Дом в Китай-городе

Столбцы семейной хроники

Отец

«Разве можем мы забыть Родину? Может человек забыть Родину? Она — в душе. Я очень русский человек. Это с годами не пропадает».

Так сказал, находясь в эмиграции, первый русский лауреат Нобелевской премии в области литературы Иван Алексеевич Бунин.

Отец мой его очень любил. Много книг он перечитал за свою жизнь. Последней стала книга о великом русском писателе¹, с закладкой на странице, где были эти пронзительные бунинские слова.

Коренной москвич, по воле судьбы оказавшийся в Туркмении, где он жил и работал более 40 лет, папа не мог не испытывать схожих с Буниным чувств. До последних дней жизни вспоминал родную Москву, Россию.

Корни и крона

Корни родового древа Головкиных, которое нарисовала в начале XXI столетия дочь моего двоюродного брата Анатолия — художница Екатерина Головкина-Базилевская, уходят в глубину веков. Мощное древо, к которому прибавляются новые и новые ветви!

Ныне только в Москве над стволом, каким явился для всех нас московский купец Алексей Алексеевич Головкин, крона более чем из десяти родственных семей...

В одном из самых известных своих произведений о купеческой Москве начала 80-х годов XIX столетия — романе «Китай-город» П.Д. Боборыкин² ярко описывает этот древний уголок столицы близ Кремля.

Именно отсюда — так уж, видно, было угодно судьбе! — и мы начнем свое повествование.

...В конце XIX — начале XX века в Ипатьевском переулке³, который соединял две из трех главных улиц Китай-города — Варварку и Ильинку и, по словам современника, представлял собой «узкий, вымощенный крупным булыжником проезд» с лепящимися друг к другу домами», по левую сторону от Варварки стоял каменный двухэтажный собственный дом (№ 10) моего прадеда — купца Алексея Алексеевича Головкина. Этот дом стал «колыбелью» для двух поколений его семьи.

У известного москвоведа С.К. Романюка⁴, который еще в советское время одним из первых обратился к истории Ипатьевского переулка, читаем:

В Ипатьевском переулке находилась церковь Вознесения Господня с приделом св. мученика Ипатия, по имени которого она была более всего известна. Церковь, здание которой было построено в 1757 году, находилась в подворье знаменитого костромского Ипатьевского монастыря, стоявшего по правой стороне переулка, примерно на его середине. С 1849 года церковь была отдана для представительства Антиохийской патриархии. Снос церкви начался еще в конце 40-х годов ХХ века, но окончательно ее остатки исчезли в 1965 году.

Дом Головкиных стоял рядом с палатами (дом № 12) Симона (Пимена) Федоровича Ушакова (1626–1686) — знаменитого иконописца, которого принято считать основателем русской живописи. Ведь до него на Руси писали только иконы, а Ушаков начал рисовать портреты светских людей, так называемые парсуны — переходный жанр между иконописью и светским портретом. Они по-прежнему рисуются на досках, напоминают святые лики, но уже появляется богатая светотень, прием, который Симон Ушаков воспринял от итальянских мастеров.

Имя Симона Ушакова, надо полагать, и спасло древние палаты от уничтожения в советское время⁵.

Палаты Ушакова — пример каменной жилой застройки, которая постепенно начала вытеснять в Москве деревянные дома. Палаты построены в середине XVII века (планировка сложилась раньше — еще в XVI веке) для «гостя» Ивана Чулкова, а в 1673 году были переданы знаменитому иконописцу Симону Ушакову для размещения в них мастерской.

