поставили высокий монумент из металла: две руки, сложенные как при молитве и перехваченные в запястье цепью. Он установлен на краю небольшого (сейчас небольшого!!!) рва. Как раз там и расстреливали военнопленных. В Славуте, на территории военного городка, стоят небольшие двухэтажные жилые дома, которые строили военнопленные...

Целый год я изучаю эти материалы и смотрю по телевизору и в интернете, что происходит на Украине. Что происходит там, где всего лишь 70 лет назад уже воплощался ад на земле. 70 лет — это ведь миг, который соизмерим даже с кратким сроком человеческой жизни. Если уж нам тяжело смотреть новости с Украины, то что испытывают те, кто спасся в огне второй мировой?! А что испытывал бы Михаил Андреевич Ермаков, в 33 года принявший такую мученическую смерть?!

Глава четвертая

Музыкант

* * *
Раны заноют под утро. Не спится.
Рано поднимется старый солдат.
Встанет, закурит и выглянет в сад.
Хлебом покормит веселую птицу.

Резвая птаха вспорхнет со двора
И затеряется в зелени сада.
Дед позабудет, что было вчера.
Ясно припомнит, что было когда-то...

Тихо присядет потом у стола
Перебирать пожелтевшие снимки
Тех, кто ходили со смертью в обнимку.
Тех, кого смерть молодыми взяла.

Вынесет после пшено и ячмень.
Снова покормит веселую птицу.
Тихо у ног его день притулится.
Подвиг не подвиг, но прожитый день.
 

С первого дня на войне был и мой третий дядя — Аркадий Андреевич. «Учас­тие в боях: с 22 июня 1941 по 9 мая 1945 года», — указано в его военном билете. Он был призван в армию 7 декабря 1939 года, а вернулся домой только весной 1948 года. Все девять лет, в том числе и военных, он служил в 86-м отдельном восстановительном железнодорожном батальоне. В графе «Должность» военного билета две записи: с декабря 1939 года по декабрь 1942 года — музыкант, с декабря 1942 года по март 1948 года — слесарь, мостовщик, сборщик.

Самое удивительное, что всю жизнь, с самого детства, дядя Аркаша совмещал слесарное дело с профессиональными занятиями музыкой.

Узнав, что я собираю материал для этой книги, старшая внучка Аркадия Андреевича, Лена, написала мне из своего далекого Ставрополя (два года назад она уехала из Вахрушей с детьми и мужем в его родной город) очень трепетное письмо:

Здравствуйте, тетя Лена!

Сегодня буквально всю ночь не могла уснуть, приходили разные мысли и воспоминания о дедушке. Попробую ими с Вами поделиться.

Со слов мамы я знаю, что дедушка до призыва в армию поступал в музыкальное училище Кирова, на народное отделение по классу домры (на тот момент училище, наверное, называлось музыкальным техникумом). Но приступить к занятиям не удалось, так как был призван на службу. И все-таки он мог играть на всех инструментах: дома у нас были фортепиано, мандолина и две гитары. Дедушка играл не только на шестиструнной гитаре, но и на семиструнке (это русский вариант гитары, и играть на ней сложнее, не все могут). Я сама слышала его игру на всех этих инст­рументах.

Играл очень музыкально (естественно, выразительно), его игра волновала слух, заставляла слушать, заинтересовывала. Кроме тех инструментов, которые были у нас дома, дедушка мог играть на домре, скрипке, на кларнете, аккордеоне, саксофоне... Его игру на саксофоне во фронтовом ансамбле слышал Леонид Утесов. Он предложил дедушке после службы играть у него в ансамбле. Но, видимо, после такой долгой разлуки с родными дедушка решил вернуться домой, в родной поселок.

Мама (старшая дочь Аркадия — Людмила. — Е.Н.) сама удивлялась тому, как замечательно дедушка мог играть на всех инструментах. Порой даже спрашивала его об этом, на что он отвечал, что не знает, «пальцы сами играют». Кроме того, дед был настройщиком фортепиано — а это достаточно сложное занятие, нужен очень хороший музыкальный слух.

В том, что в поселке была открыта музыкальная школа, была и дедушкина заслуга. Он входил в инициативную группу людей, добивавшихся ее открытия. Хотел, чтобы его дочери обучались музыке. Мама потом еще обижалась на наших преподавателей, которые, собирая сведения об открытии школы, не упомянули имя дедушки.

Дедушка был первопроходцем во многом. Его тянуло на разные изобретения. Он сделал для жилищно-коммунального отдела поселка какой-то очень необходимый станок, после чего начальник ЖКО сказал, что век будет ему благодарен и дедушка может просить что угодно, если в этом будет необходимость.

Вот так и получили мои бабушка с дедушкой отдельную двухкомнатную квартиру в элитном на то время для поселка доме на Ленина, 10. Деду даже самому предложили выбрать этаж (такое предлагали только начальству). Он выбрал верхний, четвертый этаж, чтобы чувствовать над головой «свободу», когда, по его словам, «никто не ходит над головой».

Когда переехали, ему не давала покоя мысль, что в доме нет горячего водоснабжения (это был определенный, недолгий, период). Стал придумывать, как можно нагревать воду, чтобы она подавалась непрерывным потоком. Взял длинную трубку, подсоединил ее к крану, затем довел до плиты, поместил ее спиралью в наполненный бак с кипящей водой. Конец трубки отвел обратно к раковине. Считал, что вода в спирали при подаче ее из водопровода будет успевать нагреваться и посуду можно будет мыть горячей водой. Но у него не получилось, вода не успевала нагреваться в спирали, пробегала быстрее, чем рассчитывал. Пришлось эту затею бросить. Но мама вспоминала, как им на все это было интересно смотреть. Может быть, я не обо всем еще знаю... Но самое элементарное — дверные замки и ключи — дедушка всегда делал сам.

Еще одно его