Вот что пишет о палатах Ушакова С.К. Романюк⁶:

В переулке находится здание (№ 12), в котором угадываются старинные палаты — то тут, то там видны барочный наличник, окно, прорезанное там, где ему, казалось бы, не должно быть, толстые стены. В Китай-городе, особенно после тотального сноса Зарядья, сохранилось совсем немного старинных гражданских, нецерковных построек, а тут находятся так называемые палаты Симона Ушакова, знаменитого «изографа», иконописца, испытавшего на себе влияние Запада, начавшего в своих произведениях передавать черты живой натуры. Точных данных о том, кем были построены палаты, нет. Возможно, что строителями были купцы, владевшие ими в середине XVII века, а в 70-х годах палаты уже имеет С.Ушаков. По исследованиям реставраторов, которым, к сожалению, не удалось довести до конца работы по восстановлению палат, парадный фасад был обращен не на улицу, как обычно, а во двор, где находилось щедро украшенное красное крыльцо.

В 1829 году в палатах находилось училище, для которого они были значительно перестроены.

Ушаков происходил, вероятно, из посадских людей и, по-видимому, очень рано получил основательную подготовку к своей специальности. В 1648 году, будучи всего 22 лет от роду, он был принят в царские «жалованные» мастера Серебряной палаты при Оружейном приказе, где прямыми его обязанностями было «знаменить», то есть делать рисунки для разных предметов церковной утвари и дворцового обихода, преимущественно для золотых, серебряных и эмалированных изделий, расписывать знамена, сочинять узоры для рукоделий, чертить карты, планы...

Кроме того, Ушаков писал образа для государева двора, церквей и частных лиц, причем приобрел вскоре известность лучшего на Москве иконописца.

В 1664 году его перевели на службу из Серебряной палаты в Оружейную. Здесь круг его деятельности расширился, а слава возросла еще более: Ушаков стал во главе прочих царских мастеров, образовал целую школу иконописцев, пользовался милостями царя Алексея Михайловича и его преемников на престоле, исполнял всяческие их поручения по художественной части и до самой своей смерти жил в довольстве и почете.

Ушаковская мастерская писала иконы и фрески не только для Архангельского и Успенского соборов Кремля, но и, скажем, для храма Живоначальной Троицы в Никитниках. Этот известный в Москве храм, что напротив палат Симона Ушакова, — замечательный памятник архитектуры стиля «русское узорочье».

У С.К. Романюка⁷ читаем:

Иконы Симона Ушакова украшают церковь св. Троицы, «что в Никитниках». Так называлась эта местность в XVII веке — по фамилии богатого ярославского купца Григория Никитникова, построившего церковь (1631–1634). По нему же именуется и Никитников переулок. В церкви есть придел, посвященный иконе Грузинской Богоматери, отчего иногда и церковь, и переулок (до 1922 года) назывались Грузинскими. Икона была приобретена в Персии в 1629 году и поставлена по обету в дальнем северном монастыре. В трудные времена чумы, «морового поветрия», в 1654 году ее принесли в Москву и поставили в Троицкой церкви в Никитниках, потом сняли с нее копию, оставшуюся в церкви.

Церковь стояла рядом с домом самого Никитникова, большой подклет ее использовался как амбар, а в южном приделе была и родовая усыпальница Никитниковых. В нижнем этаже храма в 1904 году на средства церковного старосты А.В. Александрова был устроен особый придел — в память 250-летия избавления от эпидемии и в ознаменование посещения церкви в 1900 году императором Николаем II.

С 1934 года Троицкая церковь стала филиалом Исторического музея, а в 1991 году возвращена общине верующих.

Здание церкви — поистине жемчужина русской архитектуры XVII века, вызвавшее множество подражаний и в столице, и в провинции. Поставленная на высокий подклет на холме, она была видна издалека, привлекая взгляд необыкновенной живописностью силуэта — устремленный вверх четверик со спаренными колонками и горкой изящных кокошников увенчан пятью главами на высоких барабанах, обработанных колонками и арочным пояском.

С начала индустриализации в России, пришедшейся на конец XIX века, дореволюционная Москва состояла из множества небольших фабрик и частных производств.

Одним из них владел Алексей Алексеевич Головкин. Это была москательная⁸ фабрика, которая располагалась неподалеку от дома прадеда в Ипатьевском переулке, если идти по нему в сторону Ильинки. На Ильинке издавна селились ткачи, поэтому краски для холстов были всегда востребованы.

Здесь же, в Ипатьевском переулке, находился городской полицейский дом с пожарной каланчой. У каждой полицейской части города был свой «казенный дом», в котором также находилась пожарная команда. Отсюда к местам происшествий выезжали конные экипажи на тройках с командой пожарных.

У С.К. Романюка⁹ читаем:

Параллельный Никольскому Ипатьевский переулок также перегорожен и, по существу, перестал быть частью сети городских проездов. Из застройки остались лишь здания у его пересечения с большими улицами — Ильинкой и Варваркой.

Но вернемся в дом № 10 по Ипатьевскому переулку. В 1881 году в семье Алексея Алексеевича Головкина и его супруги Марии Андреевны родилась дочь Мария, а в 1895-м — сын Владимир, мой дед.

А после октябрьской революции здесь успели появиться на свет и внуки. 17 марта 1918 года в семье сына Владимира Алексеевича и его супруги Анны Васильевны (урожденной Семеновой) Головкиных родился первенец — мой отец Алексей. Его брат Владимир и сестра Елизавета появились в доме прадеда в 1919 и 1921 годах.

Прадед умер в 1917-м. Как и почившая ранее супруга, прабабушка Мария Андреевна, он был похоронен на Ваганьковском кладбище. Их могилы, увы, не сохранились.

Семью Головкиных после октябрьской революции долго не давали в обиду рабочие национализированного завода и снабжали продуктами, которые регулярно привозили из подмосковных сел, где они жили.

«Я рос в семье старой московской интеллигенции...»

Дед, Владимир Головкин, учился в первой мужской гимназии, бабушка, Анна Семенова, — в частной женской гимназии Е.Е. Констан, что во 2-м Обыденском переулке. Судьба впервые свела их на гимназическом балу, организованном в честь Нового, 1917 года!

В этом переломном для России году они и обвенчались. Успели съездить в свадебное путешествие в Крым. А потом, когда вернулись в родную Москву, оказались в водовороте октябрьской революции, тех испытаний, которым подверглись люди их круга.

Оба из интеллигентных, образованных семей, дедушка и бабушка не покинули, как многие из «бывших», Родину. Работали, оказали не только огромное влияние на формирование духовного мира своих детей, но и постарались их научить быть такими же, как и сами, стойкими к жизненным испытаниям.

Об этих семейных «уроках» папа всегда рассказывал нам, своим трем сыновьям, с глубокой благодарностью:

...Я рос в семье старой московской интеллигенции. И надеюсь, что являюсь ее представителем. Отец мой был начитанным человеком, издательским работником. Дома у нас была богатейшая библиотека. Читать я научился в четыре года. Вероятно, поэтому у меня рано зародился интерес к истории, литературе, искусству.

Дом Головкиных в Ипатьевском, как и повсеместно в Москве, был «уплотнен» — в нем разместились коммунальные квартиры, в одну из которых в 1928 году подселили семью латышского стрелка.

Но и в те годы еще семья, подобно многим представителям среднего класса в старой России, имела возможность нанимать гувернантку. Она ежедневно ходила с детьми на прогулки в находящийся неподалеку Ильинский сквер.

На одной из семейных фотографий гувернантка гуляет здесь с папой и дядей Володей, совсем еще крошками, которым на вид соответственно три и два года. Тети Лизы, которая появится на свет в ноябре 1921 года, с ними нет. Наверное, она или не родилась еще, или дома с матерью.

Маленькие Алеша и Володя постоянно бывали с гувернанткой в верхней части сквера, где у Ильинских ворот находилась знаменитая на всю Россию часовня-памятник во имя святого благоверного князя Александра Невского, воздвигнутая в честь гренадеров, павших под Плевной в одном из решающих сражений освободительной русско­турецкой войны 1877–1878 годов.

Так папа, будущий историк, может, пока еще не вполне осознанно на примере героического прошлого начинал постигать уроки отечественной истории.

«Тишина за Рогожской заставою...»

В 1931-м семью бывших хозяев национализированного дома, дедушку и бабушку с тремя детьми, переселили из Ипатьевского переулка подальше от центра столицы — в район площади Ильича (Рогожской заставы).

Им выделили квартиру в доме в Среднем Золоторожском переулке, рядом с металлургическим заводом «Серп и молот»¹⁰. К новым жильцам здесь относились с должным уважением. Семье Головкиных предоставили огромную залу в 58 квадратных метров, где при прежних хозяевах проводились вечера с бальными танцами.

Поневоле вспоминается выражение «танцевать от печки». Она была в зале посредине. Когда позднее брат отца Владимир женился, ему с супругой, Анной Анатольевной, бабушка, Анна Васильевна, решила предоставить «отдельную» квартиру.

Зала была перегорожена. Из комнаты, что была ближе к лестнице, прорубили еще один выход в длинный коммунальный коридор.

А вот печка была на две квартирки одна. «Толя, принеси дровишек», — просила бабушка моего двоюродного брата. Кутаясь в старую шубейку, не вставая с лежанки, она, призывая внука к немедленному действию, стучала каждое утро в тонкую стену­перегородку.

И Толик, хоть и был еще мал, вооружившись топором, «танцевал от печки» во двор, чтобы принести из сарая дрова для прожорливой печки, которая никак не хотела сохранять долго тепло в двух комнатах.

Дядя Володя, отец Толика, работавший над созданием новых образцов советской пластмассы, болел. Он умрет в 1963-м, в возрасте 44 лет, от лейкемии. В их семье сохранятся сделанный им из пластмассы самолетик, искусно вырезанные им из кусочков дерева различные фигурки людей и животных, а у нас всех, его близких, — светлая память о нем.

Толе тогда исполнится восемь, а его младшему брату Максиму лишь два года. Их семья уже будет жить в новой квартире — на улице Флотской, близ станции метро «Речной вокзал». Супруга дяди Володи Анна Анатольевна, многие годы проработавшая в издательстве «Музыка», одна вырастит и воспитает двоих сыновей.

Но пока все они еще живут в двух комнатах дома в Среднем Золоторожском переулке, в одной — бабушка и тетя Лиза, одна воспитывающая дочь Аню, в другой — дядя Володя, Анна Анатольевна и Толик.

Вот и получается, что Толя — главный мужчина, помощник слабого пола, поэтому именно он ходит за дровами в сарай.

Дворик их зарастал летом лопухами и одуванчиками. Он был притиснут вместе с домом к стене завода «Серп и молот», который вечно дымил своими трубами. От этого белье, развешанное на веревках во дворе, моментально покрывалось копотью.

Зимой дворик заносило снегом. Поэтому Толя «танцевал от печки» не только с топором, но и с лопатой, чтобы расчистить путь к сараю.

И в то же время в этом захолустье рядом с большим промышленным гигантом было столько поэзии. Именно таков пейзаж «Дворик Рогожской заставы» (1936) Андрея Дмитриевича Гончарова¹¹ — работа двоюродного брата папы, дяди Володи и тети Лизы, висевшая в их квартире¹².

Вот что рассказывает о жизни Головкиных в Среднем Золоторожском переулке мой троюродный брат Сергей Георгиевич Кара­Мурза¹³:

...Семью «буржуев» выселили в деревянный дом за Рогожской заставой. Правда, у них было свое крылечко с улицы, и получилась маленькая квартирка. Это я уже так в детстве видел. Когда мы с сестрой и матерью вернулись осенью 1943 года из эвакуации, мы иногда к ним ездили в гости (это называлось «к дядюшке Головкину»). Я это хорошо помню, потому что в их доме осталось много игрушек, и мне там подарили большой деревянный паровоз. Ехать приходилось долго, перебираться через пути, зимой в темноте, в метель — все это запоминалось.

Семья эта, говоря сухим языком, «приняла революцию» — никто не эмигрировал, никто не стал воевать за собственность. Уехали из центра и стали налаживать новую жизнь. В доме к ним относились хорошо, мою бабушку¹⁴ долго продолжали называть «барыня».

А вот строки из воспоминаний¹⁵ моей мамы:

Головкины жили в двух комнатах старого одноэтажного дома с полуподвалом¹⁶. В доме было много жильцов. Соседки-старушки говорили, что они жили в этом доме еще до революции, они были прислугами при бывшем хозяине дома — управляющем завода «Гужон» («Серп и молот»).

В доме была общая кухня с двумя плитами, общая ванная комната, титан в которой нужно было топить дровами. В память о старом владельце дома остался затвор на дверях ванной с надписью при повороте ручки «Occиpe» (то есть «занято»).

Была также огромная застекленная веранда, на которой современные жильцы сушили белье.

Теперь этого дома, где Головкиным суждено было прожить более 30 лет, куда неоднократно приезжали из Ашхабада мои родители со старшим братом Володей, мной и младшим братом Костей, нет. Но с раннего детства я хорошо помню этот дом, помню Рогожку — ее улицы и переулки.

И в то время, когда мы приезжали сюда, я все никак не мог понять, почему такое захолустное место имеет столь красивое название — Средний Золоторожский переулок...

Лишь годы спустя узнал, что Средний Золоторожский переулок, как и Верхний Золоторожский переулок, Золоторожская набережная, Золоторожская улица, Золоторожский Вал и Золоторожский проезд, назван так по названию ручья Золотой Рожок.

Считается, что свое название он получил от митрополита Алексия¹⁷, основателя Спасо-Андроникова монастыря, после паломничества владыки в столицу Византии — Константинополь, мировая слава которого столь долго отражалась в водах залива Золотой Рог¹⁸.

Московский ручей не иссяк, сохранился до наших дней, но в каком же плачевном виде! Раньше его истоком служило болото, где сейчас находится платформа «Серп и молот» Нижегородского направления Московской железной дороги. В настоящее время ручей заключен в трубу. Он протекает под шоссе Энтузиастов и по территории завода «Серп и молот». Устье находится у Спасо-Андроникова монастыря, где ручей впадает в Яузу...

...Потом мы гостили уже в другом доме: в 1967 году тетя Лиза, когда ей наконец как участнику Великой Отечественной войны, выделили новую двухкомнатную квартиру в районе станции метро «Рязанский проспект», переехала туда с бабушкой Анной Васильевной и дочерью Анной.

А дом Головкиных в Ипатьевском переулке был снесен приблизительно в это же время: в 1964–1967 годах на Старой площади и в прилегающих переулках возводился комплекс зданий ЦК КПСС — ныне здесь администрация Президента России.

Библиотека­читальня имени М.Н. Покровского

В школьные годы отец посещал литературный кружок при библиотеке-читальне имени М.Н. Покровского¹⁹ (до революции — имени В.О. Ключевского).

Библиотека­читальня имени В.О. Ключевского была основана по инициативе Н.А. Шамина²⁰. Идея создания публичной библиотеки на основе личного собрания книг В.О. Ключевского возникла еще в 1911 году, вскоре после смерти крупнейшего русского историка, для «увековечения его памяти». Однако, по воспоминаниям Е.В. Некрасовой, первой заведующей библиотекой имени В.О. Ключевского, Московская городская дума не отпустила нужных средств, что отсрочило событие на четыре года.

Открытие состоялось 14 июля 1915 года в присутствии сына покойного историка, представителей уже действовавших в Москве библиотек имени Л.Н. Толстого и Н.В. Гоголя, на первом этаже дома № 18 (здание не сохранилось) по 2-й Рогожской улице, ныне улице Библиотечной.

В 1918 году библиотека была переведена в национализированный особняк Кузнецова, дом № 30, что на Большой Коммунистической улице (бывшей Большой Алексеевской, а ныне Солженицына).

По существовавшему в 20-е годы положению конфискованные книжные собрания должны были свозиться в Кремль для организации при клубе ВЦИК библиотеки. И вот вразрез с этим заведующий рядовой московской библиотекой, носившей в то время еще имя В.О. Ключевского, ходатайствовал о передаче личного собрания книг Кузнецова, бывшего владельца особняка, уехавшего за границу, их библиотеке. Его поддержали М.Н. Покровский и В.Я. Брюсов, но безуспешно. Библиотека все­таки была перевезена в Кремль, но благодаря вмешательству Н.К. Крупской в конце концов вопрос был решен в пользу библиотеки имени В.О. Ключевского.

Ее фонды, которые к началу 20-х годов обветшали или были частично утеряны, пополнили также личные собрания книг из конфискованных частных коллекций Степанова, Красавина, Деревицкой, Соловьевой, Морозова...

Одним словом, когда Головкины переселились из Ипатьевского переулка в Средний Золоторожский, библиотека-читальня имени М.Н. Покровского стала в этих местах важным очагом культуры²¹. И тринадцатилетний папа, каким мы видим его на портрете А.Д. Гончарова («Портрет Леши Головкина»²², 1931), несмотря на то что и дома была замечательная библиотека, устремляется к бесценным книжным сокровищам на Большую Коммунистическую.

Папу привлекло сюда не только книжное собрание, но и то, что здесь работал литературный кружок, изучающий литературу — начиная с Древней Греции и кончая современностью. Занятия в нем вел их учитель литературы Александр Александрович Зерчанинов — впоследствии профессор, автор известных учебников²³. По его рекомендации папа и стал активно посещать эти занятия.

Литературный кружок выпустил четыре бюллетеня, его члены, знатоки советской литературы, выступали с докладами, консультациями перед читателями на конференциях и на передвижках.

Занятия были так увлекательны, что после окончания школы папа решил поступать в институт на литературное отделение.

«Вальцовка»

Отец любил рассказывать и о литературном кружке «Вальцовка»:

...Мы жили неподалеку от завода «Серп и молот». При нем был организован литературный кружок — «Вальцовка». И я с 1934 года его посещал: выступал с первыми, конечно, наивными стихами и рассказами. Руководил нами мастер вальцовочного цеха Саша Филатов, поэт.

Из воспоминаний мамы:

Алексей посещал и творческий литературный кружок при металлургическом заводе «Серп и молот».

«Вальцовка» — образное и очень удачное название этого кружка для начинающих стихотворцев; было предложено его руководителем, мастером вальцовочного цеха Сашей Филатовым (прокатные валки — орган прокатного стана, придающий металлу необходимые размер и форму).

Рабочий поэт Саша Филатов прошел путь от уличного бездомного Гавроша до человека большой и интересной судьбы. Александр Федорович более тридцати лет руководил литературным объединением «Вальцовка» при заводе «Серп и молот», участвовал в Великой Отечественной войне, стал известным поэтом и дружил с известными поэтами.

О том, как Александр Федорович читал свои стихи, вспоминает Валентин Васильевич Сорокин:

...Читал он — изумительно. Зал замирал. Зал следил за ним. Зал вникал, вслушивался, сосредоточивался и — обрушивался пламенными аплодисментами. Филатов читал потрясающе!

Я принадлежу к тому поколению, о котором созданы кинофильмы «Путевка в жизнь» и «Республика ШКИД», — рассказывал Александр Федорович. — Мальчик не знал ни имени своего, ни фамилии. На улице сверстники звали его просто Чижик. Когда шли в Колонный зал проститься с Лениным, какая-то женщина сказала: «Ты про Чижика забудь. Будут звать тебя Саша. А то как же без имени — к Ленину?» — «Саша так Саша. Мне это имя понравилось».

Коммуна, куда его вскоре определили, находилась в 20-е годы в знаменитом московском особняке Саввы Морозова на Спиридоновке.

Это был первый советский детдом, — вспоминал Александр Федорович, — назывался он пионерской коммуной. Пришел я в него с разорванной штаниной, с чирьем на шее. Были там дети и желтой, и черной кожи. Но я понятия не имел, кто из них русский, кто не русский. Там же мне и фамилию дали — Филатов.

После школы он поступил работать на завод «Серп и молот», где начинал писать стихи, стал руководителем литературного объединения «Вальцовка». Широкую известность Саше Филатову принесла его «Песня сталеваров»:

Нам ли, сталеварам, не гордиться!
Видите — из нашего литья
Самолеты шумной вереницей
Над родной республикой летят.
 

Рабочий поэт нашел дорогу к сердцам создателей стали, которые подхватили его песню. Так от заставы Ильича, со страниц заводской газеты она дошла до «Правды», вошла в кинофильм, цитировалась с трибуны Всесоюзного съезда советских писателей.

В зале находился и автор — человек, которому еще в 1928 году, в коммуне, когда Алексей Максимович приезжал к воспитанникам, выпало счастье познакомиться с Горьким, а в 1933 году — побывать у него в гостях, слушать его советы, пожелания.

Я не посылал своих стихов А.М. Горькому: рука бы не поднялась, сердце не осмелилось, — вспоминал Александр Федорович. — Но наш Горький тем и велик, что он хорошо знал литературу от самых ее классических вершин до произведений начинающей молодежи. И вот я, 20-летний рабочий­комсомолец, на беседе у А.М. Горького.

— Мы пошлем вас учиться в литературный институт, но продолжайте работать в цехе. Работа на заводе — высокая честь и прекрасная школа.

Сегодня мы песню поем о металле.
Наш светлый завод украшают цветы.
Его защищали,
Его согревали,
Его поднимали
Такие, как ты.
 

Именно Горькому принадлежала инициатива выделить от «Вальцовки» делегата на Первый Всесоюзный съезд писателей. И этим делегатом стал Саша Филатов. На всю жизнь запомнил он слова Горького, сказанные ему на съезде: «Руководитель литкружка — важная фигура массово­литературного движения, он должен быть не только писателем, но и воспитателем».

Первый Всесоюзный съезд писателей

Первый съезд проходил с 17 августа по 1 сентября 1934 года.

Александр Филатов, как рассказывал папа, «выступил от имени кружковцев, а мы, члены кружка, присутствовали по гостевым билетам... Слушали выступления М.Горького, К.Радека, Н.Бухарина, Л.Сейфуллиной...

Очень жалко, что перед съездом ушел из жизни Владимир Владимирович Маяковский (кстати, в нашей семье его очень любили, поэтому и назвали в честь него брата, он тезка поэта — Владимир Владимирович).

Нам, кружковцам, было очень приятно, когда и Горький, и Бухарин на съезде в своих выступлениях о советской поэзии подчеркнули важную роль Маяковского в ее развитии.

При жизни поэта мне довелось видеть Маяковского несколько раз на Мясницкой (позже переименованной в улицу Кирова), где была его последняя квартира. Довольно часто — один или с родителями — я ходил в гости к тетке. Она тоже жила на этой улице.

Когда мы шли на Мясницкую, почти каждый раз нам навстречу попадался Маяковский в шляпе и в плаще. Широкими шагами он устремлялся в сторону Театральной площади.

В трагический день мы с грустью прочитали в газетах обращение Маяковского к правительству и отрывки из его поэмы “Во весь голос”.

Я зашел в завком завода “Серп и молот”. В это время там собрались рабочие — читали в газетах о смерти Маяковского. Председатель завкома спросил:

— А кто, товарищи, может прочитать стихи Маяковского?

Поскольку стихи Маяковского очень любил, вызвался я. Забрался на трибуну и прочитал отрывки из поэмы “Во весь голос”.

14 апреля 1930 года вдвоем с двоюродным братом Андреем Гончаровым мы отправились провожать Маяковского в последний путь.

Улицы были заполнены народом. Москвичи очень любили Маяковского. Вся Москва шла за гробом».

Мария Алексеевна

Большим авторитетом в глазах папы была тетушка — старшая сестра его отца Мария Алексеевна Кара­Мурза. Она прекрасно знала иностранные языки, занималась переводами зарубежных писателей, среди которых был Оскар Уайльд.

Андрей Дмитриевич Гончаров, сын Марии Алексеевны от первого брака, «с детства был в обществе людей искусства. Был окружен книгами, картинами, разговорами о литературе. Его отчим, Сергей Георгиевич Кара­Мурза, был не только известным в свое время адвокатом, но еще и автором многих статей по искусству»²⁴.

Андрей Дмитриевич представляет нам Марию Алексеевну, «образованную и обаятельную интеллигентную русскую женщину», таким словесным портретом:

Мама была образованным человеком. Увлекалась музыкой и литературой. В свое время покупала французские книги у Готье и много читала по истории Франции, французской революции, о выдающихся французских женщинах, читала и мемуары Казановы. Возможно, что увлечение романтическими тенденциями она привила и мне. Во всяком случае, любовью и пониманием литературы я обязан ей. Как я обязан и пониманием искусства вообще. Она научила меня связывать искусство с этикой и проблемами морали, что я потом нашел и у Фаворского²⁵.

До революции и в 20-е годы Сергей Георгиевич и Мария Алексеевна Кара­Мурза жили в доме «Россия» на Чистых прудах. Потом, после «уплотнения», они переехали на улицу Мясницкую, переименованную в 30-е годы в улицу Кирова.

Мой троюродный брат, Владимир Алексеевич Кара­Мурза, в одном из интервью так рассказывает о своих близких:

Мой дедушка, Сергей Георгиевич, до революции служил присяжным поверенным округа Московской судебной палаты. В его доме по вторникам проходили салонные встречи известных художников, актеров, музыкантов и литераторов. Александр Блок нередко по дружбе возил в Питер гранки издаваемых Кара­Мурзой книг. Сергей Георгиевич выступал на сценических площадках города с воспоминаниями о Чехове — он лично знал всех прототипов «Попрыгуньи».

Бабушка, Мария Алексеевна, родила мужу двоих сыновей — Георгия и Алексея. Младшему дорога в университет была заказана: по квоте только один ребенок мог сразу после школы получить высшее образование. Так он поневоле стал метростроевцем и оттуда уже поступил по рабочей квоте на истфак. Алексей работал в знаменитой бригаде ударника Полежаева, привел туда своего друга — поэта Долматовского, и тот написал документальную повесть «Комсомольцы-добровольцы». Позже на сюжет этой книги был снят популярный кинофильм.

В одной из книг внука Марии Алексеевны, моего троюродного брата Сергея Георгиевича Кара­Мурзы, читаем:

Бабушка моя, Марья Алексеевна Головкина, была из богатой купеческой и торговой семьи. Настолько богатой и видной, что у них был двухэтажный дом в Ипатьевском переулке — рядом с Кремлем (его снесли, когда строили здание ЦК КПСС. — Н.Г.). Она вышла замуж за моего деда, Сергея Георгиевича Кара­Мурзу, видного московского адвоката. Жили они в огромной квартире в доме «Россия» на Чистых прудах. Это был очень модный и дорогой дом в Москве. В начале века, до самой революции, в их квартире по вторникам собирался литературный салон, о котором написано в воспоминаниях многих писателей и